Нет такого слова (сборник) - Денис Драгунский

Да, конечно. Ей причиталась одна четвертая наследственной массы в денежном выражении. Потому что у покойного, кроме нее, детей не было. На всякий случай она подъехала к нотариусу, и он сказал, что да, это те самые деньги, все в порядке. Елена Максимовна спрятала карточку поглубже в кошелек и вышла на улицу. Был июнь, вечер. Совсем светло.

Первым долгом надо сказать Маше: не волнуйся, девочка, если не сдашь все на пятерки, пойдешь на платное место. И Наташе то же самое, хотя она только перешла в восьмой. Чтоб не завидовала сестре. Сказать: вот, гляди, это тебе на институт. Потом: купить приличную машину. Муж так по-детски завидовал приятелям, у которых иномарки. «Иномарочки», говорил он. Ну, вот тебе иномарочка. Вообще его надо приодеть. Дочек тоже. Купить новую стиралку. Купить наконец посудомоечную. А лучше сразу новый кухонный гарнитур. В ванной тоже сделать ремонт.

И перестелить ламинат в коридоре. И отложить что-то на черный день.

Она схватилась за сумку. Проверила кошелек. Все на месте. В кошельке еще было рублей триста. Она сошла с тротуара, подняла руку.

Остановилась серая машина с желтой нашлепкой. Она уселась рядом с водителем.

– Куда едем? – спросил водитель.

– Что-что? – переспросила она.

– Куда едем? – повторил он.

– А вы сколько берете за километр после МКАД?

– Тридцать рублей.

Елена Максимовна замолчала, считая в уме. Потом засмеялась:

– В Париж! – и стала бездумно глядеть в окно.

Через полчаса машина выехала за кольцевую.

– Это Минское шоссе? – спросила она. – Почему мы едем по Минскому?

– Вы же сами сказали – в Париж. Пристегнитесь, пожалуйста.

Частное расследование портрет жены полковника

Полковник привез жене платье. Очень красивое, а главное – редкое. Он купил его, представьте себе, в Уругвае. В маленьком магазинчике-ателье. Местные узоры.

Жена была тихая и бледная. Она надела это платье три раза. Новый год, день рождения сестры, Восьмое марта. В апреле ее увезли в больницу. Четвертый раз полковник надел на нее платье сам. Ему разрешили. Она лежала на столе, небрежно зашитая и только что обмытая. Он вытер ее махровым полотенцем. Одел в новое белье. Потом в платье. И туфельки. Санитарка помогала ему. Вдвоем они уложили ее в гроб.

Потом под скрипично-органные рыдания гроб уплыл вниз, в подземелье Донского крематория.

Потом была какая-то жизнь. Работа. Пустая квартира.

Потом полковник, одетый в штатское, ждал сотрудника на Пушкинской площади.

Платье жены шло через толпу мимо него.

Он сорвался с места и протиснулся ближе. Ошибки быть не могло.

Он был полковником КГБ. Показал этой женщине удостоверение. Объяснил, что ведется важное расследование. Она должна рассказать, откуда у нее эта вещь.

– Купила в комиссионном, – сказала она.

– В каком? Когда?

Она сморщила лоб, подумала и вспомнила.

– Если вы выбросили квитанцию, я вынужден буду вас задержать, – сказал он, уже ни о чем не думая.

– Кажется, где-то дома…

– Едем, – сказал полковник.

Квитанцию нашли. Он поехал в магазин. По номеру паспорта нашел сдатчика. Приехал к нему на черной «Волге». Это оказался трусливый пьющий старичок. Божился, что нашел платье вот прямо тут, в кустах, в газету завернутое.

Можно было подключить милицию. Раскрыть эту банду. Ну и что? Сколько они получат? Три года условно?

Невыносимо было представлять себе, что кто-то раздевает его мертвую жену. Сдирает с нее красивое новое платье. Видит ее измученное тело. Белые трусики и лифчик. Красную линию вскрытия.

Найти и сделать все самому? Он умел делать это за границей. Сумел бы и в Москве. Но их ведь много, много, много…

Полковник вышел на балкон. Дом смотрел на улицу. Внизу шли люди. Злобные, жадные, бесстыдные, жестокие твари. Крысы. Кроты, клопы-кровососы. Мразь.

– Почему люди не летают вверх? – подумал он, вцепившись в балконную решетку. – Вот потому и не летают…

Вернулся в комнату. На письменном столе стоял портрет жены.

Полковник выдвинул ящик, достал кусок фланели, бережно завернул портрет и спрятал его.

Он всегда так делал перед приходом Наташи. Девушка по соседству. Убирала, готовила обед на три дня. Гладила рубашки.

Остаток вечности девяносто шесть пудов

– Вам будет трудно продать такую дачу, – сказал районный архитектор.

– Мне? – засмеялся Кирилл Николаевич.

– Ну, наследникам вашим, – поправился тот.

– С ними все согласовано.

– Покажите бумагу, что они не возражают.

– Закон этого не требует, – твердо сказал Кирилл Николаевич.

– Да, вы правы, – вздохнул районный архитектор. – Но нужна еще виза СЭС.

Кирилл Николаевич готовил себе последнее пристанище под окнами собственной дачи – вот какая фантазия взбрела ему в голову после выхода на пенсию.

Ему не хотелось на кладбище. Там многолюдно и одиноко. Будто на шумной площади чужого южного города.

Лучше у себя, среди своих. Чтоб дети сажали анютины глазки. Чтоб в день его рождения, длинным летним вечером, на открытой террасе накрывали стол. Чтоб внуки и правнуки бегали вокруг и чтоб он сквозь толщу земли слышал их веселый топот.

И еще хотелось всем показать язык. Объяснить, что почем и кто зачем. Сын и невестка относились к его затее безупречно корректно, и это злило. Жена сначала плакала, потом привыкла и даже обсуждала с ним цвет гранита. Это злило тоже.

Визу СЭС давали, если могила будет не ближе четырех метров от забора. Значит, сначала надо найти правильное место. И вообще решить, что это будет: стела, статуя, обелиск? Русская могилка с оградой или надгробие европейского типа? Кирилл Николаевич рисовал эскизы, чертил и вымерял, присматривался к материалам. Он сильно поздоровел от беготни с рулеткой и колышками на свежем воздухе. Потом он стал готовить почву – в прямом смысле слова. Ибо земля там была тяжелая, глинистая, хоть горшки лепи. Он решил ее смешать с песком и черноземом. Чтоб легче копать, если дело случится зимой, и чтоб быстрее и суше истлеть.

На это ушло общим счетом четыре года. На пятое лето ночью пошел сильный дождь. Как раз там высадили новые цветы, и ливень мог все смыть, и Кирилл Николаевич в плаще поверх пижамы побежал в сарай, вытащил парниковую пленку и кинулся накрывать цветник. Треснула молния, бабахнул гром. Погас фонарь у ворот.

У могилы стоял спортивный автомобиль. Из открытой дверцы выглядывал молодой человек восточного вида.

– Кто вы такой? – строго спросил Кирилл Николаевич.

– Азраил меня зовут, – без акцента сказал парень. – Садитесь, пожалуйста.

Кирилл Николаевич, человек вообще-то жесткий и злой, шмыгнул носом и сел рядом.

– Обернетесь, все пропало, – сказал Азраил.

Кирилл Николаевич зажмурился и не видел, как сын и невестка тащат его в дом, вызывают «скорую». Как боятся разбудить его жену. Машина мчалась, и ему было даже весело.

Но потом, весь остаток вечности, он очень скучал по ним. И жалел, что так по-дурацки провел последние годы.

Журналист и романистка кто стучится в дверь ко мне

– Вот тут распишитесь, – сказал почтальон. – И время поставьте. Пятнадцать тридцать.

– Погодите, погодите… Погоди! – крикнула Маргарита Петровна, отталкивая разносную книгу. – Постой. Это ты?

– А кто же еще? – сказал почтальон и осклабился. – «Нет, это не я, это Миша Синеоков».

– При чем тут Синеоков? – Она всплеснула руками.

– Абсолютно ни при чем. Мишка сейчас посол в Австрии, кажется. Или завотделом в МИДе. Молодец, между прочим.

Она огорошенно села на стул у вешалки.

– Да, Марго, побросала нас жизнь, пораскидала… – Почтальон потрепал ее по седому стриженому затылку.

Она молчала. Он огляделся. Квартира была потертая, но солидная. Тусклый дубовый паркет. Двойная стеклянная дверь в комнату.

– Ты мечтал быть журналистом, – сказала она. –

Я помню.

– А я и есть журналист, – сказал он. – Пишу о странных профессиях. Очерки с погружением. Трубочист. Высоко и страшно. Гример покойников. Вообще кошмар. Мастер по ремонту кукол. Больше сломал, чем починил. Сейчас почтальон. Отдохновение. Люди и прогулки.

– Здорово… А где печатаешься?

– Ну, есть один такой журнальчик. А ты что делаешь? Тоже бумагу переводишь? – Он кивнул в сторону комнаты: через стекло двери был виден стол с компьютером.

– Представь себе, да, – сказала она, встав со стула. – Пишу. Романы.

– Дамские?

– Ну, если угодно. Хотя я этого не люблю. Хотя пускай думают, что хотят!

– Вот это да! Маргарита Дольская! И псевдонима не надо!

– Надо, надо. Приходится под псевдонимом.

– Может, ты эта, ну, литературная рабыня?

– Нет, нет. Но есть своя специфика. Зачем тебе знать? Кто любит кушать колбасу и читать дамские романы, не должен видеть, как делается то и другое…

– Слушай, дай нам интервью, – сказал он.

– Боюсь, не получится.

– Хорошо. Тогда отрывочек.

– Надо спросить у издателя. Не уверена.

– Жаль. Мы бы вас распиарили.