Девственницы Вивальди - Барбара Квик

Пока я шла в parlatòrio, спускаясь по мраморным ступенькам, во мне росло волнение. Кем еще мог быть этот неизвестный посетитель, кроме как посланцем от Марьетты? Как быстро она все провернула! Я и не ожидала так скоро получить от нее весточку.

Маэстра Эвелина поприветствовала меня, едва в состоянии скрыть радостное оживление.

— Эта посетительница к тебе, cara, — сказала она, повернувшись к решетке.

По ту сторону сидела благородная дама в черной накидке и в маске. Столь непроницаемый покров не позволил бы мне угадать, кто она, даже если бы мы были близко знакомы. Неужели сама Марьетта пришла ко мне в новом обличье — в одеянии, которое совсем скоро станет привычным для нее, — пришла затем, чтобы рассказать мне о медальоне? На миг у меня в голове мелькнуло фантастическое, невозможное предположение, что эта zentildonna в маске и есть моя путеводная звезда, получательница моих писем. Может быть, она наконец пришла ко мне?

Но понравлюсь ли я ей? Я схватилась за щеки, поправила волосы. Вдруг она во мне разочаруется? Мне страстно захотелось быть и повыше, и попухлее, и иметь такие же притягательные зеленые глаза, как у Марьетты, и глянцевитые золотистые локоны, как у Джульетты, и прелестную грудь, как у Клаудии.

Но ничего этого у меня не было.

Маэстра Эвелина мне подмигнула:

— Ты ведь не станешь возражать, cara, если я отлучусь на минутку-другую?

Я проводила ее взглядом, а потом медленно двинулась к решетке, замирая от страха. Дама жестом предложила мне сесть. Я повиновалась. Затем она склонила голову совсем близко к решетке и едва слышно прошептала:

— Я хочу коснуться тебя, дитя мое. Дай подержать твою руку.

Посетительница не была Марьеттой — в этом я уже уверилась окончательно. Я просунула два пальца сквозь решетку, и дама в маске ухватилась за них — вцепилась в мою руку с поразительной силой. Она склонилась ниже, и я ощутила, что мои пальцы тут же намокли от ее слез.

А затем я услышала голос, которым столь часто грезила наяву.

Он поцеловал мне руку, и его усы защекотали мне кожу. В меня словно ударила молния, и разряд пронизал меня насквозь.

— Франц!

— Ангел мой…

— Ты меня не забыл!..

— Как бы я смог?

Он поднял маску, и я увидела его глаза — его, Франца Хорнека! Я сквозь решетку коснулась его лица.

— Почему же ты плачешь?

— Жизнь так несправедлива.

— Я знаю, знаю!..

Мне хотелось, чтобы он смотрел и смотрел на меня — я не думала, что он мною восхищается, я просто ощущала, что он меня видит.

— Помнишь Джульетту — там, на балу?

— Теперь по всей Венеции только и разговоров что о ее побеге с молодым Джамбаттистой Тьеполо.

Я подумала, уж не хочет ли Франц просить меня бежать с ним. Все последующие годы я не раз гадала, что бы я ему ответила.

— Анна Мария, мне придется уехать из Венеции. Меня вызывают домой.

— Плохие вести от родителей?

Франц сел ровнее, и его лицо отодвинулось от меня.

— Они считают, что это хорошие вести.

Его голос был исполнен горечи. Я сидела и молчала. Что я могла сказать? Какое право я имела спрашивать его о чем бы то ни было?

Он снова придвинулся ко мне и заговорил шепотом, хотя мы были одни в parlatòrio:

— Прошу тебя, верь — если бы я мог выбирать себе невесту, я бы выбрал только тебя, и жил бы с тобой, и любил бы тебя до конца своих дней.

Мои глаза наполнились слезами, но я по-прежнему молчала.

— Но я не волен выбирать. Мои путешествия да еще неудачное вложение отцом капитала почти разорили моих родителей. Они подыскали девушку с хорошим приданым; ее семья не прочь породниться с нашей. И вот, мне придется жениться — совершенно против желания, ведь мое сердце уже отдано другой. О, милая синьорина, тебе принадлежит мое сердце!

Я прижала к решетке руку, а он приставил свою напротив с другой стороны, так что между нами оставалась лишь тонкая ажурная сетка. Я ощущала его тепло, и цветочный орнамент — все те же цветки граната — впечатался в мою ладонь.

— Я сберегу его, Франц Хорнек.

Где-то рядом раздался кашель маэстры Эвелины: она давала понять, что возвращается и что время посещения истекло.

Франц снова опустил маску и прошептал:

— Навечно.

Теперь, оглядываясь в прошлое, я изумляюсь, с какой пронзительной ясностью я тогда рассмотрела и свое будущее, и будущее Франца — все долгие годы, что мне предстояло прожить без него. Словно в некоем озарении я вдруг увидела всю мою последующую жизнь. Люди, которым довелось побывать на пороге смерти, уверяют, что человеку в этот момент дано испытывать подобное: вся жизнь вспышкой проносится перед глазами, когда над нами склоняет свое лицо Ангел Смерти.

Последние слова вырвались у меня непрошенно, против воли. В конце концов, Франц Хорнек собирался жениться на другой, а я была тогда всего лишь четырнадцатилетней девушкой. И тем не менее слова пришли — и я их произнесла.

— Навечно, — прошептала я. — Per sèmpre.

В лето Господне 1710

«Madre mia carissima!

Милая матушка, в каком отчаянии я пишу к тебе! Иногда мне кажется, что, должно быть, Господь за что-то на меня прогневался, раз покинул меня здесь, разлучив с дорогими моему сердцу людьми. Разве я плохо Ему служу, посвящая свои юные годы Его прославлению? Что я такого натворила, чтобы быть брошенной здесь — снова и снова брошенной здесь? Как бы мне хотелось, чтобы ты нашла способ послать мне весточку, дала знать, что я пишу не напрасно!

Ведь есть же способы! Девушкам, работающим в прачечной, вероятно, здесь легче всего сообщаться с внешним миром. У меня среди них есть союзница — figlia di comun, которой, судя по всему, в радость выполнять наши поручения. Недавно я столкнулась с ней в коридоре — она несла стопку чистого белья и незаметно сунула мне в руку письмецо. Послание оказалось от Марьетты. Моя подруга прекрасно понимает, что, отошли она его обычным путем, оно было бы сожжено, даже не попав мне в руки.

У бедной Марьетты случился выкидыш. Она пишет, что добрые монахини в Сан Франческо делла Винья старательно заботились о ней, массировали ее и на ночь давали целебные отвары, чтобы ей лучше спалось. Но увы — плод сорвался, не успев даже оформиться. Изнутри ее вышли лишь кровяные сгустки, и, по ее словам, все это было гораздо мучительнее и ужаснее, чем самые тяжкие месячные.

Она по-прежнему обручена с Томассо Фоскарини, который обожает ее a la folie.60 По крайней мере, пишет Марьетта, теперь его семья не будет упрекать ее за тот позор, который навлекла бы на семейку беременная невеста у алтаря.

Поскольку Фоскарини весьма богаты, будущий свекор Марьетты намерен отказаться от ее приданого, и это означает, что ей не надо подписывать никакого договора — кроме брачного, разумеется. Иначе говоря, Марьетте никто не запретит продолжать карьеру певицы и за стенами Пьеты.

Если бы не моя ложь, такое было бы просто невозможно. Этот небольшой обман никому не повредил, и оба они — и сама Марьетта, и ее жених — благодаря ему теперь очень счастливы. Почему же я должна считать эту ложь смертным грехом?

Надеюсь, что я еще долго проживу, потому что мысль о Судном дне переполняет меня ужасом. И все-таки я сыграла лишь незначительную роль в стечении многочисленных обстоятельств, сложившихся в пользу Марьетты.

Я уже писала тебе о планах Генделя поставить оперу. Либретто пишет кардинал Гримани; его родня владеет тремя крупнейшими городскими театрами: Санти-Джованни-э-Паоло, Сан-Самуэле и лучшим из всех — Сан-Джованни Кризостомо. Последний как раз был недавно обновлен, и композитор очень хочет, чтобы именно в нем состоялся его оперный дебют в la Serenissima.

Не правда ли, я неплохо осведомлена для приютской затворницы? Маэстро Вивальди всегда свободно говорил с нами о таких событиях, пока преподавал здесь.

Понятно, что либретто к опере Генделя следовало сначала дать на утверждение цензору, но в этой роли в данном случае выступил сам великий инквизитор, Раймондо Паскуале, состоящий, надо добавить, в большой дружбе с семейством Фоскарини. Связи решают все, и каждый, очевидно, имеет цену, которая оплачивается либо услугами, либо золотом.

Наконец утряслось все, кроме одного — Гендель никак не мог выбрать подходящую исполнительницу на роль Поппеи — Поппеи, которая должна быть достаточно красивой, чтобы ее любили и желали все мужские персонажи оперы, однако и петь она должна ангельски прекрасно, причем не один час подряд и с силой и диапазоном не одного ангела, а целого сонма.

Вероятно, кто-то шепнул на ушко нашему дорогому юному композитору из Саксонии — il саrо Sàssone, как все теперь называют Генделя, — эти три слова: „Марьетта делла Пьета“.

Матушка, признайся, ведь это ты убедила Генделя, что лучше Марьетты для его оперы не найти? Это будет доказательством, что ты все-таки читаешь мои письма, хотя ни разу, ни единого разочка мне не ответила.