Ретт Батлер - Дональд Маккейг

Когда-то поезд ходил через всю Алабаму и Западную Джорджию по единственной колее. Теперь добавили еще путей, и поезд обогнал товарняк, шедший по левому пути, а потом — цепь вагонов-платформ. Маневровый локомотив, самодовольно фукнув на пассажирский поезд, пронзительно заскрипел на повороте, пройдя так близко, что Тэз при желании, высунув руку из окна, мог бы до него дотронуться.

— Первый раз в Атланте, парень? — спросил его сосед, капрал-конфедерат, сплюнув на пол.

— Я из Нового Орлеана, — ответил Тэз с напускной мальчишеской вальяжностью.

— А-а, где сталепрокатный завод делает пластины для наших бронепоездов. У меня брат там работает. Везунчика освободили от службы. Там еще револьверный завод Данса с высокими трубами… Хотя нет, те на морском оружейном заводе. Четыре железные дороги ведут в этот город, сынок, — четыре разные дороги! — Он ткнул Тэза локтем. — Только представь себе!

Как мальчику отыскать свою маму в этом бурлящем котле?

К путям лицом стояли фабрики, дома же отворачивались от них. Кирпичных было мало, в основном обшитые темными от сажи досками. Коровы, свиньи и куры паслись нa крошечных пастбищах размером в пол-акра. Поезд въезжал в город, дома жались все теснее. Широкие улицы будто распахивались и мгновенно захлопывались, как только поезд проезжал мимо. Взору Тэза открывались трех- и четырехэтажные здания контор и складов, кирпичные и каменные, бесчисленные повозки и фургоны.

Вон та женщина на углу — не Красотка ли Уотлинг?

А лицо, мелькнувшее в ландо, — не матери ли?

Самым ранним воспоминанием Тэйзвелла Уотлинга была ночь в похожей на пещеру спальне в новоорлеанском приюте для мальчиков-сирот: дети кашляли и, хныча, звали маму. Тэз лежал на тростниковом тюфяке, зажатый между остальных, чувствуя, что у него влажное бедро оттого, что сосед обмочился.

Тэз хотел есть, ему было страшно, но он бы ни за что не стал плакать. Те, кто плакал, исчезали в изоляторе, где они и умирали; их хоронили на приютском тенистом и любовно ухоженном кладбище. Большинство сирот были ирландцами, а сиделками — французские сестры милосердия, которые несли свою клятву бедности так истово, что сами чуть не помирали с голоду. Воспринимая голод как добродетель, сестры не очень-то сочувствовали голодным детям.

И все же когда по Ройял-стрит проходило карнавальное шествие в праздник Марди-Гра[22], смиренные монахини весело размахивали руками с балкона, пытаясь поймать нитки ярких дешевых бус, которые бросали им пьяные фигляры.

Сестры милосердия говорили Тэзу, что его мать — падшая женщина, обреченная гореть в аду. Послушный набожный мальчик никогда не увидит ее на небесах.

Тэз верил и не верил им. Ночные страхи в детской душе расступались перед утренней зарей, когда случаются чудеса.

Четыре года назад таким чудом стал Ретт Батлер. Мальчика отмывали, пока его кожа не засияла, а потом пригласили в кабинет настоятельницы, где его встретил высокий улыбчивый незнакомец. Чашка некрепкого чая матушки стояла нетронутой подле его локтя. Сюда, где воняло карболкой и щелоком, незнакомец принес запахи хороших сигар, виски и бриллиантина.

— Я твой опекун, Тэйзвелл Уотлинг, — сказал ему Ретт Батлер. — Опекун — это не совсем отец, но я буду стараться.

На следующий день Тэйзвелл Уотлинг, в новом костюме, был направлен в иезуитскую школу Католического общества религиозного и литературного образования, маленькое здание, примыкавшее к огромному иезуитскому собору. Там его записали, показали кровать (на которой было запрещено лежать днем) и крючок, где вешать пальто.

Мать, изредка навещавшая приют, теперь приходила регулярно. Она стала одеваться опрятней и казалась гораздо счастливей. Тэйзвелл не сомневался, что мистер Батлер был чудом и для матери.

Когда Тэз начал учиться, он с трудом читал, писать не умел вовсе и в математике никаких познаний не имел. Иезуитам предстояло исправить эти недостатки.

Тэйзвелл любил мать, нуждался в ней, но об отце не имел ни малейшего представления. Однако в иезуитской школе он узнал, что отцы необходимы. Один из старших мальчиков, Жюль Нор, терпеливо объяснил ему:

— Мы получаем образование, чтобы стать джентльменами. А ты, Уотлинг, никогда джентльменом не будешь.

Нор нахмурился и придал красок этому бесстрастному высказыванию:

— Без отца ты никем не станешь. Ублюдкам вроде тебя, Тэйзвелл Уотлинг, предстоит служить джентльменам, открывать двери наших экипажей, счищать грязь с наших ботинок…

За это Тэз разбил Жюлю нос. Когда друзья Нора навалились на него, он сумел за себя постоять.

Надо же, что выдумали: ублюдок никем никогда не станет!

На подъезде к сортировочной станции в Атланте с ними поравнялся другой поезд, тоже переполненный солдатами Конфедерации. Они стояли и между вагонами и сидели на крышах. От одного поезда к другому градом посыпались приветственные возгласы. В вагоне, где ехал Тэз, один солдат принялся наяривать на банджо, а другой заиграл на губной гармошке, одновременно, но разные мелодии.

Бок о бок поезда катились к огромному кирпичному зданию вокзала, открытому с одного конца, и под звон паровозных колоколов и визг тормозов въехали внутрь. Солнечный свет исчез, и несгоревшие угольки дробно застучали по крышам вагонов.

— Вот и приехали, парень. — Капрал поднял свой рюкзак, — Самый шумный город Конфедерации. В Атланте ты найдешь все, что пожелаешь! — Он подмигнул. — Даже то, от чего тебе лучше держаться подальше.

По другую сторону грязной платформы из санитарного поезда выгружали солдат, раненных в битве при Фредериксберге[23]. Одних поддерживали, помогая идти, другие ковыляли на костылях. Тяжелораненых несли на носилках негры-санитары.

За скоплением санитарных повозок в конце платформы виднелась Пичтри-стрит, запруженная экипажами. Злые извозчики и всадники заступали на тротуары, и вслед им неслись проклятия пешеходов.

Тэз преградил путь хорошо одетому горожанину.

— Сэр, не могли бы вы указать, в какой стороне находится заведение Красотки Уотлинг?

Джентльмен смерил Тэза взглядом с ног до головы:

— И не собираюсь. По виду ты скромный юноша, у которого никаких дел в «Красной Шапочке» быть не может.

— А вы часто там бываете? — бойко спросил Тэз.

— Дерзкий щенок!

Атланта оказалась еще неприветливее, чем Новый Орлеан. Тэз прямо чувствовал ее холодное дыхание.

Солдат, к которому обратился Тэз, помог чуть больше:

— Парень, просто иди по Декатур-стрит. Как она станет оживленней, значит, ты у цели.