Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные - Дэвид Слоан Уилсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для чего я об этом говорю? Я хочу навести на мысль о том, сколь значительного научного прогресса в изучении религии можно достичь, если обойти ловушки современной науки. Обзор современной обществоведческой литературы, посвященной религии, я приведу в главе 5. Но на самом деле нам вовсе незачем измерять религиозность с точностью до третьего знака после запятой или сравнивать различия религиозных систем с привлечением многомерной статистики – мы преуспеем и без этого. Что нам необходимо, так это изначально понять религиозные сообщества в их отношении к окружающим условиям. А основу для таких знаний нам предоставит несметное множество ученых, изучавших религию столь же внимательно и столь же честно, как естествоиспытатели прошлых времен. Учитывая, какой мы избрали предмет, можно сказать, что религиоведы – это наши натуралисты. И неважно, что теория эволюции вела их в столь же малой мере, в сколь малой мере вела она и первых естествоиспытателей. Ведь до тех пор, пока сведения надежны, они могут использоваться для проверки любой гипотезы, связанной с ними. И старое доброе религиоведение может привести нас к такому же впечатляющему прогрессу, к какому старая добрая естественная история привела Дарвина.
В этой главе я с эволюционной перспективы постараюсь раскрыть суть одного религиозного сообщества в его отношении к окружающей обстановке. Для этой цели подошло бы много примеров, и я рассмотрю некоторые из них в следующей главе, но сейчас я решил остановиться на одной отрасли христианства, созданной под влиянием Жана Кальвина в том виде, как эта отрасль предстала в Женеве в 1530-х годах. Отчасти мой выбор обусловлен тем, что кальвинизм – относительно юная религиозная система и достаточно важная, чтобы привлечь огромное внимание со стороны науки. Порой я говорю, что эволюция не исчерпывается только генетической эволюцией. И кальвинизм позволяет нам изучить культурную адаптацию к недавним условиям, а не генетические адаптации к древней среде. И как всегда, свой эволюционный анализ мы начнем с того, что подробно опишем организм в его отношении к среде обитания.
Естественная история кальвинизма
На раннем этапе Реформации Жан Кальвин (1509–1564) был молодым французским теологом и юристом, а начало его пути не было ознаменовано выдвижением радикальных идей. Сперва он просто хотел достичь успеха на ниве теологии в недавно возникшей традиции гуманизма, искавшей вдохновения в древнегреческой и латинской классике, а не в более современных комментариях схоластов (McGrath 1990).
Ранняя Реформация была ознаменована многими попытками преобразовать Католическую Церковь изнутри – а кто-то решительно порывал с Церковью, как тот же Лютер. В то время мало кто из верующих мог предсказать, как воспримут их религиозную позицию. Как приемлемую внутреннюю реформу? Или как ересь, достойную изгнания или смерти? Различие очень зависело и от политической борьбы в самой Церкви, и от идеологии. Кальвин осознал, что находится на проигрывающей стороне, когда в 1533 году Николя Коп, недавно избранный ректор Парижского университета, по вступлении в должность посвятил свою торжественную речь необходимости церковной реформы и обновления. Возможно, речь Копа на самом деле написал Кальвин: один из двух ее экземпляров, дошедших до наших дней, написан его рукой (McGrath 1990). И пусть даже идеи Копа были весьма умеренны по сравнению с идеями Лютера, речь вызвала негодование. Он незамедлительно был смещен с поста ректора и бежал из Парижа, дабы не попасть под арест. Кальвин тоже покинул Париж – и, видимо, это было мудро: власти, рассмотрев дело Копа, приняли меры против многочисленных «сочувствующих Лютеру», и Кальвин наверняка попал бы в их число, если бы остался в городе.
В 1535 году, когда Кальвин (вместе с Копом) нашел прибежище в швейцарском Базеле, он еще не был охвачен желанием проводить радикальную церковную реформу. Там же, в Базеле он стал свидетелем драматических событий – такие же случались и в других местах, – включая казнь его друга Этьена Делафоржа и объявление французских реформаторов анабаптистами. Это было крайне серьезное обвинение, коль скоро анабаптисты выступали с более радикальных позиций, нежели Лютер или сами французские реформаторы. Ярлык «анабаптист» означал только одно: получивший его – изменник, а наказание за измену – смерть. Жестокость обвинения выражалась еще и в том, что во Франции движение за Реформацию имело мало общего с движением анабаптистов – да и сам Кальвин прежде выступал с трактатом против них. Он пришел в ужас от того, на сколь слабой основе держалось обвинение и сколь жуткими последствиями оно грозило, и написал свое главное сочинение: книгу «Наставление в христианской вере», в которой представил основания своей веры.
В 1536 году, когда Кальвин посетил Женеву на пути в Страсбург, он все еще не проявлял стремления к реформам. Незадолго до этого город, стремившийся обрести независимость от герцогства Савойского, изгнал из своих пределов Римско-Католическую Церковь. Женева жаждала независимости – но когда дело касалось военной помощи, она полностью зависела от Швейцарского союза, а в особенности от Берна. Швейцарская Реформация распространилась и на нее – но движению недоставало организованности. А кроме того, город управлялся демократически избираемым советом, лишь недавно освободившимся от власти Католической Церкви, и совет не собирался сдаваться на милость новых религиозных властей.
Обращение Кальвина из книжного ученого в активного религиозного деятеля произошло под влиянием двух ведущих женевских церковных реформаторов – Гийома Фареля и Пьера Вире. Мне нечего добавить к тому, как описывал это сам Кальвин (цит. по: McGrath 1990, 95):
Немного прежде папизм был выдворен одним хорошим человеком, о котором я уже упоминал [Фарелем], и Пьером Вире. Однако обстоятельства были еще далеко не улажены, и среди жителей города все еще имели место распри и серьезные и опасные разногласия. Тогда один человек, ныне – мятежный нечестивец, вернувшийся к папистам, нашел меня и рассказал об этом другим. После этого Фарель (чей пыл в проповедовании евангельской вести был удивителен) проявил немалое усердие, чтобы удержать меня. А услышав, что у меня есть ряд частных научных занятий, ради которых я хочу остаться свободным, и найдя, что его просьбы ни к чему не ведут, он разразился проклятьями и
