Хроники ветров. Книга суда - Екатерина Лесина

Фома

Фома не понимал, зачем и кому нужно его дальнейшее присутствие в Хельмсдорфе. К Коннован его все равно не пускали, в остальном да-ори с такой старательностью избегали его общества, что поневоле складывалось впечатление, что присутствие человека для них оскорбительно. Его существование ограничивалось стенами комнаты и другими — внутреннего двора. Правда, во двор Фома старался выходить как можно реже, чтобы не попадаться на глаза хозяевам замка. Да и холодный, несмотря на весну, горный воздух вызывал приступы кашля.

Сегодняшний вечер начался с хрустальных звонких сумерек, рассыпавших по двору длинные тени. Горные вершины выглядели расплывчатыми бело-голубыми пятнами на фоне стремительно чернеющего неба. Внизу, наверное, совсем тепло, апрельское солнце вылизало последние лужи. Земля, распарившись, выпустила на волю зеленые ростки молодой травы… Ярви скучает. Фоме хотелось, чтобы она скучала и ждала. И чтобы Михель, как и обещал, приглядел за нею, не допустил беды. А еще, чтоб закончилось непонятное ожидание и его, наконец, отпустили.

Темнота сгущалась, радуя глаз крупными яркими звездами, тонкий серп луны и мягкий успокаивающий свет. Отчего-то теперь ночью Фома ощущал себя не в пример спокойнее, чем днем, хоть и вероятность встречи с обитателями Хельмсдорфа возрастала. Дверь, слабо заскрипев, открылась, а шаги не слышны, они вообще двигаются очень тихо, как кошки в погребе. Мика или Рубеус? Впрочем, встречаться не хотелось ни с кем.

— На звезды любуешься?

Все-таки Рубеус. Ответа не дождался.

— Мне нужна твоя помощь. Я не знаю, что связывает тебя и Коннован, но вижу, что к твоим советам она прислушивается.

— Она жива?

— Пока да. И будет жить, если ты поможешь. — Рубеус стоит, скрестив руки на груди. Властный. Разучился разговаривать, хотя и раньше не умел. Ну да, зачем и о чем Хранителю говорить с человеком, когда достаточно приказать.

— Бой не закончен, пока она не признала проигрыш, вслух и в присутствии секундантов.

— А если нет?

— Тогда мне придется ее убить. И тебя тоже.

— И убьешь?

Рубеус не ответил, молча развернулся и ушел в дом. Нет, все-таки человеком быть проще… смерти Фома не боялся, просто… было в предложении Хранителя что-то от предательства. Зато с Конни разрешили встретиться, разговор вышел короткий, мятый и бестолковый, Фома пытался найти слова, чтобы объяснить то, чего сам не понимал.

— Передай, что я согласна, — видно было, что ей тяжело говорить, в странной кровати из прозрачного материала, опутанная проводами и трубками, она походила на гусеницу, запутавшуюся в паутине чужого кокона. — Извини, что втянула в историю. Скажи, чтобы сегодня, сейчас или позже. Главное, чтобы сегодня. И у меня есть условие. Тебя должны вернуть домой. Там ведь дом, правда?

— Правда.

— Хорошо, когда есть дом, — Коннован закрыла глаза. — Я в гости как-нибудь загляну, ладно?

— Буду рад видеть.

— Ну тогда иди, пусть поторопятся. Неприятные вещи лучше делать быстро. — Конни улыбнулась. — и удачи тебе…

Все было быстро и до невозможности официально. Холодно-отстраненный тон Рубеуса, неуместно-жизнерадостная улыбка Мики и его, Фомы, старания держаться от да-ори подальше. А Коннован улыбалась, нехорошо так улыбалась, совсем как перед боем.

— Не вмешивайся, — попросил Голос. — Сейчас тебе меньше всего нужно привлекать внимание.

Не вмешиваться? Наверное, к совету следует прислушаться. Да и что он может сделать? Ничего. Но и оставить все как есть, Фома не может. Это не по-человечески.

Глава 14

Рубеус

Все, что у него осталось — это те короткие часы, когда она спит. Можно смотреть или прикоснуться, можно разговаривать, хотя Коннован все равно не услышит. Наверное, поэтому разговаривать легко, и вспоминать, и рассказывать, и просто сидеть, вслушиваясь в ровное дыхание.

Мика против этих посещений. Она считает их своего рода болезнью, легким безумием, а ему плевать. Времени мало и с каждым разом все меньше, доза снотворного постепенно уменьшается, а скоро надобность и вовсе отпадет. А без снотворного не будет глубокого сна, позволяющего быть рядом с ней.

Раз за разом Рубеус прокручивал в памяти события прошлых месяцев, пытаясь найти ошибки, и находил, и даже понимал, как следовало бы поступать, но… это «бы» принадлежало прошлому, а прошлое нельзя исправить.

— Знаешь, ты очень нужна мне. Я не представляю, как буду жить дальше, и не представляю, как тебя вернуть. Наверное, никак.

Коннован не отвечает, это хорошо, потому что когда она отвечала, разговора не получилось. Хотя, у него никогда не получалось разговаривать с ней нормально, командовать — да, орать — тоже да, а вот просто разговаривать — нет.

Ну вот, время на исходе — ресницы чуть дрогнули, скоро Конни очнется. Значит, пора уходить…

Под дверью кабинета ждал Фома. Надо же, сам пришел, а все эти дни избегал попадаться на глаза. И правильно, что избегал, задумчиво-печальный, почти скорбный вид мальчишки раздражал до невозможности. Рядом с ним Рубеус ощущал себя… грязным что ли?

— Можно? — он терпеливо ждал, пока Рубеус откроет дверь. Чистые глаза неприятно-светлого оттенка, отросшие волосы падают на лицо, и Фома постоянно убирает их. Постригся бы. — Я не надолго, извини, что отвлекаю, просто дело такое… безотлагательное.

— Чего надо?

Пожалуй, прозвучало чересчур грубо, но Рубеус сейчас не в том настроении, чтобы быть вежливым.

— Поговорить. — Фома, не дожидаясь приглашения, сел. — Она собирается повторить… это.

— Что?

— Она хочет убить себя. Я точно не знаю, как и когда, но способ найдет. Тот, кто хочет умереть, всегда находит способ. Это просто, решиться гораздо сложнее, но если она однажды решилась, то во второй раз будет проще.

Черт, черт, черт… только этого не хватало. Почему-то Рубеус сразу поверил мальчишке, наверное, оттого, что и сам чувствовал неладное. Слишком быстро она согласилась. Фома по-своему расценил молчание и, поежившись, сказал.

— Наверное, надо было раньше, тем более она не просила молчать, только мне казалось, что ей бы не хотелось… она ведь гордая, а тут… я ошибся. И даже не так, я взялся судить тебя и вообще…

— Ты знаешь, почему она решила умереть?

Мямлит. Если не поторопить, то окончательно увязнет в оправданиях. Нытик несчастный. Каким был, таким и остался.

— Из-за Мики и из-за того, что Конни хотела вернуться. Она выжила потому, что хотела вернуться. Никто не думал, что она выживет.

Фома замолчал, то ли обдумывая, что сказать дальше, то ли ожидая разрешения говорить. Испуганный человек в логове да-ори. Он ведь когда-то боялся. Вот именно, что когда-то. Теперь и следа от прежнего страха не осталось. Да, Фома выглядит потерянным, но отнюдь не испуганным.

Нужно отпустить его. Потом, когда расскажет. А он расскажет, даже если сейчас собирается молчать. В конце концов, у да-ори есть способы развязывать язык.

— Рассказывай.

— Мы нашли ее в дождь. В Проклятых землях он особый. Будто ныряешь в реку и водой дышишь. Сверху вода, снизу вода, всюду вода. Если бы не вода, она бы умерла. Я не знаю, кто это сделал, и как ему удалось, н-но когда мы наткнулись на нее, Коннован была больше мертвой, чем живой.

Фома перевел дух, было видно, что рассказ давался ему с трудом, вон, даже заикаться начал. Рубеус не торопил. Пусть говорит. Пусть хоть кто-то, наконец, расскажет, что там произошло.

— Ее порезали на куски и оставили умирать, н-но повезло. Дождь. И я тоже. Лекарств н-не было, а раны не заживали. Вернее те, которые от н-ножа заживали, а от солнца н-нет. Когда она б-без сознания лежала, еще н-ничего, а потом, когда в себя пришла, то… она н-не плакала. Я д-думаю, что если бы плакала, то было бы легче. А она только улыбалась и говорила, что воин н-не должен плакать из-за боли. Хотя я не представляю, как это можно было терпеть. Н-ни кусочка целой кожи, н-некоторые ожоги глубокие, до костей. Они г-гноиться начали. И волдыри п-появились. Их нужно было прокалывать, иначе тоже загнивали. Д-другой бы кричал, а она молча улыбалась. Т-только глаза з-закрывала, когда совсем б-больно.

Фома мятым платком вытер пот. Раскрасневшийся и взволнованный, он с каждым словом заикался все сильнее, и Рубеус едва сдерживался, чтобы не накричать. Почему этот горе-праведник пришел только теперь? Почему, когда поздно что-то менять?

А почему он сам не заметил? Карл обращал внимание на характер ран, но… снова был занят?

— Я про д-другое хотел сказать. Она звала тебя. Каждый день. Только когда в сознании, то молча. А когда засыпала, то говорила во сне. Все спрашивала, почему ты не приходишь, ведь слышишь же. И потом, уже здесь, она сказала, что ты не пришел, потому что тебе все равно было.

Сумбурный рассказ глупого человека, из-за упрямого молчания которого случилась беда. Э нет, не стоит врать себе: Фома не при чем. И не рассказал он ничего такого, чего бы Рубеус сам не знал. И нечего сваливать свою вину на кого-то другого, наверное, Фоме нужно сказать спасибо.