Хроники ветров. Книга суда - Екатерина Лесина

На сегодняшней тренировке он снова перестал следить за дыханием, сорвался и…

— Ты псих, парень, ты полный псих, — Ихор, опустившись на песок, пытался нащупать пульс на шее наемного бойца. Зря, и так видно, что умер. Запоздалое сожаление кольнуло сердце, по сути человек этот был ни в чем не виноват, просто судьба такая. А песок хорошо кровь впитывает, и цвет почти не меняется, бледная кожа — видать, парень был родом с Севера — и соломенно-желтые волосы.

— Ну и зачем ты его убил, можешь объяснить? — Ихор закрыл мертвецу глаза. И хорошо, Вальрику было неуютно под этим обиженно-удивленным взглядом. А зачем убил? Он не знал, он даже не помнил, как это случилось. Вдох-выдох и темный провал, а потом, когда снова получилось дышать, вышло, что парень умер.

— Извини.

Вальрик и сам толком не знал, перед кем извиняется, мертвецы, они ведь не слышат. И не приходят, если бы Джулла хотя бы во снах возвращалась, кто знает, может ему было бы легче.

— Извини… — пробурчал Ихор, отряхиваясь от песка. — Нужны мне твои извинения. И ему тоже. Три минуты и труп. Ты ни малейшего шанса ему не оставил. Ты никому шанса не даешь, ты хоть сам понимаешь, во что превращаешься? Не корми зверя кровью.

— Какого зверя?

Песком удобно стирать кровь с сабли, зачерпнуть целую горсть, и на изогнутое лезвие, чтобы крупинки катились по расписной шкуре, сдирая липкую красную пленку. Ихор молча наблюдает, зачем тогда говорил, если отвечать не хочет?

— Там, откуда я родом, говорят, что у каждого человека свой зверь, который в клетке сидит. Он появляется одновременно с человеком, сначала маленький, но растет, питаясь обидами и злостью, взрослеет вместе с человеком, но когда зверя кормят очень хорошо, он ломает клетку.

— И что тогда?

— Зависит от человека, если сильный — загонит зверя обратно, слабый — зверь сожрет. — Ихор, зачерпнув горсть песка, принялся счищать кровь со второй сабли.

— Значит, жалко меня?

— И тебя, и этих, которые денег хотят заработать. Тысяча юаней за одну тренировку. В Черном городе это много, только вот никто пока не выжил, чтобы деньги получить. Скольких ты убил, можешь сосчитать?

Вальрик задумался, нет, пожалуй, не сосчитает, день похож на день, вот сны — это другое, они разные, но светлые, а здесь темно и серый цвет душит, даже если прятаться в нем, то все равно душит.

— Двадцать человек, Валко. Двадцать человек!

Двадцать… наверное, это много, только Вальрику как-то все равно, главное, что среди этих двадцати не было ни Шрама, ни Хозяина.

— Вижу, что разговаривать с тобой бесполезно. Бери его и неси в морг, давай, сам, своими руками, заодно и посмотришь, каково там. С такими темпами и сам скоро окажешься.

Если Ихор полагает, что таким образом наказал Вальрика, то глубоко ошибается. Тело тяжелое, нести на руках неудобно, и Вальрик перекинул через плечо, только зря рану потревожил — по коже моментально потекли редкие струйки крови. Ладно, потом отмоется.

Морг находился в подвале, это три уровня вниз и в самый дальний конец коридора, до выкрашенной в бурый цвет двери. Плечо затекло, и тело, пока нес, все норовило съехать. Неудобно.

За дверью просторное помещение, неожиданно-белое, стерильное, точно не морг вовсе, а лазарет в Саммуш-ун. И в самом деле похоже: скользкий пол, выложенные крупной лаково-блестящей плиткой стены, длинные столы вдоль стены.

— На крайний клади, — проскрипел голос сзади. — Еще один? Быстро же он работает… раз и все, нет человека… А ты клади, клади и на меня не гляди. Что, напугал?

— Нет.

Вальрик хотел было добавить, что вряд ли кто-то или что-то сможет его напугать, но передумал. Стоящий перед ним человек выглядел необычно, если точнее — необычно отталкивающе. Красная воспаленная кожа мягкими складками оплывала вниз, прикрывая рот и подбородок, широкие плечи бугрились мышцами, а спина, точно не в силах справится с весом, выгибалась уродливым горбом.

— Смелый значит, а многие с непривычки орут… уродом обзывают, а чего обзывать, когда сами уроды? Я хоть никого не убиваю. Да положи ж ты его в самом-то деле. И аккуратно давай, смерть, она почтения требует. Морг.

— Что? — Вальрик скинул ношу на ближайший стол. Почтение… да какой почтение, мертвым все равно, они ведь ничего не чувствуют, и не приходят.

— Зовут меня так, — пояснил горбун. — А ты кто будешь? Из новых? Раньше-то не заглядывал…

— Валко.

С одной стороны уходить пора, задание-то он выполнил, а с другой — спешить некуда, тренировка на сегодня закончена, и заняться совершенно нечем. Днем сон не приходит, и она тоже.

— Зверь, значит… — Морг подошел к телу, мощные руки почти с материнской нежностью ощупывали мертвеца, разминая каменеющие мышцы. — Сам пришел или Ихор отправил? Ну да не стой, раз явился, то помогай, раскаянья в тебе нет, то хоть уважение окажи.

— Кому?

— Ему. Мертвецы, они ведь тоже уважения требуют. Слабые они, что дети, всяк обидеть может. Иди в ведро воды набери, да теплой. И нож принеси.

Вальрик молча выполнил приказ, вода дымилась паром, а желтая ноздреватая губка была похожа на клубок волос.

— И глаза ему закрой, только сперва загляни, что видишь?

Ничего. Синяя радужка, белое пятно лампы, точно в зеркале, расширенный зрачок, красные сосуды, ресницы… обиженный какой-то взгляд. И Вальрик поспешно, стыдясь собственной слабости, закрыл глаза.

— То-то же, давай мыть помогай… и нечего морщиться, она всех уравнивает, успокаивает, утешает, ни боли, ни страданий, ни страхов, только вечный покой и вечный мир.

Розовая вода стекала на пол, унося с собой грязные кровяные пятна.

— Погляди, какое лицо спокойное, это душа отходит, бывает, что у некоторых сразу и быстро, искрой из костра, а у других медленно, что твоя бабочка из кокона. — Морг выполоскал в ведре губку. — А у иных еще при жизни, отпустят и все.

Вальрик отвернулся, чтобы горбун не заметил усмешки. Похоже, сегодня такой день, что все тут вздумали его учить. Душа… да нету у него больше души, умерла вместе с Джуллой, и пусть называют зверем, психом, убийцей — все равно.

— Смейся, смейся… все тут смеются над Моргом, говорят, головой болен, а не видят, что сами больны. Вот скажи, приходит она к тебе?

— Кто?

— Девочка твоя, из-за которой ты убиваешь, — Морг осторожно перевернул мертвеца на живот, одежда грязной мокрой кучей лежала на полу, и Вальрик, сам не понимая зачем, поднял.

— Ты на вопрос ответь-то… или не отвечай, вижу, что не приходит. Наверное, добрая была, светлая, а руки на себя по глупости наложила. Оттуда все иначе выглядит. Сначала, небось, приходила, да?

— Приходила.

Скользкая стена, мокрый пол, а в сосновом бору сухой мох и тишина, которая стирает слова, не позволяя ему понять, что же хотела сказать Джулла. И тропы нет, была бы тропа, он бы пошел следом, не важно куда: в сон или в смерть, лишь бы с нею.

— Боялась за тебя, и не зря боялась. Мертвым тяжелее, не скажут, чего хотят, а если и скажут, то живые вряд ли поймут.

— А ты понимаешь?

— Не все, но иногда получается, — Морг подошел к шкафу, двигался он неуклюже, тяжело переваливаясь с боку набок, но при этом довольно быстро. — Крови на тебе много, парень, а будет еще больше. Таких как ты смерть любит, бережет, потому как вы, сами того не ведая, ей служите.

— Так если любит, почему не вернет Джуллу?

— Сюда? И что тут хорошего, чтобы возвращаться? Погляди на этот мир, разве ж он стоит того, чтобы жить? — горбун раскладывал на столе одежду, чистая, выглаженная, из выбеленной ткани, из такой же мастер Фельче принес платье для Джуллы.

— Тогда выходит, что я ему помог… сбежать из этого мира.

— Выходит, что помог, — согласился Морг, — только самому ж тебе легче не стало, верно? По мне, если и служить Ей, то привратником. Вот обмою тело, одену хорошо, поговорю. Им и легче уходить… душе ведь тоже страшно бывает. А ты иди, спасибо, что помог. И за нее не волнуйся, ей там лучше, чем тут, спокойнее.

Зато Вальрику хуже, еще тяжелее, чем раньше. В дЩше долго пришлось смывать с себя кровь, а она, как назло, не смывалась, подсохла, прилипла к коже красно-бурой броней, которую если и содрать, то только со шкурой. Вальрик содрал, шкура правда осталась, распаренная, расцарапанная, и с виду воспаленная. Ну и черт с ней.

Ночью приснилась степь, узкая полоса серой травы, зажатая между кафельными стенами, а вместо солнца — белые полосы ламп. Давешний соперник сидел, поджав ноги, соломенно-желтые волосы, голубые глаза, рубаха из выбеленного льна и мокрое розовое пятно на месте раны.

— Держи, — он протянул Вальрику горсть сыпучего песка, — что ей передать?

— Передай, что я люблю ее. Я скоро приду.

Песчинки дождем просыпаются сквозь ладонь, оставляя на коже бурый след. Светловолосый качает головой.