Был ли Пушкин Дон Жуаном? - Александр Лукьянов

(17 июля). «Я даю твои письма Пушкину, который всегда смеется, как сумасшедший. Я начинаю дружески любить его. Думаю, что он добр, но ум его ожесточен несчастиями; он мне выказывает дружбу, которая меня чрезвычайно трогает… Он доверчиво говорит со мною о своих неприятностях, равно как и о своих увлечениях…»

Близкие друзья поэта считали, что кн. В. Ф. Вяземская летом 1824 г. в Одессе увлеклась Пушкиным. Кратковременное увлечение это впоследствии сменилось чувством искренней дружбы. И снова некоторое «инцестуальное» чувство увлекает поэта. Отсутствие материнской ласки, понимания, сочувствия, так необходимые Пушкину в настоящий момент, дают толчок сексуальному влечению. Это очень тонкая грань – между дружбой с женщиной и любовной связью с нею же. Какое-то время княгиня Вяземская уже не может обходиться без присутствия рядом возбужденного, переживающего и страстного молодого человека.

(18 июля). «Единственный человек, которого я вижу, это Пушкин, а он влюблен в другую, это меня очень ободрило, и мы с ним очень добрые друзья; большую роль в этом играет его положение; он, действительно, несчастен».

(19 июля). Пушкин так настойчиво просит меня доставить ему удовольствие читать твои письма, что, несмотря на твои сальности, я их даю ему с условием, что он будет читать их тихо, но когда он смеется, я до слез смеюсь вместе с ним. Ты сочтешь меня бесстыдной…»

В июле Пушкин подал в отставку на высочайшее имя, мотивируя просьбу слабостью здоровья. Обстановка для поэта становилась тяжелой. Он весь во власти слухов. «Мы продолжаем ничего не знать о судьбе Пушкина, – пишет Вяземская мужу 27 июля. – Даже графиня, она знает, как и ты, что он должен покинуть Одессу». И вот 29 июля его вызывает к себе градоначальник Одессы граф Гурьев и объявляет ему об отставке и о том, что его высылают в Псковскую губернию, в деревню к матери. Пушкин был ошеломлен. Он даже хотел бежать из Одессы, причем и Вяземская, и Воронцова поддерживали поэта в этих планах, достали ему денег. Об этом узнал новороссийский губернатор. «Воронцов желал, чтобы сношения с Вяземскою прекратились у графини, – писал А. Я. Булгаков брату, – он очень сердит на них обеих, особливо на княгиню, за Пушкина, шалуна-поэта, да и поделом. Вяземская хотела способствовать его бегству из Одессы, искала для него денег, старалась устроить ему посадку на корабль».

Но постепенно все улеглось, и 1 сентября 1824 года Пушкин выехал из Одессы в Михайловское. Каково было психологическое состояние поэта видно из письма все той же Вяземской, нежно влюбленной в поэта, и, с одной стороны переживающей за него, а, с другой, подсознательно желающей избавиться от несколько необычного и неудобного для ее возраста увлечения. Написано это письмо 1 августа:

«Приходится начать письмо с того, что меня занимает сейчас более всего, – со ссылки и отъезда Пушкина, которого я только что проводила до верха моей огромной горы, нежно поцеловала и о котором я плакала, как о брате, потому что последние недели мы были с ним совсем как брат с сестрой. Я была единственной поверенной его огорчений и свидетелем его слабости, так как он был в отчаянии от того, что покидает Одессу, в особенности из-за некоего чувства, которое разрослось в нем за последние дни, как это бывает. Не говори ничего об этом, при свидании мы потолкуем об этом менее туманно, есть основания прекратить этот разговор. Молчи, хотя это очень целомудренно, да и серьезно лишь с его стороны. Он умоляет тебя не писать ему, дело в том, что один человек оказался скомпрометированным из-за того, что наш друг написал на чужом письме, обращенном к нему, его адрес, и хотя он с этим человеком совершенно не был знаком, последнего допрашивали о его отношениях с нашим другом. Я уверена, что ты не покинешь его в несчастии, но пиши и изъясняйся в своих письмах так, как если бы ты был его худшим недругом; ты всегда считал себя слишком бесхитростным, чтобы это делать, но принеси эту жертву дружбе, потому что единственная радость, которая останется бедному Пушкину, похороненному в глуши возле уездного города Порхова в Псковской губернии, это получать изредка известия, чтобы не умереть окончательно нравственной смертью. Полюбопытствуй, хорошо ли приняли его родители: упрекать его в чем-либо было бы бессмысленно; в чем, впрочем, можно было бы упрекнуть его, раз он не знает за собой иной вины, как то, что он подал в отставку? Я обещала изредка писать ему. Я проповедую ему покорность судьбе, а сама не могу с ней примириться, он сказал мне, покидая меня, что я была единственной женщиной, с которой он расстается с такою грустью, притом что никогда не был в меня влюблен. Это обрадовало меня, потому что я тоже испытываю к нему дружбу, тем более нежную, что он несчастен, а это особенно на меня действует; хотелось бы, чтобы это подействовало так же и на его мать…

Теперь ты чувствуешь мое одиночество. Ни одна живая душа не заглянет ко мне. У нас сложились совсем простые отношения с графиней Воронцовой, и я постараюсь, чтобы это и дальше шло так же, потому что она очаровательна. Вот что ты можешь сказать Булгакову…

У меня сплин, не знаю, что такое, но эта высылка, преследования неизвестно с чьей стороны, с чего и почему, переполняют меня смутной тревогой и черными мыслями до такой степени, что я не нахожу себе места. Да хранит нас бог, и да избавит он нас от несчастий этой жизни, к которой ты, кажется, получил отвращение, судя по двум твоим последним письмам».

Говоря о «некоем чувстве» со стороны поэта, имела ли княгиня в виду Елизавету Ксаверьевну, или же для поэта это было новое увлечение, неизвестно. Но только Пушкин сказал Вяземской, что она была «единственной женщиной, с которой он расстается с такою грустью», причем не будучи влюбленным в нее. Что здесь правда, что ложь! Но в октябре 1824 года он пишет ей из Михайловского: «Прекрасная, добрейшая княгиня Вера, душа прелестная и великодушная! Не стану благодарить Вас за ваше письмо, слова были бы слишком холодны и слишком слабы, чтобы выразить вам мое умиление и признательность… Вашей нежной дружбы было бы достаточно для всякой души менее эгоистичной, чем моя; каков я ни есть, она одна утешила меня во многих горестях и одна могла успокоить бешенство скуки, снедающей мое нелепое существование». Отношения с Верой Федоровной на всю жизнь остались у Пушкина очень теплые и нежные, с налетом легкой эротичности, от которой княгиня не могла избавиться до самой смерти поэта.

7

Однако в Михайловском поэт постоянно вспоминает о Воронцовой, запечатывая письма своим перстнем, с вырезанными на камне старинными каббалистическими письменами. Это был подарок Елизаветы Ксаверьевны. До конца своих дней поэт не расставался с перстнем. Сестра Пушкина Ольга Павлищева, рассказывала, что, когда приходило ему письмо с такой же печатью, как на его перстне, он запирался в своей комнате, никуда не выходил, никого не принимал. Своему перстню поэт посвятил прекрасное стихотворение:

Храни меня, мой талисман,Храни меня во дни гоненья,Во дни раскаянья, волненья:Ты в день печали был мне дан.Когда подымет океанВокруг меня валы ревучи,Когда грозою грянут тучи —Храни меня, мой талисман.В уединеньи чуждых стран,На лоне скучного покоя,В тревоге пламенного бояХрани меня, мой талисман.Священный сладостный обман,Души волшебное светило…Оно сокрылось, изменило…Храни меня, мой талисман.Пускай же ввек сердечных ранНе растравит воспоминанье.Прощай, надежда, – спи, желанье;Храни меня, мой талисман.

В октябре 1824 года Пушкин, вероятно, получает от Воронцовой письмо. В нем заключались, по-видимому, очень важные, неожиданные и приятные для поэта вести. Елизавета Ксаверьевна сообщала, что у ней будет ребенок от Пушкина. Правда это или нет, но под рукой поэта появляются строки, многократно перечеркиваемые:

Моей таинственной любвиЯ не скажу тебе причины.

* * *

Но все эти откровенные, описывающие реальные события, строки отбрасываются, и появляется прекрасная миниатюра – «Младенцу»:

Дитя, не смею над тобойПроизносить благословенья,Ты взором, мирною душойНебесный ангел утешенья,Да будут ясны дни твои,Как милый взор твой ныне ясен.Меж лучших жребиев землиДа будет жребий твой прекрасен.

Впервые гипотезу о том, что у Воронцовой был ребенок от Пушкина, выдвинул известный писатель И. А. Новиков, когда писал свои знаменитые романы «Пушкин в Одессе» и «Пушкин в Михайловском». Софья Воронцова родилась в апреле 1825 года. В портретах ее, находящихся в Алупкинском дворце, проскальзывают арабские черты; она одна из всей семьи Воронцовых была смуглой и черноволосой. О том, что у Пушкина был ребенок от прекрасной графини, рассказала и правнучка поэта Наталья Сергеевна Щепелева, узнавшая об этом от Анны Александровны, дочери старшего сына Пушкина. «Я считаю, – добавляет Наталья Сергеевна, – что жизнь Пушкина не надо утаивать, и не вижу ничего дурного в том, что у него мог быть внебрачный ребенок».