Небеса ликуют - Андрей Валентинов

Я начал быстро спускаться, надеясь успеть. Первым делом — кулаком по шее, затем заткнуть орущий рот феской…

— И осенит благодать, от престола Святого Петра исходящая…

Не успел! Недвижный камень дрогнул. Малахаи переглянулись.

— Понтико!

Странное слово хлестнуло, словно плеть. Ударили в камень копыта.

— Эй-эй! — запоздало вскричал дю Бартас. — Это наш поп!

— Стойте! Стойте! — вторил ему сьер еретик. Поздно!

Поп был уже не наш. Свистнул аркан. Один из всадников резко дернул рукой…

— Ай-а-а-а-я-я!

Бросок был точен — петля упала сверху, захлестнула, потащила вниз, прямо на острые камни.

Я оказался на дороге как раз, чтобы успеть увидеть уходящих рысью всадников и жалкого червя, волочившегося за ними на веревке.

Червь извивался.

— Вы должны ему помочь! Вы обязаны! Я покосился на сьера римского доктора без всякой симпатии.

— Вы отвечаете за него!

Хотелось спросить, что делал он сам, пока ополоумевший дурак расточал цветы своего красноречия, но ругаться не хотелось.

— А может, и без попа обойдемся? — задумчиво проговорил дю Бартас. — Хотя… Жалко! Говорят, эти басурмане сажают всех христиан на кол!

Кажется, шевалье перечитал мессера Боплана.

Я поглядел на пустую дорогу. В нескольких милях отсюда, за облепившим крутые склоны лесом, Бахчисарай. Значит, недоумка следует искать именно там, в столице Малой Татарии, именуемой также Крымом.

Еще и эта забота! Будто бы иных мало!

— Хорошо. Найдите проводника.

После Истанбула Бахчисарай казался истинным сараем.

Единственная узкая улица — и глухие заборы, над которыми темнели острые скаты черепичных крыш. Толстые иглы облупившихся минаретов, голубые, потемневшие от времени и дождей купола, грязные арыки, откуда несло сыростью и вонью…

Где ты, «Тысяча и одна ночь»?

Солнце было в зените, а до заката предстояло много дел. Так много, что я решил слегка побеспокоить сьера римского доктора. На постоялом дворе, куда мы направлялись, наверняка найдется кто-нибудь, говорящий по-итальянски.

Вот пусть и расскажет сьеру Гарсиласио, где искать речку Каллапку!

— Гость — дар Аллаха, Адам-эфенди! Прошу, отведайте кофе!

Ибрагим-ага, местный кадий, сносно изъяснялся по-гречески. Кофе нам подали в маленьких чашечках размером с наперсток. Пить было неудобно, сидеть — тоже. В небольшой обвешанной яркими коврами комнатке не оказалось ни стула, ни скамьи. Пришлось поджимать ноги и устраиваться на корточках, подражая хозяину.

— Был ли легок ваш путь, уважаемый Адам-эфенди? Поистине Аллах, великий и милосердный, явил вам великую милость, переправив через столь неспокойный ныне Понт! Недаром море это все чаще называют Черным, ибо темны его волны и глубока пучина.

Даром Аллаха и Адамом-эфенди я стал всего за один дукат, врученный привратнику. Но внимательный и чуть насмешливый взгляд городского судьи предвещал куда более крупные траты.

— Надеюсь, вам понравился наш Кырым? Вот уж поистине земля, благословенная Аллахом! И не только красотой гор и долин славен он, но и порядком, о котором столь печется Ислам-Гирей, наш Пресветлый хан, да продлит Аллах его дни! Поистине даже девственница с золотым кувшином на голове может без всякой опаски пройти от Кафы до Ор-капе!

Я кивал, прихлебывая черный горький напиток и мысленно сочувствуя упомянутой девственнице. Тащить на голове золотой кувшин пару сотен миль! Да поможет ей Аллах!

— Посему и стоит стража на дорогах, взыскуя порядка. Ибо многие лихие люди тщатся нарушить благоденствие, вкушаемое подданными Пресветлого!

Разговор медленно, истинно по-восточному сворачивал в нужную колею, ведущую прямиком к сидящему в городском зиндане брату Азинию.

— Конечно же, ни вы, уважаемый Адам-эфенди, ни спутники ваши ни в чем не виновны. Однако по неведению своему один из них не учел, сколь не любят здесь проклятых «понтико», этих гнусных разбойников, да проклянет их Аллах!

У развалин Топе-Тархана не любили турок. Здесь же косились на греков, особенно на «понтико» — вольных мореходов, шнырявших на низкобортных баштардах вдоль побережья. А на тех, кто поднимал ослиный крик на большой дороге, — в особенности.

Феска и темный каптан вкупе с неуместным рвением сыграли с бывшим регентом злую шутку.

— У меня нет сомнений, уважаемый Адам-эфенди, в истинности ваших слов, но следствие может изрядно затянуться…

Его глаза лучились добротой, на губах играла ласковая усмешка.

— Нидерландскими дукатами возьмете? — поинтересовался я.

Кадий вздохнул, явно сожалея о грубости и бесцеремонности своего уважаемого гостя.

— За последний год дукаты со стрелком упали в цене. Говорят, кяфиры-голландцы кладут в них слишком много серебра…

Я постарался улыбнуться как можно любезнее.

— Могу разменять. Говорят, Аслан-бек, начальник городской стражи…

— Не надо, — твердо ответил судья уже без всякой улыбки. — Мы же с вами культурные люди!

Бац!

— Три! — печально констатировал шевалье. — Нет, уже четыре!

Бац!

Его камзол был разложен прямо на глиняном полу, плащ пристроился рядом, сам же доблестный пикардиец ловко орудовал ножнами шпаги, поражая врагов.

— И откуда они только берутся? Поистине, дорогой де Гуаира, лучше выйти на бой с испанской пехотой, чем… Бац!

— Промазал! Ну и местечко!

Караван-сарай, где нам довелось остановиться, оказался и вправду не самым уютным уголком. Холодно, сыро, мутный свет из маленьких, похожих на бойницы, окошек. Ну и, конечно, полчища врагов, которых с переменным успехом разил шевалье. Они были всюду — на старых кошмах, устилавших пол, на молитвенных ковриках, уложенных возле восточной стены, и даже на потолке. Во всяком случае, один из негодяев — маленький и черненький — прыгнул на мою шляпу в первый же миг, лишь только я успел переступить порог.

Ко всем неприятностям прибавилась еще одна. Никто в этом забытом Аллахом заведении ничего не слыхал о реке с названием Каллапка. Эту печальную новость мне сообщил шевалье. Сьер еретик, не изволив меня дождаться, отправился на прогулку.

— К фуриям пошел, — глубокомысленно предположил дю Бартас.

— К к-кому?

— Ну-у… — Пикардиец явно смутился. — Это я так поэтически выразился, мой друг. Слыхивал я, что в басурманском раю праведников ублажают некие девы, прозываемые…

— Гуриями, — вздохнул я.

— Да какая разница! Не хочу сплетничать, но на этой улице находится некий дом, который легко узнать по зеленой двери…

Когда только узнать успел? Что значит военный опыт!

Мне повезло меньше. Правда, искал я не веселый домик, полный фурий, а нечто совсем иное. Увы, торговые караваны начнут ходить на север только через месяц, когда в Крым потянутся ватаги чумаков, спешащих загрузиться перекопской солью. Навстречу им пойдут другие, с рыбой, а также бесконечные стада овец.

Мы напрасно спешили. Ехать вчетвером по холодной негостеприимной степи было бы просто самоубийством — верным и достаточно мучительным.

Итак, придется ждать, пока не покажется на поле трава.

Я с тоской вспомнил Истанбул. Если за неделю моя маленькая армия умудрилась основательно разложиться, то что случится за месяц в этакой дыре!

Фурии с гуриями — только начало.

— А верно ли, дорогой де Гуаира, что татары, как пишет мессер Боплан, не склонны к употреблению вина?

В голосе шевалье промелькнула тревога. Увы, утешить его было нечем.

— Поистине наше паломничество будет куда труднее, чем мне думалось!

Славный пикардиец вздохнул и вновь взялся за ножны. Я почувствовал легкое жжение за лопаткой и понял, что самое время следовать его примеру.

— Рах vobscum, дети мои! Я повернулся к двери и обомлел.

Малахай, теплый стеганый халат, красные сапожки, широкий пояс, за который заткнута короткая плеть-камча…

…И знакомый прыщавый нос.

— Рад я несказанно, что пребываете вы в здравии добром! Возрадуйтесь и вы, ибо выпущен я бысть из узилища сугубого, зинданом именуемого. Выйдя же на свободу, озаботился я принять вид должный, как и учат нас Святой Игнатий купно со Святым Ксаверием…

— Хоп-якши, эфенди! — вздохнул я. Шевалье моргнул, долго открывал рот, но так и не смог ничего вымолвить.

— К вам же, синьор де Гуаира, имею я некую просьбу. Встретил я в узилище отрока по имени Юсуф, ликом сходного с ангелом и нравом подобного ангелу же. Страдает же сей отрок за сущую безделицу, о которой и говорить невместно. А посему достойно было бы внести за него подходящую мзду ради человеколюбия христианского, равно как и великой пользы. Ибо готов наставить я его в началах истинной католической веры…