Небеса ликуют - Андрей Валентинов

— Поэтому очевидно…

Сьер еретик встал, гордо расправил плечи, явно готовясь к произнесению победной речи. И тут я заметил, как у шевалье сама собой отвисает нижняя челюсть. Я даже не успел удивиться. Дю Бартас вскочил, молниеносным движением поправил воротник камзола…

— Калимера, синьоры!

Суровый голос прозвучал со стороны дверей. Я оглянулся.

На пороге стояла Артемида.

Что значит увлечься догматическим спором!

— Синьорина! Позвольте приветствовать… — Шевалье изящно поклонился, попытавшись по последней французской моде махнуть шляпой, но в последний момент сообразил, что его шляпа лежит на груде вещей. — Ваш приход, синьорина…

Василиса окинула дю Бартаса оценивающим взглядом, подумала, не без сожаления вздохнула и направилась прямиком к сьеру римскому доктору.

Тот встал и потупил взор, начисто забыв о приготовленной инвективе. Артемида, не говоря ни слова, взяла сьера еретика за руку и двинулась к двери.

— Плащ! Синьор де ла Риверо, плащ! — вскричал шевалье, но тот даже не оглянулся. Оглянулась Василиса. Дю Бартас осекся и принялся задумчиво поглаживать бородку.

— Иногда мне кажется, что я уже старею, — наконец проговорил он. — Мой дорогой друг, а нет ли у нас хотя бы глотка вина?

— Увы…

Пикардиец совсем пал духом.

— Бог мой, я как будто снова дома!

В его руках очутился знакомый потрепанный томик, зашелестели страницы.

— Дорогой де Гуаира! Положительно сей неведомый пиит знавал подобные минуты! Вот, к примеру.

Дю Бартас закатил глаза и завел мрачным голосом:

Свожу концы с концами еле-еле:Залез в долги я по уши опять.Пришли взаймы мне хоть пистолей пятьДо пятницы на будущей неделе!

Я с воскресенья безнадежно пуст,И кошелек мой тем же самым болен.Пришли взаймы хотя бы пять пистолей,Коль есть в тебе хоть капля добрых чувств!

Его голос креп, наполняясь живым, искренним пафосом. Славный шевалье явно знал, что такое пустой кошелек и пять пистолей взаймы.

Жениться с горя? — Лучше лечь в могилу!Пришли мне хоть пистолей пять взаймы!Фортуна-потаскушка изменила —Я просто чудом избежал тюрьмы…

Что делать мне? — Схватить перо осталосьИ написать тебе: читай с начала!

— Не в рифму! — не удержался я. — «Осталось» — «с начала» — даже не ассонанс.

— Зато правда! — отрезал дю Бартас и тяжко вздохнул. Мое сердце не выдержало. Я взял с лавки плащ, надвинул на брови «сахарную башку».

— Ждите, мой друг! Схожу на охоту. Должны же здесь пить вино!

— О-о! — Пикардиец даже подскочил на месте. — Вы истинный друг, де Гуаира! Однако же не помиловать ли нам нашего попа? На дворе изрядный холод! Пусть лучше под лавкой сидит.

Я оценил его доброе сердце.

Шторм поутих. Седые волны по-прежнему захлестывали берег, но ярость уже ушла. Вода медленно отступала, обнажая черные, поросшие рыжими водорослями скалы и разбитый причал с обрывками мокрых веревок от исчезнувших в пучине лодок.

Я поднялся на высокий обрыв и глубоко вдохнул холодный сырой воздух.

Это еще не смерть, ягуар!

Гнев и растерянность уходили, словно смытые беспощадными тяжелыми волнами.

Меня никто не предавал. Общество не обязано давать отчет таким, как я. Тайна есть тайна, особенно если один из братьев становится изменником. Итак, есть приказ, есть человек, приказ получивший. А все прочее — от лукавого.

Это задание — не самое трудное. И не самое страшное.

В Риме хотят знать, что поделывает предатель Полегини? Куда исчез Нострадамус из Флоренции?

Они узнают. Узнают — и хватит об этом!

Я спустился ниже, к подножию холма, где возле невысоких голых маслин темнели неказистые рыбацкие мазанки. Вино здесь, конечно, найдется. А вот брат Азиний…

Брата Азиния я нашел неподалеку от причала. Попик был не один. Рядом с ним переступал с ноги на ногу худой чернявый мальчишка в дырявом каптане и огромной феске, налезавшей на нос. Оба они были очень заняты. Бывший регент что-то ворковал, склонившись к самому уху своего юного спутника, а тот слушал, разинув рот.

Я отвернулся.

Ночью меня разбудила какая-то возня. Негромко чиркнул кремень, зажигая жир в светильнике.

— Синьора! Синьора! Куда вы?..

Их было трое.

Сьер де ла Риверо, мрачный, растрепанный, с соломинками в темных волосах, сидел на лавке, глядя в темное окно. Суровая Артемида, схватив ополоумевшего шевалье за руку, тащила беднягу к двери.

Брат Азиний пребывал в нетях.

— Де Гуаира! — отчаянно закричал дю Бартас, цепляясь за притолоку. — Мне, кажется, доведется ненадолго отлучиться!.. Синьора, синьора, смею вам заметить, что я отнюдь не владею греческим!

Я сочувственно поглядел на сьера римского доктора. Тот нахмурился, сделав вид, что разглядывает носки своих изрядно запачканных сапог.

Оставалось потушить свет и поудобнее укрыться амстердамским плащом. К счастью, поутру мы уезжали. Синьор Канари обещал дать проводника, трех коней и ослика — для брата Азиния.

Итак, ослов у нас прибавится. А вот брату Манолису надо все же порекомендовать воспользоваться вожжами. Иногда помогает.

Долина Мертвых осталась позади, и я облегченно перевел дух. Сотни серых надгробий, обступивших со всех сторон узкую дорогу, черные старые деревья, заслонившие небо, тихий шелест, доносящийся словно ниоткуда.

И ни единого креста!

Даже бесстрашный шевалье явно обрадовался, когда мы выехали на открытое пространство. О брате Азинии нечего и говорить — бывший регент начал креститься, лишь только мы подъехали к высоким кладбищенским воротам. Невозмутимым оставались лишь сьер Гарсиласио да проводник — маленький худой татарин в драном халате и огромном малахае.

— Однако же тут покоятся отнюдь не христиане, — задумчиво молвил дю Бартас. — Странно, что мессер де Боплан не упомянул об этом месте!

— Караимы, — пояснил я. — Справа, на скале, их город. Монастырь будет слева, но чуть дальше.

— Караимский?

— Нет, — улыбнулся я. — Православный.

На третий день пути мы наконец-то увидели солнце. Тучи расступились, заполняя светом огромное ущелье, врезанное между серыми скалами. Мертвые не отпускали — мы въезжали в Иосафатову долину. Недоброе имя дали этому месту! Иосафатова долина — место встречи в день Страшного Суда.

Впереди был Успенский монастырь. Странный путь: караимская Долина Мертвых, Иосафатова и, наконец. Успение.

Дорога мертвецов. Дорога, где я искал следы мертвеца.

Выбора у меня не было. Если кир Афанасий не сможет помочь, придется ехать вслепую— Ехать самому — и вести других.

«Слепые — вожди слепых. Если слепой поведет слепого…»

Я думал увидеть храм, но передо мной была очередная скала. Узкие стертые от времени ступени вели в темную глубину. Маленькие окошки, прорубленные в серой тверди, издали походили на ласточкины гнезда.

Но крест все же был — неровный контур на выщербленном камне. Я с облегчением прочитал молитву.

Монастырь ушел в самые недра, словно пытаясь спастись от чужих сабель, вырубавших в людской плоти слова нечестивого Магомета.

Крепость Христова — последняя, все еще державшая оборону.

— Вы православный, сын мой?

Монах-привратник не спешил открывать узкую калитку. Настороженный взгляд из-под темного клобука, в руках — тяжелая палица.

— Я католик, отец. Мне нужен кир Афанасий. У меня к нему письмо.

— Оружие есть?

— Не ношу.

Молчание — долгое, настороженное.

— Войдете один. Ваши спутники подождут у входа.

…Ступени, ступени, маленькая темная часовня с мигающими лампадками у закопченных икон, снова ступени. Вверх, вверх, вверх…

Вокруг — сырой камень. Внезапно чудится, что это гигантский склеп, откуда нет выхода, есть только темные коридоры, узкие проемы дверей, ведущие в костницы, полные желтых черепов…

…И снова ступени.

Кир Афанасий оказался неожиданно молод — немногим старше меня. Я почему-то представлял его совсем иным — седым, согбенным, опирающимся на клюку.

Письмо от брата Манолиса он даже не стал читать, только взглянул на подпись.

— Чем могу помочь, сын мой?

Прежде чем ответить, я долго подбирал нужные слова. Последний раз по-гречески приходилось говорить еще в коллегиуме. Он дослушал до конца, подумал, кивнул.

— Помню. Мы похоронили этого несчастного за оградой. Он был католиком. Ближайший католический храм возле Альмы, но это слишком далеко.

— Это он просил переслать бумаги синьору Канари?