Весы - Павел Вежинов

– Чепуха! – сказал я. – Это каждый сделал бы.

– Нет, не каждый! И не в этом дело! Я хочу сказать, что твоя наружность обманывает людей, как и меня обманула. В сущности, ты очень чуткий, очень добрый человек… ты очень нежный… Этого не знает никто, даже Лидия.

Чего угодно, но этого я не ожидал – после всего, чего наслушался о себе до сих пор. Эта девочка, конечно, заблуждается. Наверное, она сама чуткая и добрая. И приписывает свои качества тем, кого любит.

– А ты откуда знаешь? Кто тебе сказал?

– Кто сказал? Я сама чувствую, сердцем. И не только сердцем. Знаешь, что было однажды? Я стояла напротив вашего дома и ждала Лидию. А возле дома под деревом ходили горлицы и что-то клевали. Да не что-то, – большой кусок хлеба, который они никак не могли расклевать на мелкие куски и разделить между собой. Я смотрела на них, и мне очень хотелось им помочь, но я не знала, как. Если взять и раскрошить, они могут улететь и вообще не вернутся. Тут ты показался на улице. Ты медленно шагал на своих длинных ногах. Ты вечно о чем-то думаешь, Пи, непрерывно думаешь, мне даже показалось, что у тебя от головы дым идет – так много там собралось разных мыслей… Что ты смеешься?

– Ничего, продолжай дальше.

– Ну, ты шел и вдруг увидел горлиц. Они были недалеко – метрах в пяти – шести, а то и меньше. Ты остановился как вкопанный, посмотрел на них немножко, и лицо у тебя совсем изменилось. У тебя стало другое лицо, понимаешь, твое настоящее человеческое лицо, которого никто не может увидеть. И как ты думаешь, что ты сделал? Отступил назад и обошел их издалека, не сводя с них глаз. Ты просто натолкнулся на меня.

Сначала смутился, а потом засмеялся. Приложил мне к губам палец и ущипнул за щеку. Никогда раньше ты этого не делал, это не в твоем стиле… Так мы впервые стали соучастниками…

Она рассказывала очень мило и естественно. И все же я не понимал, что интересного она нашла в этой истории.

– Господи, да это сделал бы любой, – сказал я.

– Любой? – она в изумлении воззрилась на меня. – Да ты людей не знаешь! Чтобы кто-то стал обходить птиц… Да они перед человеком не остановятся. Идут вперед, как слепые… Как безумные… Каждый к своей добыче, которая чудится ему где-то вдалеке… Идут, топчут, пробивают себе путь зубами и когтями…

– Так нельзя! – строго заметил я. – Ты еще молода для этого. Даже если это правда, тебе не следует так говорить…

– Это правда, – сказала она.

– Нет, неправда! Не все такие. Я же был недавно в селе. Видел мать и сестру. Они мухи не обидят, не то что птицу.

– В селе другое дело. Но даже твоя мать и твоя сестра не стали бы обходить голубей за три версты, – люди этого не делают. Нормальный человек не видит ничего, кроме самого себя. А тогда ты был нормальным человеком.

– Что ты хочешь сказать? – нетерпеливо перебил я. – Что кроме нас с тобой людей и нет на свете, так?

– Почему – нас с тобой? И я бы не остановилась. Просто не догадалась бы.

– Вот видишь! Значит, дело в привычке.

Мина заметно опечалилась. Не стоило огорчать ее еще больше, пусть думает как хочет. Вреда не будет.

– Ты в самом деле не понимаешь, – вздохнула она. – Ведь нужна внутренняя сила, чтобы преодолеть привычку! Только у тебя есть эта сила.

Официантка принесла чашки. Кофе был неважный, только Лидия умеет сварить кофе по-человечески. Я внутренне вздрогнул, вспомнив ее имя. Нет, вряд ли я разгадал все ее тайны. Как объяснить то, что рассказала Мина? И только ли это? Ведь вот и у меня есть свои тайны, пусть самые мелкие, человеческие. Могу ли я объяснить Лидии, что делаю сейчас здесь, за этим столиком? Нет, конечно… Как и она не может. Молчание, и в молчании – вина, какой бы нелепой она ни была. Что это за стены вырастают между людьми? Нестоящие они или бутафорские? Этого я не знал, не мог понять, но в одном был уверен: с каждым днем их становится все больше. Даже между нами, даже у меня, который недавно появился на белый свет. Я почти ничего не рассказал ей о Брестнике. Не знал, о чем, не знал, как… Или не видел смысла.

Вскоре мы с Миной расстались. Дома меня встретила Лидия, веселая и довольная.

– Тебе принесли зарплату! – объявила она. – Я расписалась в ведомости вместо тебя.

И показала на кучку банкнот на столе.

– Возьми их себе, – буркнул я. – Понадобятся.

– А разве тебе они не нужны?

– Ни бумажки не возьму.

– Почему? – она удивленно смотрела на меня.

– Не знаю, почему. Или нет, знаю. Не хочу во всем походить на людей. Хочу чем-то отличаться от них. Люди утверждают, что деньги – это самое важное. Вот и увидим, так ли это.

Я ушел в свой кабинет. Хотелось прилечь, собраться с мыслями… Черт бы ее побрал, зачем она вынесла отсюда кушетку! Я не мог радоваться, несмотря на совет Христофора. И в конце концов, она попалась в собственный капкан. Может быть такова судьба современного человека – падать в яму, которую он роет другому. Неизбежная судьба…

Третья часть

Лето разгоралось. Белое небо тяжело висело над городом как раскаленная глыба соли. Асфальт таял, духота стояла невыносимая. Пара птенцов днем и ночью сидела на своей ветке, прижавшись друг к другу. Иногда прилетала горлица-мать, наскоро набивала им зобы и исчезала. В самый разгар жары появились двое рабочих в синих комбинезонах, из треста озеленения, и начали старательно спиливать ветви деревьев – те, что висели над улицей. Они скрежетали своими дурацкими пилами, и мне казалось, будто это мне режут мои собственные руки. Я прятался в кухне, но и там жизни не было. Мусорные баки в заднем дворе воняли нестерпимо. Даже самые отпетые кошки с отвращением обходили их стороной, иногда поглядывая на мой балкон. И не зря. Я подбрасывал им то кусок вареного мяса, то котлету, то куриное крылышко, которое они явно предпочитали всему остальному. Кончилось тем, что уборщица сделала мне замечание, будто я засоряю двор. Двора я, конечно, не засорял, но она ненавидела кошек.

Однажды Лидия сказала мне:

– Мы изжаримся в этой духоте. Давай уедем куда-нибудь.

– Куда, например?

– Лучше всего на море… У вас очень хороший дом отдыха.

– По-моему, мне еще рано разгуливать в шортиках! – недовольно отозвался я.

Но не в этом была причина. Я ждал, когда позвонит Христофор, хотя и сам не хотел себе признаваться в этом. За последние дни не один и не два вопроса появились у меня, и на них мог ответить только он. По крайней мере, мне так казалось. Но Христофор как сквозь землю провалился. Мина тоже запропала. Надо признаться, я старательно гнал от себя воспоминание о ней. Между людьми могут возникнуть чистые и хорошие чувства; я был не настолько мелочен, чтобы не понимать этого. И все-таки не дело – гоняться за собственной свояченицей, хотя, строго говоря, она мне не совсем свояченица. Кроме того, это было некорректно и по отношению к Лидии. Что она подумает, если случайно увидит нас? Береги красивые чувства, старикан, прячь их в себе, не заржавеют.

И еще одна мысль начала мучить меня в эти дни. Мой беспощадный и безукоризненный аппарат, спрятанный в черепе, начал стихать и гаснуть. И как ему не гаснуть, когда ничто не подталкивает его к работе. Наверное, и с вами так бывает. Вдумайтесь, и вы увидите, в какой ничтожной степени в наши дни рассудок управляет человеком и его поступками. Мы движемся почти машинально в мире, где все обдумано и устроено заранее. Садимся в автобус или в трамвай, сходим на определенной остановке. Как куклы, входим в учреждение, в котором работаем. Ни выбирать, ни размышлять у нас нет никакой возможности. Надо подняться на определенный этаж, войти в определенную комнату, сесть за определенный стол. И чаще всего совершать за этим столом определенную механическую работу. Но даже если она не определенная, мы все-таки постараемся не мыслить, а будем действовать по установленной процедуре – из-за боязни совершить ошибку.

Все это мы называем цивилизацией. Мы не задумываемся, что стоит за этим словом – свобода или рабство, жизнь или смерть. Мы просто убеждены, что это – единственный способ жить по-человечески; а даже если и не убеждены, другого выбора у нас как будто нет. Этот механизм, созданный нами в течение веков, так могуч и силен, что человеческий индивид по сравнению с ним – все равно, что муравей рядом с локомотивом. Ни остановить его, ни корректировать его движение мы не можем, и нам остается только обслуживать его. И он будет расти, становиться все громаднее, все тяжелее, все беспощаднее, пока совсем не подомнет нас под себя.

А можно было избежать такого развития, которое превратило человека из господина в жертву дел своих? До сих пор такой возможности не было. Когда человек впервые изобрел копье и впервые убил им зверя, он почувствовал себя чуть ли не богом. Он ликовал. Он не знал, что в один прекрасный день оно к нему вернется – то ли пулей, то ли лучом лазера, все равно. Человек никогда не отказывается от орудия, которое дает ему преимущество в борьбе с природой или другими людьми. Он не желает представить себе, что преимущество может обернуться его собственной гибелью. Разум слишком могуч и в то же время слишком слаб, чтобы руководить процессами, которым сам же и положил начало.