Мастер охоты на единорога - Анна Малышева

– Наталью?! – Александра вскочила так резко, что задела этюдник и чудом успела его подхватить. – Где вы ее видели?! Вы с ней говорили?!

– Нет, что вы… Да мне явно показалось – по другому тротуару шла девушка, со спины, вполоборота, она выглядела точно, как Зворунская, а лица я не успела рассмотреть, я за ней не гналась. И даже если бы это была она – о чем нам разговаривать? Я все ей высказала, когда увольняла. Она тоже слов не пожалела, будьте спокойны!

– Прошу вас… – Александра растерянно оглядывалась, словно ожидала тоже увидеть где-нибудь невдалеке Зворунскую, – если вы встретите ее, остановите, попросите хотя бы телефон! Или дайте ей мой, пусть срочно мне позвонит… Вот номер…

Она наспех нацарапала карандашом свой номер на клочке бумаги. Заведующая, с недовольным видом пожав плечами, спрятала записку в карман плаща. Ее лицо вновь приобрело официальное, казенное выражение.

– Встречу – передам, – суховато сказала она. – Но зачем вам эта подозрительная девица, ума не приложу! Неужели все из-за этих гобеленов, которые якобы у нас хранились?

– Д-да… – с запинкой призналась Александра. – Я заинтригована…

– А на мой взгляд, это все чепуха, – заметила заведующая. – Какая-то мистификация! Итак, я вас жду! Если запозднитесь, не стесняйтесь, мы собираемся гулять долго!

Александра едва заставила себя вновь взяться за работу. Вдохновение ушло, теперь она механически отделывала эскиз, стараясь достичь формальной законченности, чтобы его не стыдно было подарить. В этом процессе участвовали лишь глаза и руки, мысли были далеко.

Сообщение о том, что Зворунская, возможно, вернулась в Пинск, ошеломило ее и отчего-то напугало. Художница так стремилась найти след этой девушки, прилагала для этого столько усилий… Но вот теперь, когда та, быть может, была рядом, Александра едва не впала в панику. Хотелось немедленно все бросить и уехать, куда угодно, лишь бы прочь из этого города. Кусая губы, она продолжала работать, чувствуя странную скованность в спине, тяжесть в затылке, – так бывало, если она чувствовала, что за ней наблюдают. И дело было не в зеваках, которые мало ее волновали.

«А если я все-таки смогу… Смогу с ней встретиться и сговориться, чтобы она показала и мне своих единорогов?! Ведь раз это не музейные гобелены, это ее собственность! Или она посредник. Да мне все равно, посредничает ли она какому-то вору или сама воровка! Лишь бы гобелены были целы! Увидеть их одним глазом, и я все пойму. Да, Павел… Что делать с Павлом?!»

Эта мысль колола и жгла ее, как осиный укус. Художница с ужасом убедилась в том, что не чувствует ни малейшего побуждения позвонить антиквару и сообщить ему, что появились новости. «Он сам приказал мне бросить это дело, стало быть, все! Все… Я ничего ему больше не должна сообщать. Пусть ищет сам, нанимает кого-то еще, а я… Я могу действовать на свой страх и риск!»

Такие мысли она назвала бы преступными, непорядочными в любую пору своей профессиональной деятельности. Не было еще случая, чтобы Александра поддалась искушению играть против клиента, обманывать его, стараясь опередить в погоне за сокровищем. Она никогда не действовала, исходя из своих личных интересов, какой бы ценностью, материальной или художественной, не обладала искомая ею вещь. Но сейчас… Она не узнавала себя. «Эти единороги, которых я даже никогда не видела, словно сводят меня с ума!»

Александра уже с трудом могла усидеть на брезентовом табурете, она была готова вскочить и бежать, прочесывать каждую улицу, чтобы найти девушку… О чьей внешности она понятия не имела! Вспомнив об этом, она выругала себя за то, что до сих пор не удосужилась разжиться если не снимком, то хотя бы словесным портретом девушки. «Сотрудники музея, Мирослава и Анеля могли бы ее описать… О чем я думала?! Быть может, Зворунская прямо сейчас, в этот самый момент находится рядом, а я не понимаю, что вижу ее!»

Рисовать дальше она не могла. «Этюд вполне готов, я только все испорчу, если буду его мучить!» Уложив картон в папку, она принялась собираться. Александра старалась гнать от себя внезапно вспыхнувшую надежду, которая подарила ей столько тревожных и почти преступных мыслей, но против воли то и дело озиралась, словно и впрямь надеялась узнать Зворунскую среди молодых людей, гулявших по набережной. А прохожих, праздно фланировавших тут и там, становилось все больше. «Да, ведь воскресенье… И в музее короткий день!»

Вновь навьючив на себя багаж, казавшийся ей, как никогда, неудобным и нелепым, Александра поспешила в музей. Она надеялась расспросить знакомую пожилую служительницу о внешности Натальи.

Ее ожидания оказались напрасными – из персонала в музее оказалась только совершенно незнакомая ей женщина, примерно ее ровесница, которая с озабоченным и почти злым лицом выпроваживала наружу экскурсию школьников. Было ясно, что ей не терпится уйти и самой. На вопрос Александры о внешности сотрудницы, уволенной в конце марта, ты посмотрела на нее молча, но с такой неприязнью во взгляде, что художнице стало неловко. Она извинилась и ушла.

Свежий ветер, пахнувший ей в лицо с реки, растрепавший волосы, подействовал на женщину, как успокоительное лекарство. Внезапно она перестала куда-то торопиться, что-то придумывать. Сделав несколько шагов, остановившись на площади, она прикрыла глаза и глубоко дышала, стараясь привести мысли в порядок. И ей все яснее становилось, что ее последний порыв – во что бы то ни стало увидеться со Зворунской – не что иное, как безумие.

«И безумие преступное! Я обещала Павлу забыть обо всем. Я – наемное лицо, охотник, которого отправили в лес за добычей и которому внезапно приказали вернуться. Самое правильное – прямо сейчас, никуда больше не заходя, отправиться на вокзал и первым поездом вернуться в Москву. Благо там-то меня ждут собственные проблемы, а не чужие! Не какие-то несуществующие единороги… Не Зворунская, которая то ли вернулась в Пинск, то ли нет! Стоит мне заняться новым делом – я забуду про это, как всегда и бывало. Разве я вспоминаю свои прежние расследования, разве переживаю из-за старых неудач? Мне много раз удавалось помочь клиенту, но почти столько же было и поражений. Это жизнь… Нельзя всегда побеждать!»

Она поняла теперь, что решение остаться в Пинске хотя бы до завтрашнего утра было не чем иным, как замаскированной надеждой что-то выяснить. «Я все обманываю себя… А это последнее дело. Сейчас отнесу этюд, поздравлю именинницу, зайду к Мирославе, верну ключи – не увозить же с собой! И тогда уж на вокзал…»

Александра двинулась через площадь с твердым намерением больше никогда сюда не возвращаться. Музей остался у нее за спиной, и художница невольно была этому рада – ведь несмотря на все доводы рассудка, она не забыла глубокую убежденность Павла, который уверял ее, что хотя бы один из гобеленов по-прежнему находится там.

…В квартире, куда ее впустили без всяких расспросов, сразу после того, как Александра позвонила, было шумно и многолюдно. Художница не собиралась задерживаться и садиться за стол и попросила позвать виновницу торжества. Но заведующая, появившись через несколько минут из кухни, торопливо вытиравшая руки полотенцем, настояла на том, чтобы гостья осталась хоть ненадолго.

– Вы что же, думаете, отсюда каждый час поезда на Москву идут? – рассмеялась она, услышав о намерении Александры уехать сегодня же. – Единственный ушел в час дня.

– Но оставаться до завтра… – пробормотала, растерявшись, художница. Внезапно ей вспомнилось приглашение Татьяны посетить аукцион, назначенный на вторник. – А когда идут поезда на Минск?

– Вот на этот поезд вы точно успеете – он идет в полночь! Проходящий, брестский… Так что не торопитесь!

И Александра осталась. Несколько смущаясь, она преподнесла хозяйке этюд – ей давно уже не приходилось думать о своих картинах, как о чем-то, заслуживающем внимания и пригодном для подарка. Но женщина пришла в восторг:

– Прекрасно! Изумительно! Повешу у себя в кабинете! Идите же скорее за стол, а то мне срочно нужно на кухню… Я вас быстро представлю, а дальше вы уж сами знакомьтесь… Не стесняйтесь – тут все свои люди: художники, музейные работники…

Александра внутренне поежилась, когда на нее разом устремилось десятка два взглядов: любопытных, равнодушных, настороженных… Она по опыту знала, что любая «столичная птица» вызывает в провинции, среди коллег, глухую неприязнь и часто – зависть. «Вам там легко все дается, а в глубинке приходится выживать!» – заявил ей как-то изрядно выпивший провинциальный художник, весьма, в отличие от самой Александры, преуспевающий. И она не стала с ним спорить, понимая, что это бессмысленно.

Усевшись с краю стола, немедленно получив в свое распоряжение огромную тарелку с закусками, Александра с трудом отказалась от штрафной рюмки и попросила налить ей воды. После этого интерес гостей к ней, казалось, угас наполовину. Она была рада этому. Принявшись за еду, Александра прислушивалась к обрывкам кипевших вокруг разговоров. Гости уже успели поднять не один тост за здоровье именинницы и потому говорили громко, все разом, перебивая друг друга. Сперва все голоса сливались для Александры в один сплошной бессмысленный гул, и она не разбирала, о чем спорят – а спорили за столом много. Потом она выделила три основные темы, вокруг которых бушевали страсти.