За кулисами - Дитер Болен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вернемся в офис Герхарда Цейлера. На экране Уотерманн как раз обслуживал кандидатку в черном платье–кишке: «Эй, детка, садись–ка в машину, да езжай отсюда! Поешь ты отвратительно!»
Эй, да это же прям я, подумалось мне спонтанно.
Затем на экране появился доходяга номер 3918 в рубашке в бело–розовую полоску.
«Что ты хочешь спеть?» — спросили его.
"'Never gonna give you up' Рика Эстли» — прозвучало в ответ. «О, это ж я написал» — обрадовался Уотерманн, а дохляк начал петь:
«… nevergo–honna gi–hiveyou–hu up,ne–hever go–honna le–het you–hu dow–hown,ne–hever go–honna ru–hun arou–hounnda-hand deseeeert you–huuuu…!»
А дальше — одна минута двадцать девять секунд какофонии в чистом виде. Телесные муки на дыбе — ничто по сравнению с этим.
«Мммм», — произнес Уотерманн с отвращением на лице, — «Кажется, все–таки это писал не я».
Следом появился симпатичный мальчик с номером 1175 на пиджаке, которому понадобилось полминуты, чтобы выговорить собственное имя «Ггггггарет Ггггггейтс». Но что за чудо: его пение было таким грандиозным, что я мог думать только: приходи ко мне в студию, приходи ко мне в студию…
А Уотерманн, словно мое собственное эхо: «Эй, парень, у меня от твоего пения мурашки по коже побежали!»
В таком духе все и продолжалось. Какое клевое шоу, — пронеслось в моей голове. В конце концов, это не было похоже на невыносимое Я–любезничаю–со-всеми.
«Йу–ху, где мне подписать?» — ликовал я. Несколько глупо, ведь Герхард Цейлер еще не сделал мне никакого предложения. С точки зрения тактики мое поведение было суперглупым. Я ведь живу в мире, где все всем спекулируют, словно на базаре, и играют с делами, словно с резиновой лентой.
Но маэстро сказал только: «Окей! Давай руку! Вы сделаете для нас немецкую версию «Поп–идола»! Чего Вы хотите?»
Я назвал сумму, на которую моя маленькая Эcтeфaния дома, в Тетенсене, если бы захотела, смогла бы в последующие двадцать лет каждый день вызывать полицию с мигалками и сиреной.
«Окей, господин Болен, Вы это получите! Я хочу, чтобы все было быстро готово».
Такого со мной не случалось за все двадцать лет работы в шоу–бизнесе. Так быстро. Без «Да и нет». Без «Мы подумаем!» Просто тяп–ляп и готово.
Хомячок по имени Олли.
Через три недели я встретился за обедом в гамбургском супер–пупер ресторане «Генцлер и Генцлер» с Томом Сенгером, правой рукой Цейлера и его лучшим теле–менеджером. Я был удивлен: я ожидал увидеть одного из тех интриганов с телевидения, которые невероятно много болтают, но за этой болтовней ничего не стоит.
Вместо этого передо мной сидел тихий, скромный, задумчивый, очень впечатлительный человек, тип вроде Тома Хенкса, невероятно чувствительного, которого я скорей заподозрил бы в собирательстве почтовых марок, чемв жестоком теле–бизнесе. Оптически — почти что роскошное издание Фила Коллинза.
Я увидел в Томе Сенгере менеджера, готового к принятию решений, когда дело дошло до заказа суши: Я выбрал «No Risk» c кучей авокадо, горошинками сои и кунжутной смесью. А он «Challenge» из пяти килограммов сырой рыбы. И рыбу к ней.
Но в тот момент я не догадывался о том, что глядел на человека, у которого самый лучший нюх на успех на телевидении. И притом, на настоящего друга. Через огонь и воду. В счастье и горе.
«Когда ты смог бы подготовиться с модератором шоу?» — осторожно выспрашивал он, будто я пришел в консультацию по вопросам брака.
Многие люди, которые не заняты в бизнесе, свято верят, что существует целый склад хороших модераторов. Типа: Эники–беники–ели-вареники — сегодня я выбираю тебя! А другие, пожалуйста, шагом марш в коробочку.
Но, к сожалению, для каждой новой передачи режиссер лишь разочарованно перелистывает свой красный маленький телефонный справочник. Чтобы потом снова навязать TUV «типичного–обычного подозрительного субъекта».
Так что за всех приходится отдуваться Кернеру, Бекману, Яуху и Пфлауме. Эти имена уже набили нам оскомину, как трехдневная лежалая солонина.
«Я бы выбрал Олли Гейсена», — сказал я, — «Он молод, он хорошо выглядит. Он каждый день мелет ерунду в своем шоу, но людям он нравится».
Собственно, Олли Гейсен вовсе не заслужил, чтобы я важничал, изображая его промоутера.
Для меня он — просто слабенький мальчуган. На вечеринках он вечно стоял, не зная, куда себя деть. Никто его не узнавал. Как будто он был в шапке невидимке. Когда мы однажды вместе были в ночном клубе «J's», Олли все время подбивал клинья к темноволосой стриптизерше. Я тоже был знаком с ней, потому что она в белых лаковых сапогах под именем Нонны исповедовала меня однажды в отеле «Элизе».
«Что это за тип?» — спросила меня дама, слегка рассерженная, потому что Олли не отставал.
А я: «Ты же его знаешь! Он с телевидения». А она только: «Нет. Никогда не видела».
В профессиональном плане Олли уже давно грозит хорошая взбучка, потому что это наглый самонадеянный грызун, который любит поживиться за чужой счет.
Впервые мы столкнулись во время выступления Модерн Токинг в передаче Олли «Большой Брат».
«Пршу, пршу, Дидеррр!» — приглашал он меня на своем северо–немецком диалекте, — «Позволь же наконец мне взять у тебя интервью!»
«Ой, нет!» — пытался я отделаться от него, — «Я хочу просто спеть 'Win the race' и сразу уйти».
«Но правда, это было бы лучче для меня, если бы мы поболтали еще несколько минут. Черт возьми, не бойся, все пройдет легко!!!» — продолжал он меня уговаривать. Он прямо бросился к моим ногам, так что мне даже стало жаль его. Поэтому я дал себя уговорить.
«Привет, Дидээээ!», — поприветствовал он меня, как мы и договорились, и широко ухмыльнулся: «Ты же совсем ня умеешь петь».
Какая наглость, что за мелкий хитрый хомяк!«Ну, тогда можешь продолжать разговор с Toмacом Андерсом!» — на этом я прервал интервью.
Вот что я думаю: если я пригашаю к себе домой кого–то, Кто не хочет приходить, скажу ли я ему вместо приветствия: эй, ты паршиво выглядишь?
То, что я не злопамятен, легко заметить по тому, что я снова пришел в гости на ток–шоу Олли. На этот раз передача называлась» Десять волнующих событий столетия». Были приглашены двое финалистов «Суперстар», Даниель Кюбльбек и Грасия Баур, а в придачу к ним я.
«О, привет, Дидээ, хорошо, что я тебя встренул» — Олли и его команда делали вид, будто все происходит спонтанно, хотя он, возможно, уже давно разыгрывал это перед выключенной камерой, — «Ты сегодня пэррвый. Ты выйдешь на сцену перед Грасией и Даниелем».
«Нет, оставь это», — отговаривался я, — «лучше, если сначала выйдет Грасия, потом Даниель, а под конец я. Иначе очередность будет нарушена. Женщин вперед. Ты же знаешь!»
«Ох, послушай, Дидээ, я так расстроен! Ну не будь таким!» — Олли изобразил уныние, — «Это же ломает мне всю концепцию. Пжаллста, пжаллста, сделай мне одолжение!»
Не знаю, почему, возможно, я просто слишком добр. Возможно, я просто хотел прекратить эти «Дидээ». В общем, я пошел первым.
И у входа меня лицемерно поприветствовали: «Эй, Дидээ! Как правило, первыми пропускают женщин!» Ну, здорово, я дал этому неудачнику провести меня.
Я редко так быстро хватаюсь за трубку, как после той передачи: «Или этот хомяк–пройдоха не попадет в эфир, или я никогда не выступлю ни в одной передаче RTL» — орал я в трубку Тому Сенгеру.
«Успокойся, Дитер, не вопрос!» — раздалось на другом конце провода, — «Я это улажу!»
В итоге передача вышла в эфир, но при спорной фразе приветственная музыка была включена так громко, что зрители не могли слышать клевый комментарий Олли.
Мы с Томом Сенгером еще два часа спорили о возможных участниках жюри. Это было угнетающе, потому что мы перемалывали одного кандидата за другим.
Анке Энгельке? Нет, у нее эксклюзивный договор с SAT1. Сара Коннор? Нет, ведь она слишком молода и потому не заслуживает доверия.
Гронмейер? Забудь об этом. Ниже его достоинства. Он никогда не сделает этого.
Ганс? Нет.
Франц? Нет.
Наконец, остались только Нена, Сабрина Зельтур, да Инга Хумпе.
«Нет, это не уровень Сабрины», — высокомерно заявил менеджер Зельтур. Мне это показалось удивительным. Актуальная ценность девушки на рынке равнялась нулю. На ее месте я был бы счастлив любому предложению, способному вытянуть мою карьеру из морозильника, и сразу же начал бы переговоры. Если бы у менеджера Зельтур оказалась бы по крайней мере одна работающая клеточка мозга, то сейчас он должен был бы пойти в лес и прилюдно повеситься.
Даже Инга Хумпе, о которой двадцать лет после «Я иду–иду–иду качаясь» ничего не было слышно, и которая, собственно, должна была быть польщена, даже она засомневалась: «Нет, на этом мне не заработать!»
Если где–то музыканты и не ошибались, так разве что на RTL (иногда): «Нена? Она? Никогда! Она недостаточно общительна. Молодежь ее даже не знает».(Да и не было тогда никакого большого «камбэка». Вот как можно было ошибиться).
