Тайфун. Записки из Китая - Крум Босев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Из одного центра»…
В своем блокноте я отметил:
«30.IV.68 г.
Сегодня получил первый номер гонконгского журнала «Фар истерн экономик ревью». Касаясь обвинений в адрес Лю, журнал, в частности, отмечает: «В пропаганде, ведущейся против Лю, чувствуется наличие центра, дающего направление всем материалам, даже тем, которые публикуются в хунвэйбиновской печати. В соответствии с указаниями этого центра поднимаются определенные вопросы и обсуждаются отдельные события, но лишь в определенной степени»».
Важнее другое: чем Лю вызвал «гнев богов»? Мне кажется, этот вопрос выяснен недостаточно. А для того, чтобы он стал совершенно ясен, остановлюсь на маленькой детали — книге Лю «О самовоспитании коммуниста». Она предана анафеме, и против нее ведется такой же «сосредоточенный огонь», как и против ее автора. Почему?
Упомянутая книга — это маленький сборник лекций, прочитанных Лю Шао-ци в Институте марксизма-ленинизма в Яньани в 1939 году. Она ничем не блещет, эта книга-сборник, к тому же изданная тридцать с лишним лет назад, весьма схематична, чтобы быть «эпической», довольно примитивна и содержит немало неточностей, чтобы быть столь «опасной» и чтобы ее квалифицировать как «ревизионистскую платформу».
Но у нее один «грех»: некоторые из содержащихся в ней мыслей противоречат мыслям «великого кормчего». И не только это.
Лю пишет:
«Таких людей в Коммунистической партии Китая было немало. Ничего не понимая в марксизме-ленинизме, а лишь жонглируя марксистско-ленинской терминологией, они провозглашали себя «китайским Марксом» или «китайским Лениным». Более того, они без всякого угрызения совести хотели, чтобы члены нашей партии уважали их, как уважают Маркса и Энгельса, поддерживали их как «вождей», питали к ним верность и любовь. Они назначали себя «вождями» еще до того, как их выдвинут, добравшись до ответственных постов, распоряжались в партии, как в патриархальной семье, пытались читать нотации нашей партии, осуждали в ней всех и все, допуская произвол, наносили удары по членам партии, наказывали их, как хотели».
Еще цитировать едва ли нужно. Я хотел бы лишь подчеркнуть: провозглашали себя «китайским Марксом», «китайским Лениным». Но и этого мало. Пройдут годы, и Линь Бяо заявит: «Председатель Мао стоит намного выше Маркса, Энгельса, Ленина. Пока нет такого человека, которого можно было бы сравнить с Мао».
Намеки, содержащиеся в книге, довольно прозрачны, чтобы не вызвать гнев богов. В хунвэйбиновской печати в те дни появляются сообщения, что «Лю глубоко разочарован и хотел покончить с собой», что разъяренные хунвэйбины дни и ночи толпятся у красных толстых стен Чжунаньхая, требуя выдать им Лю…
Лю не был выдан хунвэйбинам, но в их руках оказалась супруга Лю — Ван Гуан-мэй. Имя Ван Гуан-мэй в течение нескольких дней не сходило со страниц хунвэйбиновских газет, в хунвэйбиновских листовках и плакатах мы видели карикатуры на нее, дни и ночи ее возили по улицам и митингам. Дочь и сына Лю заставили отречься от родителей и публично «осудить» своего старого отца. Но и это не спасло их. Сын арестован, дочь, так же как и мать, заклеймена как «контрреволюционерка»…
Именно на октябрьском «рабочем совещании» отмечалось — и это было, возможно, самым страшным для людей из «штаба», — что в Китае существует оппозиция, и не в лице одного человека, пусть даже этот человек и председатель Китайской Народной Республики и заместитель председателя Коммунистической партии Китая. В связи с этим Чэнь Бо-да указал: главный вопрос сейчас — это партийные секретари в провинции, которые, «боясь утратить свои позиции и престиж, подстрекают рабочих и крестьян к борьбе против студентов». А Мао Цзэ-дун для «успокоения» недовольных предпримет маневр, заявив, что «культурная революция» не угрожает их положению. Выражением недовольства и гнева разбушевавшимися хунвэйбинами явилось выступление на совещании прославленных маршалов и ветеранов КПК Чжу Дэ и Хэ Луна…
Выход один: укреплять захваченные позиции, расширять базу «культурной революции». Базу массовую, базу социальную. Решение найдено. И, наверное, еще здесь, на «рабочем совещании» в октябре, были намечены контуры новой организации, организации цзаофаней, политически отсталых рабочих, «рабочих-крестьян», рабочих-«бунтарей». С этого момента цзаофани станут делить «славу» с хунвэйбинами. Через месяц было принято другое решение — от имени «группы по делам культурной революции» — о проведении «революции» в области промышленности. В нем призывалось «проводить революцию и стимулировать производство», «строго соблюдать восьмичасовой рабочий день и ежедневно уделять три-четыре часа нерабочего времени для проведения культурной революции», не вмешиваться в руководство производством на промышленных предприятиях. Вместе с тем строго запрещалось мстить и снижать заработную плату тем, кто «критикует руководство», или увольнять «бунтарей». Это — предупреждение тем, кто под предлогом производственной необходимости ограничивает развитие «культурной революции». Это решение является продолжением принятого в сентябре решения ЦК о «порядке» проведения «культурной революции» в селах, которым запрещалось хунвэйбинам ездить в села для «обмена опытом», а крестьянам — в город.
— Революция… Великая… Культурная… Скажите мне, пожалуйста, вы представитель социалистической страны, в Пекине находитесь почти с самого начала «революции». Скажите, почему ее называют «великой»? И почему «культурной»? — Старый дипломат отпивает глоток густого кофе, втягивает в себя дым толстой сигары и добавляет: — Поверьте, я никак не могу понять этого. Ну, пусть будет великая. Ведь все, что происходит здесь в эти дни, — все «великое». Но почему «культурная»?
Янек, советник посольства одной из социалистических стран. Маленький, подвижный, нетерпеливый, вскочил с кресла, как ужаленный, чиркнул спичкой, чтобы зажечь трубку, с которой он не расставался, и как-то с гневом, громко сказал:
— «Культурная»? Что значит «культурная революция»? Раскрепощение мысли. Слова. Человеческого духа. И создание условий для духовного роста масс. Для расцвета талантов. Для нового, большого, подлинно народного творчества. Для взлета духа… — И, выпустив облачко дыма, продолжал:
— Нет, нет! Это не «культурная» и не «революция», а борьба за власть. Понимаете? Борьба за власть…
Мы были на ужине в посольстве одной из скандинавских стран. И хотя улочка, на которой находилось посольство, была расположена совсем близко от центральной гостиницы «Пекин» и пересекала самый большой пекинский проспект — «Проспект долгого спокойствия», она была совсем тихая и скрывалась за большими синими стенами. Прижавшись друг к другу, здесь, вдали от уличного шума, находилось несколько посольств и резиденций послов. Остальные были переведены из центра Пекина в два почти типовых дипломатических квартала: более старый, «Вайцзяо далоу», застроенный в 50-е годы, и новый, построенный в последние годы и до сих пор продолжающий застраиваться.
Есть что-то очень уютное в этих
