Зов Сирены - Вера Колочкова

— Поужинать можно в ресторане, это в полуподвальном помещении, там очень красиво, стилизовано под старину… — давала последние рекомендации Валентина, устало потирая пальцами виски. — Но долго не ужинайте, я вам советую раньше лечь спать… Завтра подъем в семь часов, вас разбудят, как обычно, телефонным звонком, я заказ администратору сделала. Позавтракаем, и в путь.

В номере было безлико, но вполне прилично. И ужасно холодно. Наверное, хозяева гостиницы экономили на отоплении. Действительно, зачем тратиться на туристов-однодневок? Одни уехали, другие приехали… И в холоде переночуют. Пусть радуются, что в душе горячая вода есть…

Митя, конечно, так и поступил — первым делом залез под душ. Долго стоял, думая о том, что после душа лень будет одеваться, идти на ужин… И возиться с доморощенной едой тоже не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Лень, апатия, глухое раздражение внутри, ощущение абсолютной бессмысленности этого путешествия… Или бегства. Или галопа. Да какая разница, как это называется! Ну да, вот она, усталость. Мелькание городов, достопримечательностей… И что? Вот зачем, к примеру, он здесь, в этой придорожной гостинице? Затем, чтобы вышагнуть из душа, постоять у забрызганного дождем окна и лечь в постель? И ладно бы уснуть сразу, но ведь не удастся. Все равно он будет лежать и думать о Вике. И ощущать ее незримое присутствие…

Интересно, она успела его потерять? А еще интереснее — когда, черт возьми, он перестанет себе задавать этот вопрос? Да, да, наверняка она его потеряла! Наверняка пыталась дозвониться и не смогла! Или не пыталась? И не узнаешь никак. Все-таки отсутствие информации не является средством в борьбе с информацией как таковой, здесь мама не права.

«Вика, Вика! Когда ж ты оставишь меня в покое!.. Когда я смогу не думать о тебе совсем. Отпусти меня, я устал, я жить хочу нормально, как все! Я не герой, не брутальный мачо-самец и не богатый папик. Я Митя Никитин, я родился Митей Никитиным и помру Митей Никитиным. Я обыкновенный, самый что ни на есть. Немного инфантильный, как все дети, выросшие в семейном благополучии, я в чем-то талантливый, но не гениальный, и я никогда не заработаю много денег… То есть заработаю ровно столько, сколько нужно для жизни. Разве я соответствую твоим амбициям — такой рядовой, такой среднестатистический? Почему, почему ты все время тянешь меня к себе, зовешь обратно? Отпусти. Я хочу быть Митей Никитиным, меня устраивает, что я Митя Никитин и никто другой! Зачем я тебе, Вика?!»

Конечно, после такой мысленной прелюдии она ему приснилась. А как же иначе могло быть? Глядела в душу влажными темными глазами, улыбалась хитро. Куда ты, мол, от меня денешься, дорогой? Ты мой навсегда и навеки, я за тебя замуж хочу. Помнишь, ты мне предлагал руку и сердце? Ты предложил — я взяла… Пока только сердце взяла, но скоро очередь и до руки дойдет, не сомневайся, милый. Все равно никуда от меня не убежишь, я знаю. Ты меня любишь, любишь. Одну меня любишь.

Да, во сне он любил ее. Обнимал, целовал, задыхался избытком страсти. Она была там, во сне, и не была… Все время ускользала куда-то, манила и вновь ускользала. Когда это мучение прекратилось телефонным звонком-побудкой, Митя с удовольствием открыл глаза, сообразив, что не надо больше ее догонять. Что уже утро. И Вики нет рядом. И… И хорошо, что нет. Она очень далеко от него. И долго еще будет далеко. А там посмотрим… И вообще, на следующую ночевку надо спиртного побольше прихватить, напиться до потери сознания и спать без снов.

Настроения с утра опять не было. И выпитый за завтраком крепкий кофе его не улучшил. И погода была холодная, дождливая, препаршивая. И Брюссель Мите не понравился, слишком пафосным по сравнению с Амстердамом показался. Хотя о городе нельзя судить по одной трехчасовой пешеходной экскурсии, но все равно — пафосный! И мужик-экскурсовод пафосным оказался! Вон как надменно рассказывает о достопримечательностях, будто имеет к ним прямое отношение… А названия-то произносит с каким апломбом! Дворцовая площадь! Парламент Бельгии! Колонна конгресса! Королевский музей! Дворец юстиции! Хорошо хоть знаменитого писающего мальчика представил без апломба, а с намеком на мягкий юмор, и на том спасибо… Нет, правда, лучше бы в Брюгге отвезли или в Антверпен…

Наверное, все-таки не в мужике-экскурсоводе было дело. Наверное, это он, Митя, стал законченным неврастеником и брюзгой. Кирка подошел с открытой душой и улыбкой и тоже нарвался на его раздражение… А Вика спросила осторожно:

— Дмитрий, у вас все в порядке?

— Да, у меня все в порядке.

— Но мне показалось… Дома неприятности, да? Что-то случилось?

— У меня нет неприятностей. У меня ничего не случилось. Я на все вопросы ответил или еще есть?

Да, плохо он себя повел. Считай, нахамил. Еще и глянул свирепо, так, что Вика съежилась воробышком, отошла. Ничего, сама виновата. Зачем лезет с дурацким сочувствием? Он же ни к кому не лезет. И вообще… он что, подписался на обязательное душевное общение?

И хорошо, что экскурсия закончилась, и хорошо, что свободного времени не дали. Под дождем, что ли, гулять? То еще удовольствие.

И хорошо, что впереди длинный переезд в Париж. И хорошо, что ни с кем разговаривать не надо. Лучше смотреть на картинку за окном, перемежая ее состоянием полудремы. Глаза закрыл — нет картинки. Глаза открыл — а там уже другая картинка. Ровные леса в линеечку, ровные поля, придорожные деревеньки такие аккуратные, словно иллюстрации к сказкам братьев Гримм. И дождь давно кончился… Хорошо, хорошо…

Потом Митя окончательно задремал. И проснулся от бодрого голоса Валентины:

— Примерно через полчаса, друзья, мы прибываем в Париж! Остановки не будет, сразу едем в отель. Но любоваться огнями Парижа начнем уже очень скоро, поздравляю вас!

По автобусу пробежало напряженное шевеление, народ встряхивался от дремоты, готовился к встрече со знаменитым городом. Да, звучало заманчиво и торжественно — через полчаса въедем в Париж!.. То бишь увидим его и сразу помирать можно, это уж к бабке не ходи, как торжественно. Можно и всем автобусом помирать, а чего нет-то?

Ну, и въехали, стало быть. Восторженная тишина в автобусе достигла своего апогея, хоть руками ее трогай. Сзади послышался сдавленный Викин писк, ужас какой восторженный:

— Кирка!.. Кирка, я умру сейчас!.. Я в Париже!.. Ты знаешь, я с детства мечтала, Кирка!..

«Все, захлебнулась восторгом, и впрямь начнет помирать, не дай бог, — подумал Митя. — Чего Кирка-то молчит, интересно? Тоже в зобу дыханье сперло?»

И тут же Митя остановил свои злобные мысли — что он сидит, раздражается? Зануда. Никто ж не виноват, что на него вдруг такая неврастения напала. Сам-то он, дай бог памяти, как в этот город въезжал три года назад, а? Не с восторгом ли? Жена Ксюша рядом сидела, дочка Маечка дома осталась с бабушкой и дедушкой. И никакой неврастении у него не было.