Хоп-хоп, улитка - Марта Кетро

Не задыхающегося от почтения «Вы», которым поклонницы величают Его в записочках; и не пренебрежительного «вы» к толпе.

Нет, мне нравится то долгое бархатное «вы», обозначающее определенное расстояние между нами, каждый сантиметр которого ощутим, каждый обласкан нашим вниманием и драгоценен, потому что мы оба знаем, как легко смять, скомкать и утратить дистанцию навсегда (утратить, соединившись или разойдясь слишком далеко, — не важно).

А «ты» — это как взять кого-то за длинный шарф, завязанный на груди, и слегка притянуть к себе жестом фантастической фамильярности — слегка неприлично, слишком интимно и абсолютно ни о чем не говорит.

В метро меня обогнал маленький мужчина с ушами удивительной формы. Как будто во младенчестве в его детские раковины положили по грецкому ореху и сформировали мягкие хрящики в округлые глубокие чашечки. И он теперь вырос, и чашечки выросли и со спины хорошо видны, потому что голову между ними он стрижет коротко.

Не спала всю ночь.

Любимая подруга дала почитать потрепанную книгу, в тексте некоторые фразы подчеркнуты карандашом. В процессе чтения по расстановке акцентов понимаю, что автор пометок — человек романтический, слега наивный, кажется, женщина и, кажется, не очень умная. Постепенно неизвестный читатель раззадоривается, начинает приписывать комментарии, и становится понятно, что да — женщина, и не просто «не очень», а дура дурой, с претензиями. И сижу сейчас в страшной тревоге и жду приемлемого времени, часов двух дня, когда подруга проснется, и я смогу позвонить ей и узнать точно, не ее ли это пометки. Потому что очень серьезно к ней отношусь, очень, люблю и уважаю. И это, в общем, будет крах, если ее.

Муж мой уезжал на две ночи, и я предвкушала, где, с кем и как их проведу. Не то чтобы собиралась предаться разврату, но определенные планы были. В итоге единственное запретное развлечение, которое себе позволила, — наесться на ночь лука-порея, все равно дышать не на кого. Сижу теперь, как дурочка без подарка, во рту гадко, муж возвращается вечером.

И вчера еще, в театре, сделала стойку на какого-то закулисного человека, явно работающего руками, — бутафора, скорее всего. Крепкий такой, в бандане, глаза нахальные. И тут же одернула себя — не стыдно? это же типаж твоего мужа. Глупо делать вид, что затеяла супружескую измену, меняя шило на шило. Скажи уж — соскучилась.

Подстригая свой розовый куст, я нашла светлый волос.

Первая мысль: «А это точно мой? Он на мне растет или просто затесался?»

Вторая: «Ура, я превращаюсь в блондинку!»

И только третья: «О господи, неужели я седею?! ЗДЕСЬ!»

На вопли собрались люди, осмотрели волос и успокоили, сказав, что он обычный темно-русый, просто свет так упал.

Но ход мыслей мне понравился.

Выковыряла мякиш из его булочки.

— Ты испортила мой хлеб! Как я теперь сделаю из него бутерброд?

— Балда, я не испортила, а благословила.

— Оплодотворила, что ли?

— Нет, оплодотворила — это если бы я в него что-нибудь засунула, например, сыр. А так просто освятила.

Придумала очень жестокую вещь — весы с кукушкой.

И чтобы на каждые десять килограммов еще и били.

Проглатывать или выплевывать — вопрос глубоко интимный, и ответ на него обусловлен для каждого человека его воспитанием, жизненным опытом, понятиями о благопристойности, степенью брезгливости и личным отношением к автору. Более того, если вы все-таки проглотили, дальнейшая судьба книги далеко не очевидна.

Книга может легко проскочить извилистые недра вашей души и выйти нетронутой. Может перевариться, усвоиться и сделаться неотъемлемой частью организма; и, когда придет ваша очередь стать пищей, тренированный потребитель почувствует среди прочих оттенков тонкое послевкусие той книги. Иногда она застревает, и вы, натянувшись на нее, как удав на слона, длительное время являете собою шляпу.

Можно также проглотить книгу не до конца. Например, хвост и задние ноги Пруста до сих пор торчат у меня из головы, если присмотреться. Из-за постоянных переездов библиотека моя разбилась на тысячу кусков, и я даже не уверена, что прочитала все семь (или восемь?) томов «Утраченного времени».

Шляпой я выглядела после Джойса. Прочитать, отрыгнуть и снова прочитать, а потом долго мучиться выхлопами потоков сознаний — Блума, блумовской жены и этого кудрявого поэта, чье имя[12] я так и не выучила.

Переварились, изменив мою биохимию, «Театр» Моэма, повести о Глассах Сэлинджера и все эти смешные длиннофразные англичане. Очень странное чувство, когда причесываешься перед зеркалом и видишь среди собственных волос тонкую, чуть вьющуюся прядь Симора.

Тех, что проскочили, я забыла.

Вот чего со мной почти не случалось, так это выплевывания, того, что называется, «ниасилил, прочитал три страницы и не смог». Даже знаменитый финал «Тридцатой любви Марины» — бросила его, только убедившись, что это «CTRL+A — CTRL+C–CTRL+V» из материалов NN-го съезда КПСС, а их я уже читала.

На всякий случай добавлю, что «Лед» кажется мне книгой нежной и добродетельной.

Хотя иногда приходится выплевывать, да, я не святая, — но только стихи. Не то что выплюнуть, а и сблевать следом. Это, видимо, связано с личной непереносимостью некоторых студенистых продуктов — желе, холодца и слизистых отваров овсянки.

Мы познакомились с тобой на этнической вечеринке, но ты вполне могла войти в мою жизнь через другую дверь. Тебя мог привести N, подцепив на какой-нибудь лекции. Судя по тому, что ты болтала о чакрах, наверняка занималась всякого рода практиками. «Занималась» — очень хорошее слово. Оно включает в себя посещение одной лекции «духовного учителя», магазинов «Белые облака» и «Путь к себе», чтение рекламных буклетов по теме (и даже одной тоненькой брошюры) и, главное, многочисленные совокупления с неофитами — все это ты потом гордо назовешь «я занимаюсь йогой и тантрическим сексом».

Она (трудно говорить тебе «ты», вообще трудно с тобой разговаривать, поэтому лучше «она») выглядела лет на двенадцать — четырнадцать, и N, конечно, не смог бы ее пропустить. Бледный ребенок с фиолетовыми кругами под глазами, росту — мне по плечо (мне!). Одета миленько, то, что принято называть «со вкусом», если бы вещи не были куплены в «Терранове». Впрочем, в ее-то возрасте только там и одеваться. Вишневое и оранжевое, пара легких шарфов — в косе и на талии, смешная сумочка. Видимо, родилась в какой-нибудь цыганско-молдавской семье, но любит называть себя индианкой. Темные длинные волосы, сладкие карие глаза с густыми ресницами, подвижные губы, всегда чуть вытянутые трубочкой для поцелуя или жалобной просьбы, и прекрасный горбатый нос «на семерых».

У нее никогда нет денег, поэтому минут через двадцать после знакомства с мужчиной обязательно подойдет к нему и скажет: «Я хочу купить фенечку и котика — смотри, какая пуся, — не хватает восемьдесят пять рублей, у тебя нету?» — и так деловито, трогательно и жалобно это спросит, что всякий умилится и даст ей целых сто. И, втягиваясь в игру «дочка и папа», купит для нее сладостей, сок, новый шарфик и книжку, поедет с ней «к одним хорошим людям», накормит и накурит травой всю подозрительную тусовку и под утро обнаружит себя в постели с голым ребенком. Смею предположить, ни один порядочный мужчина в такой ситуации не станет впадать в панику, а с восторгом совершит акт растления малолетней, предварительно убедившись, что задолго до него между этими узкими детскими бедрами была проторена неожиданно широкая тропа. Второй раз он очнется часа в четыре дня уже в метро, с гадким привкусом во рту, ощущая себя преступником, и совсем без денег. Еще с месяц будет смертельно бояться звонка в дверь, милиции и позора, а потом успокоится и даже немного возгордится.

Она между тем и в мыслях не держала никакого шантажа, это всего лишь образ ее жизни, но не способ заработка.

Она на самом деле настоящий художник, занимается творчеством — делает кукол, пишет рассказы, фотографирует и шьет костюмы. Да, все сразу, потому что очень одарена. В курсе эзотерических учений и (см. выше) «занимается йогой и тантрическим сексом». Участвовала во многих проектах. Только, ради бога, не нужно спрашивать, в каких. «Собрались несколько талантливых людей», «все находится в стадии разработки», «мы пока не говорим об этом, иначе идею тут же украдут». И вообще, и вообще:

— Вы знаете, сколько мне лет? Давно уже не четырнадцать.

А ты сидишь напротив, рассматриваешь бледное личико, мешки под глазами, мелкие гнилые зубки, узкую неразвитую грудь и вдруг с некоторым ужасом понимаешь, что — да, не ребенок, а жутковатый лилипут капризным голосом рассказывает о своих творческих планах, временных трудностях и постоянных победах, излагает взгляды на жизнь, облепляя тебя то ли розовой жвачкой, то ли грязью.