Крылатые люди - Игорь Шелест

На таком маленьком биплане Владимир когда-то учился летать. Ему даже вспомнился первый самостоятельный вылет на У-2. Но гул стосильного мотора М-11 вскоре умолк, и до ушей по-прежнему доносилась лишь отдаленная пальба. Ближе всего било 45-миллиметровое орудие. Оно и вернуло Владимира к действительности: "Вот и пойми, где ты: у своих или чужих?"

Решил осторожно двигаться на север. Глаза вскоре различили грунтовую дорогу. Гречиху сменила пшеница, и, держась в ее тени, Владимир продвигался краем проселка. Спустя некоторое время заметил на пути одинокую фигуру. Притаившись, стал наблюдать.

Это был солдат да еще и с автоматом. Но как ни велико было напряжение момента, Владимир не мог не удивиться, затаенно разглядывая этого воина. Солдат со всей очевидностью воспользовался минутной паузой войны и размечтался, глядя на звезды. По одежде вроде не немец. А кто его знает, свой ли, чужой? Он слышал, что под Орлом орудовали немецкие каратели, переодетые в советскую форму.

Все же Владимир понял, что солдат стоит в охранении. Слух окончательно вернулся к летчику, и он услышал отчаянную брань, крики: "Навались, братва! Еще, еще раз! Сама идет!" Владимир сообразил, что дорога сворачивает в овраг, и там, в глубине его, расчет вытаскивает застрявшее орудие. «Фольклор» несколько обнадежил Владимира, но не позволил утратить осторожность: могло быть всякое.

Что делать? Как убедиться, что это наши, и не выдать прежде времени себя. Пономаренко решил подкрасться к мечтателю и взять его в плен. Благо парень был упоен своей мечтой и позабыл, кто он и где. Только когда Владимир приставил к его затылку пистолет, он, медленно отрешаясь от грез, приподнял руки.

— Тихо… Ни звука!.. — Рука с пистолетом ощутила, как парень «завибрировал». — Я советский летчик, а ты кто?

Тот сперва не мог вымолвить ни слова.

— Ну же! Только тихо. Убью! — прямо в ухо шепнул Владимир.

— Я… я артиллерист… У нас на батарее уже есть один летчик. Только что спустился на парашюте. Да свои мы, товарищ, свои, советские!

— А что там за крики? — Пушку тянут в гору.

— Ну веди к ним, коль не врешь! Подойдем поближе, окликнешь того летчика, пусть назовется. Больше ни звука. Слышишь?

Солдат окончательно пришел в себя.

— Все ясно.

Они спустились в овраг, и, когда стало видно людей у пушки, солдат окликнул:

— Летчик, что спустился на парашюте, отзовись, как фамилия?

— Кораблинов… А что там?

— Да тут еще ваш товарищ нашелся.

— Жив, не ранен? Кто такой? — голос Кораблинова прозвучал беспокойно.

— Живехонек! И даже очень. — А сам тихо Владимиру: — Товарищ командир, не говорите старшему лейтенанту, что арестовали меня. Крышка мне будет!

Пономаренко спрятал пистолет:

— Ну что ты… Спасибо, и не серчай. — И громко вперед: — Кораблинов, друже, это я, Пономаренко! Вы как?

Стрелок-бомбардир Кораблинов, с ним несколько солдат устремились навстречу.

— Я совершенно здоров, товарищ командир, а вы?

— В порядке. Ну, привалило счастье, что у своих…

Они обнялись. И тут командир батареи, старший лейтенант, подошел, поздоровался с Пономаренко, радушно сказал:

— Вам, товарищи, крепко повезло: всего час назад здесь были немцы. Как раз в этом овраге. Только что откатились.

Владимир спросил бомбардира, как прыгали остальные.

Бомбардир ответил, что прыгал за штурманом Легкоступом, а бортмеханик Маштаков стоял у люка, пропуская их вперед.

— Должно быть, за мной он и прыгнул, — убежденно добавил бомбардир, желая успокоить Владимира.

Командир батареи предложил летчикам поесть, но было не до еды.

Пономаренко сказал:

— Нам нужно поскорей узнать, все ли спаслись. И еще, товарищ старший лейтенант, подсобите поскорей добраться до штаба, вашего полка, необходимо срочно сообщить, что сбиты.

— Так я коней оседлаю?

— Если только самых смирных.

Старший лейтенант весело крикнул, чтобы оседлали Марфу и Рудика. Пономаренко понял, что командир батареи знает характеры лошадей своих не хуже, чем солдат.

Они долго ехали верхом по крутоярам. В темноте лошади иногда оступались. Усталые, измученные летчики с трудом удерживались в седлах. Кораблинов два раза сползал с седла, очевидно в дремоте.

В конце концов нашли начальника связи стрелкового полка, коротко пояснили, что с ними, попросили сообщить радиограммой. И опять на коней, подались теперь к месту падения самолета.

Начало светать, повеяло прохладой, стало зябко. Владимира бил нервный озноб. Обнаружились, куда ни глянь, дощечки с надписями: "Опасно! Минное поле!" Впрочем, встречались и такие: "Проход открыт! Разминировано. Старшина Краснов".

Владимир ощутил, как спину его передернуло холодком: "А ведь мы в темноте проезжали этим полем". Вслух он сказал Кораблинову:

— Вот и подумаешь: что там мы с вами? Вот кто настоящие смельчаки. Неутомимые фронтовые трудяги-саперы! Когда только успепн?

Бомбардир, пребывая в своих мыслях, не ответил. Проехали еще метров двести. Чу! Окрик:

— Командир, куда ж ты едешь, подожди своего радиста!

Радости не было предела. А вскоре услышали голос кормового пушкаря старшины Ярцева. Теперь их, спасшихся, собралось четверо. Они продолжали двигаться в направлении, которое им показывали солдаты. Солдаты видели, как падал корабль, распавшись на три горящие чисти. И многим, разумеется, казалось, что одна из частей упадет на них.

Ближе к окопам, метрах в двухстах, упало правое крыло, крепко обгорелое в моторной части. Тронулись дальше к балке, оттуда еще тянуло дымом. По словам солдат, туда упал фюзеляж. Вернее то, что от него осталось.

Двигались долго, молча и понуро, каждый со своими думами, мрачными и тяжелыми: "Кто же?.. Кого тут обнаружим?.."

Наконец увидели в балке бесформенные груды прокопченного, оплавленного и искореженного металла. Пожар кончился, но земля кое-где все еще дымилась. Несколько минут смотрели сверху в немом оцепенении, жутко было подступиться.

Им помогли пехотинцы, и спустя некоторое время удалось извлечь из груды, напоминавшей центроплан, два тела. Чуть ли не в обнимку. Во всяком случае, так показалось, к еще большему потрясению. Обгорелые парашюты с ними: значит, так и не пытались прыгать. Или отбросило от люка, когда самолет развалился? Как там у них было, кто теперь скажет?

По документам установили — старший борттехник Маштаков и техник Привалов. Пономаренко быстро отошел в сторону, чтоб взять себя в руки. Молоденький пехотинец со слезами на глазах провожал его взглядом и слышал, как он почти беззвучно шептал одну и ту же фразу: "Я так и думал… Так и думал…"

И в самом деле, Владимир в глубине души своей почему-то всегда опасался, что в решающий момент борттехник Маштаков не покинет самолет, пока его не покинет он, Пономаренко. А ему, как командиру корабля, предстояло прыгать последним, и ждать командира в такой решающий момент означало верную гибель для обоих.

Владимир был выброшен при разрушении горящей машины, но те же огромные боковые ускорения, возникшие при отрыве крыла, очевидно, отбросили борттехников от люка. Иначе всего этого Владимир теперь представить себе не мог. Положим, Маштаков медлил сознательно. А почему тогда не прыгнул вовремя Привалов? Не потому ли, что заботился о своем друге Маштакове, как тот беспокоился обо мне? Вот уж когда сердце — не советчик!

С этими мыслями Владимир возвратился к товарищам. Те упорно продолжали лазать по обломкам, словно предчувствуя, что здесь есть еще погибший. И в самом деле, Ярцев вскоре подозвал командира и беззвучно указал на обгоревшего до неузнаваемости. Им оказался старшина Исаев. Почему он не сумел воспользоваться парашютом, и вовсе было непонятно.

Склонив головы, летчики застыли над телами своих товарищей. Потом пехотинцы помогли им выкопать могилу, и они похоронили погибших. На истерзанной войной орловской земле вырос еще один могильный холм. Который по счету? Возле него выстроились десятка три бойцов с автоматами и винтовками. Летчики подняли пистолеты, и дымку раннего утра прорезали три прощальных залпа.

Кто-то из пехотинцев притащил временный фанерный обелиск, старательно установил его, присыпал землей. Ярцев, став на колени, написал химическим карандашом: "Здесь покоятся боевые друзья из экипажа тяжелого бомбардировщика гвардейского Орловского полка АДД капитан Маштаков, лейтенант Привалов, старшина Исаев, смертью храбрых павшие в воздушном сражении 20 июля 1943 года".

Настало время трогаться в путь. Отпустив вестового с лошадьми, летчики двинулись на северо-восток. Они прошли всего полкилометра, и солдаты показали им разорванный купол парашюта, чуть колышимый ветром. Стропы парашюта оказались поврежденными. По номеру купола удалось установить, что парашют принадлежал их пушкарю центральной установки Васе Секунову. Прощай же и ты, добрый боевой товарищ! Кавалер орденов Красного Знамени и Красной Звезды, медалей "За отвагу" и "За боевые заслуги".