Крылатые люди - Игорь Шелест

…И так же внезапно все стихло, будто и не было грозы. Чуть еще покренило с боку на бок и затихло. А слева, между крылом и носом, откуда ни возьмись повисла вдруг луна.

— Командир! Луна!

— Гляди, ребята, луна!

— Да, луна, и я бы сказал, даже круглая, — тихо согласился Владимир. — Слушай, Макаренко, возьми управление, я малость передохну.

Пономаренко замер и сидел так некоторое время, по шевелясь. Потом, как бы намереваясь сбросить с себя первый слой усталости, приподнялся, разогнул ноги, стряхнул с себя снег. По голосам почувствовал, как мигом изменилось настроение на корабле: шутка сказать, миновали такой фронт грозы!

— Штурман, как слышите? — спросил Владимир.

— Отлично, командир, — спокойно, как всегда, ответил Миша, будто минутой раньше ничего не было. — Сейчас по Полярной определю местонахождение и доложу.

— И у своих запросите пеленг. Это я вам, радист. — Запросить пеленг, вас понял, командир.

— Отлично. Как у вас с горючим, капитан Дубовой?

— Остаток семь триста, командир.

— М-да, — неопределенно отреагировал Владимир.

Хорошо стало лететь. Хотелось отбросить мысль о новой грозе, но яркость вспышек все нарастала. Постепенно эти вспышки стали выявлять громады облаков во тьме горизонта. Еще несколько минут спокойного полета, и луна, звезды исчезли. Самолет стал нервно вздрагивать, как бы предупреждая, что дальше идти опасно. Отворачивая, Владимир еще больше накренил машину, чтобы лететь по краю грозового фронта, чтобы не угодить сразу в клубящиеся, зловещие тучи. Совсем близко вспыхнула молния и осветила молоко тумана вокруг. Вот он, где-то рядом с ними, новый хаос грозового столпотворения. Как обойти его, не оказаться в его нещадной пучине?

Четыре с половиной часа борьбы со стихией в полете. Им удалось счастливо миновать вторую и третью грозы. Крылья теперь застыли недвижно, "переводя дух" от тяжких дел. Схватка с циклоном, блуждание возле грозовых туч отняли еще час летного времени. Владимир понимал, что на обратный путь к своему аэродрому горючего и кислорода может не хватить. Земля была полностью затемнена и сливалась с тьмой ночи на горизонте, но тусклый свет луны теперь купался в безбрежных водах. Легкоступ доложил, что они над Балтикой, почти точно на маршруте, что через час пятнадцать минут будут над Штеттином, откуда рукой подать до рейхсканцелярии.

— Эй, друзья, — окликнул всех Владимир, — смотреть теперь в оба: небо ясное и мы в самом центре вражеской территории. За воздухом, за воздухом следить!

Тускло светит извечная спутница влюбленных. Они над Центральной Германией. Здесь будто и не ведают войны. Города, поселки, реки и земля — все спит. Мириады огней на небе, и ни единого на земле! Все мирно спит вокруг. Никак не верится, что внизу их уже ищут жерла пушек. Но ровно гудят четыре неутомимых мотора, и все на борту понимают, что там, внизу, их слышат, притаились.

Высота 7400. Вдруг голос штурмана:

— Командир, мы на боевом курсе! Берлин в тридцати километрах впереди.

— Проверь еще раз, он ли это?

Несколько секунд Легкоступ молчит, потом клокочет его голос:

— Сомнений нет, впереди он, Берлин!

— И все же немцы что-то подозрительно молчат.

— Это уловка, командир. Они не хотят себя обнаруживать одиночному самолету.

— Пожалуй, Миша, ты прав.

— Пять градусов влево, командир. Сейчас они заговорят!

Владимир молча давит унтой на левую педаль, и самолет слегка отводит в сторону нос.

— Хорошо. Так держать. Открываю бомболюки. Пошла решительная минута. Глухо скрипнули створки бомболюков, в кабине почувствовалось, как завихрившийся внизу воздушный поток стал монотонно ухать, словно пульсируя.

— Володечка, чуток правее. С волос… Тю, тю, ось!.. Эта минута — вся во власти штурмана. Владимир не дышит. Михаил ждет, уткнувшись глазом в прицел, замер, не шелохнется.

— Еще чуть вправо, командир. И… и… Отлично, так держать. Замереть!

Теперь Владимир отчетливо слышит биение собственного пульса. Бегут секунды, стучат, как пульс, в висках. И вдруг:

— Сброс, командир! Серией! Пошли…

И без его слов на борту поняли, что пошли. Самолет шесть раз подряд вздрогнул, все заметней облегчаясь, все больше «вспухая».

— Все шесть пошли, командир.

— Следите за разрывами, доложить результат.

— Еще бы… Слежу!

— Смотреть за воздухом, сейчас начнется.

И только лишь вспыхнул на земле первый разрыв, словно кто-то нажал кнопку! В мгновение небо рассек наискось луч голубого прожектора, за ним белой щетиной потянулись вверх сотни лучей, застригли тьму вокруг, нервно пересекаясь.

— А, зашевелились, гады! — прошипел Легкоступ, все еще не отрываясь от прицела. — Командир, Владимир Васильевич, хлопчики, бачу разрывы наших бомб! По цели! По самому логову! Ура, братва! Можно разворачивать обратно. Курс девяносто.

— Радист, доложите командованию: "Задание выполнено. Все шесть — на Берлин, по цели".

— Передаю, командир.

Сильно приглушив двигатели, Владимир почти успел развернуться на обратный курс, когда лучи прожекторов захватили в свой пучок корабль. И сразу зафонтанировали вокруг разноцветные трассы зенитного огня. И тут же вспышки, копны черных разрывов! Один совсем близко, так близко, что в кабине запахло порохом. Крыло, огромный фюзеляж прикрывали снизу кабину летчиков, и все-таки предметы в кабине словно купались в солнце.

Владимир делает вид, будто идет по прямой. На самом деле то и дело боковым скольжением уводит корабль то вправо, то влево, вместе с этим меняя все время скорость. Конечно, эта хитрость немного уменьшает вероятность попадания снарядов, но Владимир свято верит в нее, ибо она ему пока неизменно удавалась.

Невыносимо долго тянутся первые пять минут отхода от цели. Глаза некуда девать от солнц-прожекторов. Запах артиллерийского пороха лезет под кислородную маску. Гул моторов раз за разом прерывается сухим треском близких разрывов снарядов. Иногда кажется, что горстью щебня рассыпаются осколки по консоли. На борту все напряженно притихли, поэтому Владимир вздрогнул, услышав голос кормового пушкаря:

— Командир, позади нас обстрел прекратился!

— Так… Что я говорил! Теперь приготовьтесь к атаке ночного истребителя!

Пушкари и стрелки подтвердили свою готовность открыть огонь, лишь только истребитель себя обнаружит. Но Владимир прекрасно понимал, что к озаренному прожекторами самолету истребитель может подойти незамеченным. А когда станут видны от него трассы, будет уже поздно. Поэтому, не долго думая, он решил развернуться прямо на интенсивный зенитный огонь, предпочитая вести открытую игру с зенитчиками, нежели играть втемную с истребителем.

И эта его хитрость оказалась удачной. Лишь только он повел самолет разворотом в сторону рвущихся снарядов, как тут же снарядные разрывы появились и за хвостом корабля. Конечно, съежилось сердце в опасении, как бы не угодили, и все же Владимир со злорадством подумал о немецких истребителях: "В эту «баньку» не полезут, стервецы!"

Так, продолжая лавировать среди месива из дыма и огня, корабль отходил на восток. Мало-помалу последние лучи прожекторов и вовсе наклонились к земле, затем погасли.

Летчики-ночники первыми встречают солнце. Идя обратно к себе на восток, когда внизу еще совсем темно, они уже замечают тончайшую полоску розового света на горизонте. Но радуются они первым признакам солнца на высоте лишь тогда, когда линия фронта останется у них за хвостом.

А на земле, куда они летят, на их аэродроме как-то неприкаянно, пустынно. Ремонтируют одинокий самолет, а на другом конце поля еще один, задравши хвост у тира, плюется короткими очередями пристреливаемых пушек и пулеметов. Но никого это не занимает, никто этого не слышит и не видит: на аэродроме нет жизни, ибо его крылатые люди, летчики АДД, улетели. А те, кто остался, напряженно ждут; не знают ни отдыха, ни сна, ни аппетита, пока основных обитателей на аэродроме нет.

И вот чуть свет, опережая восход солнца, слышится отдаленное гудение первой возвращающейся машины.

Все бегут к стоянкам. Вместе с ними откуда ни возьмись, пыхтя черным дымом, выползают тяжелые топливовозы. Еще через несколько минут самые беспокойные, нетерпеливые механики выходят далеко в поле против своих стоянок, ломая и грызя стебельки травы.

Наконец один за одним, с интервалом в несколько минут идут на посадку ночники. Те, кто уже приземлился, Рулят, вздымают пыль на краю полосы, а глаза ожидающих беспокойно всматриваются-в номера на килях: "Мой? Не мой! А-а, наконец-то! Ночной бродяга! Мой, мой, мой!.."

Вокруг уже слышатся радостные крики и грохот, шум рулящих машин, писк огромных колес. Раскрасневшиеся люди, поспешая, растопырив руки, зазывают к своим стоянкам самолеты. А они полны достоинства, плавно покачивая рябыми крыльями, ползут вдоль кромки леса, взметая за собой веселое кружение пылевых вихрей.