Лавка древностей. Томъ 2 - Чарльз Диккенс

Даже сосѣди, возвратившись съ работы, предлагали имъ свои услуги или присылали съ дѣтьми то одно, то другое, что могло имъ пригодиться на первое время.

День былъ хлопотливый: уже ночь наступила, а дѣлъ не передѣлали и на половину.

Поужинавъ въ томъ домикѣ, который мы съ этихъ поръ будемъ называть Неллинымъ, наши пріятели усѣлись у камина, и стали чуть не шопотомъ строить планы о будущемъ. На сердцѣ у нихъ было такъ радостно и покойно, что они не могли говорить громко. Передъ тѣмъ какъ идти спать, учитель прочелъ молитву и они, совершенно счастливые, разошлись по своимъ комнатамъ.

Дѣдушка же покойно спалъ въ своей постели, и все кругомъ стихло, а Нелли долго еще сидѣла у камина и, глядя на потухающій огонь, вспомнила о своей прошлой жизни. Ей казалось, что то былъ сонъ, отъ котораго она только что проснулась. Все — и гаснувшее пламя, бросавшее слабый свѣтъ на дубовыя рѣзныя спинки креселъ, не ясно обрисовывавшіяся на темномъ фонѣ потолка; и старыя стѣны, на которыхъ внезапно появлялись и также быстро исчезали какія-то странныя тѣни, — когда въ каминѣ вспыхивалъ огонекъ; это медленное разрушеніе безжизненныхъ предметовъ, наименѣе поддающихся вліянію времени внутри дома; это торжественное, невидимое присутствіе смерти всюду за его стѣной, — все, въ этотъ безмолвный часъ, навѣвало на нее глубокія мысли, къ которымъ, впрочемъ, не примѣшивалось ни чувство страха, ни безпокойство.

Одиночество и непосильное горе подготовляли ее мало-по-малу къ воспріятію иныхъ чувствъ, къ зарожденію въ ея душѣ иныхъ надеждъ, которыя даются въ удѣлъ немногимъ. Въ то время, какъ тѣло ея слабѣло, духъ, напротивъ, укрѣплялся и возвышался, очищаясь отъ всего земного. Никто не видѣлъ, какъ эта нѣжная, маленькая фигурка скользнула отъ камина къ открытому окну: лишь звѣзды глядѣли въ это милое личико, задумчиво обращенное къ небу, и читали на немъ печальную исторію ея прошлаго. На старой церкви пробили часы. Колоколъ прозвучалъ грустно, уныло: ужъ слишкомъ много приходилось ему звонить по усопшимъ и тщетно предостерегать остающихся въ живыхъ; зашелестѣли падающіе листья, зашевелилась травка между гробницами и опять все стихло. Все было объято сномъ.

А сколько народа тутъ спало непробуднымъ сномъ! Одни лежали у самой церковной стѣны, словно ища ея защиты и поддержки; другіе — подъ тѣнью деревьевъ или у самой дорожки, чтобы люди проходили близко около нихъ; иные — среди дѣтскихъ могилокъ. Нѣкоторые завѣщали, чтобы ихъ непремѣнно похоронили на томъ мѣстѣ, гдѣ они ежедневно гуляли. Одни требовали чтобъ заходящее солнце, другіе — чтобъ восходящее солнце освѣщало ихъ могилы. Едва ли душа человѣческая способна вполнѣ отрѣшиться отъ мысли и заботъ о своей земной оболочкѣ. Если же это и случается, то все-таки, въ послѣднюю минуту, она съ любовью думаетъ о ней: такъ выпущенный на свободу узникъ съ умиленіемъ вспоминаетъ о тѣсной тюремной каморкѣ, въ которой ему долго пришлось томиться.

Было уже очень поздно, когда дѣвочка закрыла окно и подошла къ своей кровати. Опять какое-то непонятное чувство на минуту овладѣло ею, — не то дрожь пробѣжала по тѣлу, не то сердце сжалось отъ страха — пришло и тотчасъ-же и ушло, не оставивъ послѣ себя и слѣда. И опять она видѣла во снѣ умершаго мальчика, а затѣмъ ей снилось, что потолокъ разверзся и сонмъ ангеловъ, витающихъ на небѣ, - точь-въ-точь какъ тѣ, что она видѣла на картинахъ изъ св. Писанія — остановился глядя на нее, спящую. Чудный сонъ! Тамъ, за стѣной та-же тишина повсюду; лишь въ воздухѣ раздается музыка, да слышно, какъ ангелы машутъ крыльями. Немного погодя, между могилами показалась м-съ Эдвардсъ съ сестрой, сонъ сталъ расплываться и совсѣмъ улетѣлъ.

Съ наступленіемъ свѣтлаго дня возвратились и свѣтлыя мысли и надежды. Всѣ трое весело и съ новой энергіей принялись за неоконченную работу. Къ полудню все уже было готово и они отправились къ священнику.

Это былъ добродушный, смиренный старичокъ. Онъ давнымъ-давно удалился отъ свѣта и поселился въ деревнѣ. Съ тѣхъ поръ, какъ умерла его жена — она скончалась въ томъ самомъ домѣ, который онъ занималъ и теперь, — онъ отказался отъ всякихъ надеждъ и радостей жизни.

Онъ принялъ ихъ очень ласково, видимо, интересуясь дѣвочкой — спросилъ, какъ ее зовутъ, сколько ей лѣтъ, гдѣ она родилась и какими судьбами попала въ ихъ деревню. Учитель еще наканунѣ разсказалъ ему кое-что о своей спутницѣ: что у нихъ не было ни друзей, ни родныхъ и что они хотятъ житъ вмѣстѣ съ нимъ: онъ, молъ, любитъ дѣвочку, какъ родную дочь.

— Хорошо, будь по-вашему, сказалъ священникъ. — Однако, какая она еще молоденькая!

— Это правда, батюшка, она очень молода годами, но ей уже много горя пришлось испытать въ жизни, возразилъ учитель.

— Помоги ей Господи отдохнуть здѣсь и успокоиться! Только мнѣ кажется, что старая, мрачная церковь не мѣсто для такой молоденькой, какъ вы, дитя мое, обратился священникъ къ дѣвочкѣ.

— Нѣтъ, батюшка, это ничего; я объ этомъ и не думаю, возразила Нелли.

— Мнѣ было бы гораздо пріятнѣе видѣть ее танцующею на зеленомъ лугу, чѣмъ степенно сидящею подъ разрушающимися сводами нашего храма, молвилъ добродушный священникъ, положивъ руку на ея головку и съ грустью глядя на нее. — Смотрите, чтобъ она не захирѣла среди этихъ развалинъ! А впрочемъ, я съ удовольствіемъ исполню ваше желаніе.

Священникъ всячески старался обласкать ихъ и затѣмъ отпустилъ. Всѣ трое сидѣли въ Неллиномъ домикѣ, весело разговаривая и радуясь своему успѣху, какъ кто то приподнялъ щеколду у двери и на порогѣ появилось новое, совершенно имъ незнакомое лицо.

Это былъ старичокъ — школьный товаришъ и другъ пастора. Они уже пятнадцать лѣтъ жили вмѣстѣ, съ тѣхъ поръ, какъ умерла жена священника. Узнавъ о постигшемъ его горѣ, пріятель пріѣхалъ его утѣшить и уже никогда больше съ нимъ не разставался. Этотъ старичокъ былъ добрымъ геніемъ всего прихода: онъ мирилъ ссорящихся, устраивалъ всякія забавы, помогалъ нуждающимся изъ средствъ священника, черпая щедрою рукою и изъ своего собственнаго кармана; былъ общимъ посредникомъ, утѣшителемъ, другомъ. Никто изъ прихожанъ ни разу не спросилъ, какъ его зовутъ, а если кто, случайно, и слышалъ его имя, тотчасъ же и забывалъ. Всѣ звали его баккалавромъ[2], можетъ быть потому, что, какъ только онъ появился въ деревнѣ, всѣмъ стало извѣстно, что онъ блистательно кончилъ курсъ въ коллегіи и получилъ степень баккалавра, а, можетъ быть, и потому, что онъ былъ безсемейный, свободный человѣкъ. Такъ это прозвище за нимъ и осталось: должно быть, оно ему нравилось, а, впрочемъ, можетъ быть, ему было рѣшительно все равно, какъ бы его они ни звали. Вотъ