Красный Дракон - Томас Харрис

После обеда Грэм отвел их в магазин, где тщательно, со вкусом выбрал пару дынь. Он проследил, чтобы они купили достаточно продуктов; старый номер «Тэтлер» все еще продавался у кассы, и Грэм не хотел, чтобы Молли увидела новый выпуск, который должен был появиться утром. Не стоило посвящать ее в курс дела.

Когда она спросила, что готовить ему на обед на следующей неделе, Грэму пришлось соврать, что он возвращается в Бирмингем. Это была первая большая ложь в их с Молли жизни, и он сразу почувствовал себя грязным и липким, как затертый банкнот.

Грэм наблюдал, как движется между рядами товаров спортивная фигурка его жены Молли. Его Молли, которая пуще огня боится всяких шишек и опухолей и требует, чтобы он и Вилли регулярно обследовались у врачей. Его Молли, которая боится темноты и которой пришлось дорого заплатить за то, чтобы понять, что счастье быстротечно. Она знала цену их дням. И умела дорожить каждым мгновением. Она научила его наслаждаться жизнью.

Перед глазами возникла залитая солнцем комната, где они узнавали друг друга, и его захлестнула радость, слишком огромная, чтобы ее можно было вынести. Но даже в таком состоянии тенью громадной птицы иногда возникал страх: все это было слишком хорошо, чтобы длиться долго.

Молли то и дело перебрасывала сумку с плеча на плечо, как будто лежащий в ней револьвер весил не каких-нибудь четыреста граммов, а гораздо больше.

Грэм удивился бы, если бы услышал свое собственное бормотание: «Мне просто необходимо уложить этого мерзавца в резиновый мешок. Вот и все. Просто необходимо».

Нагруженные ложью, револьверами и продуктами, все трое немного торжественно, как солдаты перед боем, двинулись к дому.

Молли почуяла неладное. Погасив свет, они не обмолвились с Грэмом ни словом. Молли снились тяжелые шаги сумасшедшего маньяка, идущего сквозь анфиладу комнат.

19

Газетный киоск в аэропорту Лэмберт Сент-Луиса торговал всеми основными газетами, выходящими в Соединенных Штатах. Нью-йоркские, вашингтонские, чикагские и лос-анджелесские газеты доставлялись сюда грузовыми самолетами, и их можно было купить уже в день выхода.

Как и многие другие, этот киоск принадлежал газетной сети и наряду с крупными газетами и журналами получал огромное количество второсортных изданий.

Когда в понедельник в десять вечера в киоск доставили «Чикаго трибюн», рядом с ней на пол шлепнулась еще теплая пачка свежего номера «Тэтлер».

Киоскер присел на корточки, раскладывая на стеллажах «Трибюн». У него и без того накопилось много работы: дневные сменщики редко утруждали себя тем, чтобы аккуратно разложить все по своим местам.

Краем глаза он заметил, как к киоску приблизилась пара черных ботинок на молнии. Очередной зевака. Нет, носки ботинок были направлены прямо на него. Кто-то желает купить газету. Киоскеру хотелось закончить раскладывать «Трибюн», но настойчивое внимание жгло ему затылок.

В аэропорту постоянных покупателей не было. Поэтому не было и причин для особой вежливости.

— Ну что вам? — буркнул он, не поднимаясь.

— «Тэтлер».

— Придется подождать, пока распакую пачку.

Ботинки не сдвинулись с места. Они были слишком близко.

— Я сказал, вам придется подождать, пока я распакую пачку. Что непонятного? Видите, я занят!

Рука с зажатой в ней блестящей сталью протянулась к лежащей рядом с киоскером пачке и разрезала шпагат. На пол перед ним со звоном упала однодолларовая монета. Извлеченный из середины пачки экземпляр «Тэтлер» потянул за собой на пол лежавшие сверху газеты.

Киоскер поднялся на ноги. Щеки вспыхнули. Незнакомец уходил, держа под мышкой газету.

— Эй! Эй, ты!

Незнакомец молча обернулся:

— Вы меня?

— Тебя, тебя. Я же сказал…

— Сказали что? — Он вернулся и подошел к киоскеру почти вплотную. — Сказали что?

Обычно грубый тон продавца сердил покупателей. Но в неожиданном спокойствии этого было что-то устрашающее.

Киоскер опустил глаза:

— Вы забыли четверть доллара сдачи.

Долархайд повернулся и зашагал прочь. Еще полчаса у киоскера горели щеки. «Да, этот тип уже был здесь на прошлой неделе. Ну, придет он еще, я ему покажу, где раки зимуют. У меня есть кое-что под прилавком для таких умников».

Долархайд не стал читать газету в аэропорту. В прошлый четверг послание Лектера пробудило в нем смешанное чувство. Конечно, доктор Лектер был прав, говоря, что он прекрасен. Читая это место, он испытывал приятное покалывание. Но Долархайд чувствовал легкое презрение к страху доктора перед полицейскими. Лектер понимал его, но не намного лучше остальных.

И все же Долархайду не терпелось узнать, отправил ли ему Лектер еще одно послание. Но нет, он откроет газету только дома. Долархайд гордился своей выдержкой.

По дороге он вспоминал киоскера.

В былые времена он извинился бы перед ним за беспокойство и постарался больше никогда не подходить к этому киоску. Многие годы он покорно сносил бесконечное хамство, которым его щедро одаривали окружающие. Теперь времена другие. Киоскер мог оскорбить Фрэнсиса Долархайда, но он не посмел и глаз поднять на Дракона. Его Пришествие много что изменило.

В полночь на его письменном столе все еще горела лампа. Напечатанное в «Тэтлер» письмо было расшифровано и валялось на полу, рядом с обрезками «Тэтлер». В альбоме, который лежал раскрытым под картиной Дракона, подсыхали приклеенные вырезки. Под ними красовался только что прикрепленный небольшой пластиковый карман.

Надпись рядом с ним гласила: «Они изрыгали ложь и хулу».

Но Долархайда за столом не было. Он сидел на ступеньках нижнего этажа, в прохладе, исходящей от сырой земли. Пахло плесенью. Луч электрического фонаря блуждал по зачехленной мебели, пыльным зеркалам, которые когда-то висели в доме, а сейчас стояли в подвале лицом к стене, по сундуку с динамитом.

Луч остановился на высоком зачехленном предмете, одном из нескольких, покоящихся в углу подвала. Когда Долархайд подошел к нему, его лица коснулась паутина. Снимая чехол, он несколько раз чихнул от поднявшегося облака пыли.

Он смахнул навернувшуюся на глаза слезу и направил луч фонаря на старое дубовое инвалидное кресло, которое только что расчехлил. Таких кресел — тяжелых, крепких, с высокой спинкой — в подвале было три. Округ подарил их бабушке еще в сороковые годы, когда та организовала в доме приют для стариков.

Долархайд покатил кресло по полу. Заскрипели колеса. Несмотря на внушительный вес, он легко поднял кресло, отнес его наверх, в кухню, и смазал подшипники. Маленькие передние колеса все еще продолжали скрипеть, но задние вращались легко и свободно.

Кипевшая в нем ярость немного улеглась. Вращая колесо кончиком пальца, Долархайд замычал что-то себе под нос.

20

В полдень во вторник Фредди Лаундс вышел из редакции «Тэтлер», чувствуя себя одновременно усталым и бодрым. Он набросал статью во время полета в Чикаго и, приехав в редакцию, сверстал ее в монтажной комнате, потратив на это меньше получаса.

Затем он засел за будущую книгу, поминутно отшивая звонивших по телефону. Он умел методично работать и имел на сегодняшний день уже страниц двести добротного материала.

Когда Зубастика поймают, его статья и репортаж с подробностями задержания выйдут первыми. Вот тогда ему и пригодится весь собранный материал. Фредди уже договорился с редакцией «Тэтлер» о выделении ему трех лучших репортеров. Сразу же после задержания они выедут домой к Зубастику и соберут необходимую информацию.

Его агент говорил об очень больших деньгах. Правда, заранее переговорив с агентом, Лаундс нарушил данное Крофорду обещание. Ну ничего, на всех контрактах и прочих документах будут проставлены другие, более поздние даты.

Конечно, Крофорд перестраховался, записав тот телефонный разговор на пленку. Угрозы Лаундса из телефонной будки в Чикаго сидящему в Вашингтоне Крофорду подпадали под параграф 875 Уголовного кодекса — «передача из одного штата в другой сообщения, содержащего угрозу»; и от привлечения к суду его бы не спасла и Первая поправка.[14] К тому же Лаундс знал, что одним телефонным звонком Крофорд мог создать ему массу неприятностей с Федеральной налоговой службой.

У Лаундса еще оставались рудименты честности: у него не было иллюзий относительно характера своей работы. Но к своему последнему детищу он питал почти религиозный трепет.

Фредди уже видел свою новую жизнь на волне богатства и спокойного благополучия. Ведь, несмотря на ту грязь, в которой он ковырялся всю свою сознательную жизнь, у него все еще сохранились какие-то светлые надежды. И сейчас эти надежды, загнанные глубоко внутрь, зашевелились, почти готовые сбыться.

Подготовив фотоаппараты и магнитофоны, Лаундс ехал домой, чтобы немного поспать перед полетом в Вашингтон, где возле квартиры-засады его должен был ждать Крофорд.