Канун - Игнатий Потапенко

— О немъ разскажу, когда дядя пріѣдетъ.

— А вотъ я слышу шаги его высокопревосходительства, — сказалъ Корещенскій, прислушиваясь къ шагамъ въ гостинной.

И въ самомъ дѣлѣ вошелъ Левъ Александровичъ. При видѣ Володи, онъ не выказалъ изумленія. Онъ быть уже предупрежденъ. Лизавета Александровна встрѣтила его въ передней и успѣла сообщить ему не только о пріѣздѣ Володи, jho кой-что и о Зигзаговѣ.

Онъ привѣтливо поздоровался съ Володей и, цѣлуя Наталью Валентиновну, заявилъ, что очень голоденъ.

— Ждемъ васъ, Левъ Александровичъ, чтобы услышать вѣсти о нашемъ общемъ другѣ Максимѣ Павловичѣ.- сказалъ Корещенскій. — Безъ васъ Володя не хочетъ разсказывать.

— Это онъ намъ разскажетъ послѣ обѣда, — промолвилъ Левъ Александровичъ. — Я догадываюсь, что вѣсти эти способны испортить аппетитъ.

— Какъ? ты уже догадался? Или, можетъ быть, зналъ? спросила Наталья Валентиновна.

— Конечно, это дѣло для меня не ново…

— Неужели же ты до сихъ поръ ничего не сдѣлалъ?

— Послѣ объясню, милый другъ, послѣ обѣда. А теперь я выдвигаю на первую очередь мой аппетитъ.

— Аппетитъ министра, — сказалъ Корещенскій.

— Надѣюсь, и товарища?..

— Мой аппетитъ болѣе теоретическій или, такъ сказать, отвлеченный… Ресторанные обѣды вселили въ меня скептицизмъ по отношенію къ пищѣ.

— Другими словами, вы нажили себѣ катарръ желудка! сказалъ Володя.

— Человѣкъ долженъ жертвовать своимъ желудкомъ на общую пользу.

— Да, конечно, если общая польза доказана.

Наталья Валентиновна поднялась. — Пойдемте, господа, обѣдъ навѣрно готовъ.

Корещенскій внялъ Володю на талію и повелъ его впередъ. Левъ Александровичъ на минуту задержался. Онъ подошелъ къ Натальѣ Валентиновнѣ.

— Я страдаю отъ того, что рѣдко вижу тебя, Наташа, — сказалъ онъ, нѣжно взявъ ее за руку. — Вотъ придетъ лѣто, я возьму отпускъ и мы поѣдемъ за границу… Но мнѣ хотѣлось бы, чтобы къ тому времени ты не носила фамилію господина Мигурскаго.

— Тебѣ этого хочется? — спросила Наталья Валентиновна и съ великимъ изумленіемъ посмотрѣла на него. Это она слышала отъ него въ первый разъ.

— Да… Мы поговоримъ съ тобой объ этомъ подробно. Пойдемъ въ столовую.

За обѣдомъ разговоръ сосредоточился за южномъ городѣ и на тѣхъ новостяхъ, которыя привезъ Володя. Но ни словомъ не касались Зигзагова. Какъ только дѣло подходило къ нему, Левъ Александровичъ быстро мѣнялъ тему и перескакивалъ на что нибудь другое.

— Почему это онъ? — думала Наталья Валентиновна и ей казалось, что она понимаетъ это: онъ не хочетъ говорить объ этомъ при Лизѣ, взгляды которой на этотъ счетъ ему хорошо извѣстны. Такъ объяснила она себѣ это.

Послѣ обѣда у Льва Александровича былъ свободный часъ. Онъ взялъ Володю подъ руку и сказалъ. — Ну, мы съ тобой, милый племянникъ, на четверть часа удалимся ко мнѣ въ кабинетъ. Алексѣй Алексѣевичъ не уйдетъ безъ меня. Ты займи его, Наташа. Не больше четверти часа.

И онъ увелъ 'Володю въ кабинетъ. Это тоже показалось Натальѣ Валентиновнѣ страннымъ. Почему онъ не хотѣлъ говорить о Зигзаговѣ при ней и Корещенскомъ? Казалось бы, дѣло, касавшееся общаго друга, слѣдовало бы и обсудитъ вмѣстѣ.

Всѣ эти «тонкіе штрихи» въ связи съ неожиданнымъ заявленіемъ Льва Александровича о фамиліи господина Мигурскаго слегка энервировали ее, и Корещенскій замѣтилъ, что она не совсѣмъ такая спокойная и выдержанная, какъ бывала всегда.

А въ кабинетѣ произошелъ разговоръ.

— Ну, разсказывай, — говорилъ племяннику Левъ Александровичъ:- и съ перваго же момента учись быть краткимъ. Мы здѣсь страшно дорожимъ временемъ. Максимъ Павловичъ арестованъ. Это я знаю. У него въ квартирѣ нашли много компрометирующихъ бумагъ, это тоже мнѣ извѣстно. Надъ нимъ виситъ довольно тяжкое обвиненіе. И это знаю.

— Значитъ, вы все знаете, дядя.

— Да, конечно. Здѣсь извѣстно, что онъ былъ мнѣ близокъ и, само собой разумѣется, мнѣ сейчасъ же приподнесли это. И при этомъ смотрѣли мнѣ въ лицо, чтобы видѣть его выраженіе. Но на моемъ лицѣ не было никакого выраженія. Что же дальше?

— Дальше, дядя, ничего. Я надѣюсь, какъ и всѣ его друзья, что вы облегчите его участь.

— Какимъ образомъ я могу это сдѣлать?

— Вамъ это лучше извѣстно, дядя.

— Едва-ли. Я знаю только, что я могъ бы на этомъ дѣлѣ ухудшитъ свое положеніе, но не знаю, какъ могъ бы облегчить его.

— Какъ ухудшить свое положеніе?

— Да вѣдь я же тебѣ сказалъ, что, докладывая мнѣ о дѣлѣ Зигзагова, смотрѣли мнѣ въ лицо. Въ этомъ вся суть. Но во всякомъ случаѣ мы объ этомъ подумаемъ съ Корещенскимъ. Вотъ пока все, что могу тебѣ сказать. А теперь пойдемъ туда. Я, милый мой, дорожу каждымъ получасомъ, когда могу видѣть Наташу. Вѣдь ты у насъ будешь жить? Хочешь работать? Служить? Отлично. Это мы устроимъ. Была бы охота работать.

Эти послѣднія слова онъ говорилъ, взявъ его за локоть и ведя въ будуаръ Натальи Валентиновны. Скоро они были тамъ и Наталья Валентановна видѣла, что у Володи лицо какое-то растерянное.

Времени у Льва Александровича и Корещенскаго оставалось еще съ полчаса. Балтовъ былъ очень оживленъ и какъ-то подѣтски веселъ. Глядя на него, казалось, что это какой-то беззаботный весельчакъ. Онъ говорилъ глупости и звонко смѣялся.

— Я никогда не видѣла тебя такимъ веселымъ, — сказала Наталья Валентиновна. — Развѣ у тебя случилось что-нибудь особенно пріятное?

— Да, вотъ, именно то, что я сижу дома съ тобой и съ Володей и съ Алексѣемъ Алексѣевичемъ, какъ съ моимъ гостемъ, а не какъ съ «товарищемъ». Только это. Это меня возбуждаетъ и опьяняетъ. А то вѣдь я все «засѣдаю» и исполняю обязанности. Вѣдь мы тамъ говоримъ не своимъ языкомъ и даже не своимъ голосомъ, и настроеніе наше какое-то казенно-дѣловое. И не думай, что мы ломаемся. Избави Вотъ, я далекъ отъ этого. Но просто такъ само собой выходитъ. Опускаясь на дно морское, напрасно мы будемъ мечтать дышать непосредственно кислородомъ. И рыбы научились отлично это дѣлать… У нихъ вмѣсто легкихъ образовались жабры. Вотъ, Володя станетъ у насъ служитъ и всему этому научится и все это познаетъ.

— Но, дядя, я не хочу, чтобы у меня образовались жабры.

— Тѣмъ лучше для тебя, если ты съумѣешь обойтись безъ этого.

Показаніе часовъ, стоявшихъ на каминѣ, вдругъ взволновало Льва Александровича. Онъ началъ торопиться.

— Ѣдемъ, Алексѣй Алексѣевичъ. Сегодня мы вмѣстѣ съ Алексѣемъ Алексѣевичемъ даемъ сраженіе. Потребовалась мобилизація всѣхъ силъ. Мы всегда даемъ сраженіе.

— Побѣдоносно?

— До сихъ поръ всегда побѣждали.

— Но, дядя, я хочу задатъ вамъ одинъ вопросъ: какое удовольствіе доставляетъ такая жизнь?

— Удовольствіе побѣды, мой другъ.

— Значитъ, спортъ?

— Непремѣнно. Въ работѣ долженъ быть спортъ. Если все дѣло сводится къ полученію жалованья и наградъ, то дѣло становится мертвымъ. Всякая маленькая побѣда доставляетъ удовольствіе, но предвкушеніе большой, генеральной, окончательной побѣды постоянно держитъ меня въ возбужденіи, заставляетъ жертвовать всѣми своими индивидуальными благами. У меня служащіе всѣ спортсмены. Они постоянно стараются обогнать другъ друга, побить служебный рекордъ. Ну, ѣдемъ, ѣдемъ, Алексѣй Алексѣевичъ. Въ сегодняшней коммиссіи насъ ожидаетъ сплоченная стѣна враговъ. Мы должны обрушить на нихъ всѣ свои силы. Но я надѣюсь вернуться раньше полуночи.

Они уѣхали. Наталья Валентиновна и Володя остались вдвоемъ. Лизавета Александровна не выходила. Но Наталья Валентиновна привыкла всюду чувствовать ея присутствіе. Въ особенности будуаръ ея былъ на подозрѣніи. Поэтому она сейчасъ же поднялась и сказала Володѣ.

— Перейдемте въ гостиную, тамъ больше воздуха.

И они перешли въ гостиную. Тутъ Наталья Валентиновна пошла по очереди ко всѣмъ дверямъ и растворила ихъ настежъ.

— Это самое лучшее средство: растворить всѣ двери и говорить громко. Вы, Володя, говорили съ дядей о Максимѣ Павловичѣ?

— Да, именно объ этомъ мы и говорили. Но оказалось, что дядя, все зналъ.

— Неужели? А мнѣ не сказалъ. Должно быть, за кучей дѣлъ, забылъ.

— Конечно, у него столько дѣла.

— Значитъ, онъ самъ уже думалъ объ этомъ?

— По всей вѣроятности. Но дядя думаетъ совсѣмъ не такъ, какъ я ожидалъ. Кажется, онъ не находилъ возможнымъ сдѣлать что-нибудь для Максима Павловича.

— Неужели?

— Да, насколько я могу судитъ… Вотъ его фраза: «Не знаю, насколько я могъ бы улучшить положеніе Зигзагова, но знаю, что могу ухудшить свое». А вотъ другая, въ которой заключались всѣ надежды: «мы объ этомъ подумаемъ съ Алексѣемъ Алексѣевичемъ». Отсюда вывожу, что они объ этомъ еще не думали.

— Вы меня огорчаете, Володя. Вы точно привезли съ собой съ юга огорченіе.

— Да, кажется, даже въ буквальномъ смыслѣ. Я, можетъ быть, огорчу васъ еще больше однимъ сообщеніемъ. Мнѣ не хотѣлось говорить вамъ это, но въ сущности, я не имѣю права не сказать.