Символы распада - Чингиз Абдуллаев

— У вас интересное мышление, — сказал он одобрительно, — но не нужно с таким напором нападать на этих господ. Они все-таки делают свое дело. И потом, это их специфика.

— А моя специфика давать отпор хамству, Исаак Самуилович, — тихо ответил ему Дронго. — По-моему, кто-то должен иногда говорить им такие вещи.

Земсков шел впереди. Он с некоторым удовлетворением подумал, что если новый эксперт окажегся прав и Мукашевича действительно убили, то тогда он заставит этого эксперта оставаться в Чогунаше до тех пор, пока тот не найдет организатора этого преступления. К тому времени у этого типа отрастет борода, радостно подумал Земсков. А я подожду, посмотрю, как этот умник будет работать. Раз руководство считает, что он может справиться лучше нас, пусть потрудится. Мы ему мешать не будем. Но и помогать не станем, решил для себя генерал.

Хельсинки. Финляндия. 10 августа

Он ехал с пересадками в нескольких автобусах всю ночь, чтобы успеть добраться до Хельсинки к пяти часам вечера, как и договаривался с Сирийцем. Его радовало и немного беспокоило, что разговор получился таким коротким и результативным. Он боялся признаться самому себе, что не верит Сирийцу, не верит в его благородство, не верит в порядочность его людей. И поэтому он наметил для себя план действий, которого твердо собирался придерживаться. Ночью ему было плохо, его все время тошнило, кружилась голова, болели суставы.

К десяти часам дня он был уже в двух часах езды от столицы Финляндии. Войдя в очередной туалет и посмотрев в зеркало, он не сразу узнал себя. Это был не тот Сухарев, который всего несколько дней назад выглядел вполне здоровым, упитанным человеком. Из зеркала на него смотрел бледный, измученный, отверженный человек с запавшими глазами, у которого к тому же на голове начали появляться какие-то непонятные проплешины. Он провел рукой по волосам и увидел, что они вылезают целыми прядями. Это изумило его. Он хотел еще раз проверить волосы, но тут его скрутило в очередной раз, и он наклонился над раковиной, извергая остатки пищи, непонятно как еще сохранившиеся в его желудке после стольких приступов рвоты.

Когда он умывался, у него дрожали руки. Он снова посмотрел в зеркало и вдруг, схватив себя за клок волос с силой потянул. Волосы легко поддались. Он ошеломленно смотрел на них. Такого с ним не было никогда, даже когда он тяжело болел в лагере, заразившись какой-то лихорадкой от приехавших из Азии заключенных. Да, такого никогда не было. Он выбросил волосы и посмотрел на себя в зеркало. Потом, наклонившись, задрал штанину. На ногах образовались раны, словно мясо и кости начали гнить еще при жизни. Он не понимал, что происходит. Неужели это последствия двух бессонных ночей? Но он и раньше мог сутками не спать, и ничего…

Сухарев стоял и смотрел на себя в зеркало, вспоминая загадочный прибор и пластины, которые его окружали. Постепенно к нему стало приходить понимание того, что произошло нечто невозможное, страшное, к чему нельзя привыкнуть. Он зашел в магазин и купил себе спортивную шапочку, чтобы прикрыть образовавшиеся на голове лысые участки. И еще — легкую куртку, выбросив свой помятый пиджак.

После этого он отправился в Хельсинки. Он знал, где находится больница, в которой один из врачей говорил по-русски. Ему уже приходилось бывать в ней. Она находилась как раз недалеко от терминала, где он должен был встретиться с людьми Сирийца. Он не сомневался, что Сириец стянул всех своих людей к терминалу. Взяв такси, Сухарев поехал в больницу. По дороге ему снова стало плохо, и он едва не остановил такси. Но все-таки перетерпел и добрался до больницы. Здесь он, к счастью, довольно быстро нашел знакомого врача. Было уже около двух часов дня.

— Здравствуйте, доктор, — сказал он, входя в его кабинет.

Он не помнил его имени и фамилии, но это было неважно. Главное, что он нашел врача, говорящего по-русски. Тот что-то писал и удивленно посмотрел на странного пациента.

— А, мистер Зухарив, — обрадовался врач, узнав наконец его. — Как ваши дьела? Что случилось?

— Посмотрите меня, доктор, — попросил Сухарев, — мне очень плохо. Я таксу знаю, я вам заплачу, только посмотрите меня.

— Хорошо, садьитесь, — показал врач на стул, — что у вас болеть? На что жаловаться?

— Вот, — Сухарев снял шапку, показывая свои плеши, потом засучил брюки.

Врач посмотрел на его раны, нахмурился, подошел к умывальнику, тщательно помыл руки, потом снова подошел к своему необычному пациенту, посмотрел на его голову, нахмурился еще сильнее. И затем еще раз спросил:

— Что у вас болеть?

— Меня тошнит, все тело ломит, голова кружится, сам не понимаю, что происходит, — признался Сухарев.

Врач, не дотрагиваясь до его головы, внимательно оглядел ее. Потом подошел к телефону и, подняв трубку, что-то сказал по-фински. Затем снова вернулся к Сухареву. Через минуту в комнату вошел другой врач. Он тоже подошел к Сухареву, и они стали осматривать его вдвоем, что-то горячо обсуждая. Потом пришедший врач быстро вышел.

— — Где вы были в последние месяцы или недели? Вы куда-нибудь ездить?

— Нет, только в Финляндию, — проворчал Сухарев.

— Вы бывать вашей атомной станции или стоять рядом?

— Нет, — удивился Сухарев. — Почему вы спрашиваете об этом? Что со мной?

— Подождите, — врач внимательно посмотрел на него, потом попросил: — Снимите рубашку и покажите ваши руки.

Сухарев начал расстегивать пуговицы, снова чувствуя легкое головокружение. Встал, снял рубашку и с некоторым удивлением поглядел на собственное тело. Затем вытянул руки. Пальцы дрожали. Сильно дрожали. Он хотел унять дрожь, но не смог. Голова болела все сильнее. Врач нахмурился. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошли не только второй врач, но и какая-то молодая женщина, очевидно медсестра. Врач что-то сказал ей, и она подошла к Сухареву с каким-то непонятным прибором. Прибор начал громко трещать, женщина вскрикнула, показывая на Сухарева и пятясь назад.

— Что случилось? — спросил Сухарев, вставая со стула.

Оба врача сделали шаг назад, словно он был зачумленный.

— Вам нельзя ходить, — твердо сказал первый врач, — вы лежать тут. Мы вас госпиталь отправлять.

— Что у меня? — Он увидел ужас в глазах молодой женщины и явное смятение обоих врачей.

— Вы больны, вы очень больны, — убедительно сказал врач, — мы вас отправлять госпиталь. Не нужно денег, мы вас не брать денег.

— Что происходит? — заорал Сухарев и почувствовал, как снова закружилась голова. Он пошатнулся и сделал два шага к стулу.

Врачи держались в нескольких шагах от него, не рискуя подойти ближе.

— Скажи, что случилось, — уже более миролюбивым голосом попросил Сухарев, — мне нужно знать.

— Вы больны, — кивнул врач, незаметно пятясь к дверям, — очень сильно больны.

Сухарев видел панику на их лицах. Он увидел, что молодая женщина показала на прибор обоим врачам и что-то тихо сказала. Второй громко возразил, но женщина выбежала из палаты. Тогда первый обратился к Сухареву:

— Вы сильно болеть. Вам нельзя ходить город. Сейчас придет машина, и вас нужно госпиталь.

— Нет, — твердо сказал Сухарев, поднимая рубашку. Она как-то непонятно искрилась. Он с удивлением посмотрел на рубашку и начал надевать ее.

— Не нужно, — почти страдальчески крикнул врач, — у вас плохой рубашка.

— Как это не нужно, — не понял Сухарев, — я что, голый должен здесь сидеть?

— Сейчас машина ехать и вас больница, — твердо сказал врач.

— Ну уж нет. У меня еще есть дела в городе, — он начал застегивать рубашку.

— Ходить нельзя, уходить нельзя, — врач говорил все это, стоя со своим коллегой у двери, словно ждал удобного момента, чтобы выскочить наружу.

— Мать твою, — разозлился Сухарев, — скажи ты мне, что со мной.

Он вдруг вспомнил, что прибор затрещал, едва женщина вошла в комнату. Вспомнил и вчерашнее одеяло, его потрескивание, посмотрел на свои руки.

— Ты почему меня про атомную станцию спрашивал? — нахмурился он. — У меня что-то не то, да? Ты мне скажи, что у меня не то?

— Вы облучаться, — серьезно сказал врач, — вы сильно облучаться. Очень сильно. . В западной медицинской практике не принято скрывать от больного его диагноз. Сухарев закрыл глаза.

— Вот оно что, — задумчиво сказал он, — вот, значит, какой подарочек Сириец к вам в гости переправлял.

Он поднялся, поправил рубашку, взял куртку.

— Я ухожу, — строго сказал он.

— Нельзя, — врач стоял в дверях, и его коллега кивал ему в унисон, — нельзя уходить. Вы сильно болеть. Вам больница, спасать. Вы сильно облучаться. Очень, очень сильно. Вам нужно больница.

— Нет, — сказал Сухарев, — мне уже больница не поможет. Спасибо, друг, хоть сказал, что у меня.

— Вы не уходить, — сделал последнюю попытку врач.

— Иди ты… — Сухарев натянул шапочку, покачнулся и пошел к дверям.

Оба врача испуганно отшатнулись от него, как от прокаженного. Очевидно, он буквально светился от радиоактивности. Сухарев вышел из кабинета, а врачи бросились звонить в полицию.