Полное собрание сочинений. Том 19. Про братьев меньших - Василий Песков

Но решение принято. Со стонами, опираясь на посошок, спускается с печи и кличет Василия. К быстрым сборам в этом «поместье» привыкли — вертолетчики всегда торопят. Но сейчас Агафья в затруднении. Что взять с собой?

— Василий, клади в мешок псалтырь, кастрюльку, сухари, соль… — сама снимает висящие на веревочке карманные часы, берет икону-складень, карандаши, бумагу, конверты. Между делом, морщась от боли, жалуется на крестника.

— Хлеб испечь не умеет. Картошку, не скажи посолить, не посолит. Избу топил — чуть не сжег потолок. У меня сердце птицею бьется, а ему ничто — сидит играет в гармонь.

Василий с видом все уже слышавшего двоечника стоит, улыбаясь, тут же.

— Вот улечу, то-то уж наиграешься, — с детским ехидством смотрит крестная мать на Василия-гармониста.

Дается наказ Василию вовремя кормить коз, глядеть за курами, прогонять птиц, которые залетают в сени и дырявят мешки с крупою.

Особый наказ о молитвах и о том, как важно вести счет дням.

— А то потеряешься, не будешь знать, то ли пост, то ли уже Воскресенье Христово.

Терпеливо летчики ждут, пока Агафья, опираясь на руку Николая Николаевича, обходит свое хозяйство. Постояла около равнодушных, жующих травинки коз, возле загона, где куры ворошили теплый навоз. Только собаке дано понять: хозяйка дома опять удаляется — жалобно пес визжит и рвется с веревки.

Дорожка к могиле отца не протоптана.

Агафье хочется к кресту подойти. Но как с ее болями одолеть снег? Поколебавшись секунду, махнула рукой:

— Вчера сон дурной видела: будто разлучусь с этим домом…

Спускаемся с горки вниз к вертолету. Минут десять со ступеньки на ступеньку в снегу Николай Николаевич ведет обычно резвую, а теперь охающую на каждом шагу Агафью.

Возле вертушки летчики и врачи, не зная отношения пассажирки к фотографии, предлагают всем вместе сняться. Я гляжу на Агафью — такие просьбы обычно решительно отвергались — «неможно». Теперь же Агафья вдруг садится на лесенку вертолета посреди всей компании. Я намеренно медлю. Она махнула рукой — чего уж…

Идем к вертолету.

В вертолет Агафья подняться не в состоянии. Ерофею приходится внести ее на руках. И сразу же мы поднимаемся. В последний момент видим стоящего на горе в одиночестве гармониста Василия.

— Ах, забыла сказать, чтоб картошку проращивал, — вздыхает Агафья, провожая глазами огород на горе, от которого подымаются струйки пара.

В вертолете два желтых запасных бака. К одному из них Агафья приваливается спиной.

Недавно еще дивились мы первому ее воздушному путешествию. Теперь вертушка стала для нее делом обыденным — села, перекрестилась, достала часы на веревочке и успокоилась.

О нынешней дороговизне полетов Агафья осведомлена — «что же это такое, все миллионы и миллионы…» — но в полной мере, чего стоит сейчас перелет, не понимает. Полагает, как видно: скажут Николай Николаевич с Василь Михалычем слово — и вертолет будет. На этот случай готова у нее и благодарность. Развязывает свою котомку и достает грубошерстный, тугой, как валенок, вязаный носок. Второй связать дела не позволили, но непременно свяжет, вот с собой и пряжу взяла.

Все, конечно, носок очень хвалят. Ободренная мастерица заставляет меня разуться, примерить обновку. И тут же, вроде бы невзначай, замечанье: да поездом-то к родне ехать долго и муторно, а вертолетом-то хорошо.

Переглядываемся с Николаем Николаевичем — трудно таежному робинзону постичь мирские дела-проблемы.

Бодрости Агафье хватило ненадолго. Тряска болезни ее обострила. Попросилась лечь на сиденье. Опять села, достала часы. Потом устроилась на полу. Потом опять привалилась к баку с горючим. Бледная. Пульс — сто двадцать. Достали яблоки. Агафье выбрали самое крупное. Разломила пальцами, как щипцами. Черным ногтем начала методично соскабливать кожуру. Нехотя яблоко пожевала — «мутит…»

Два часа полета вконец больную измучили. Но от лекарств отказалась — «много их пить-то вредно…».

В Абакане с аэродрома поехали мы домой к Николаю Николаевичу Савушкину.

Лифт, электричество, непривычный для таежницы городской порядок в жилье ничуть ее не смутили, не удивили. По-хозяйски распорядилась, где надо поставить сумку, достала сбитый из кедровых щепок ящик с иконой, спросила, как пройти в «нужное» место, и уселась, одним глазом поглядывая на телевизор.

Было это в четверг, 2 марта. «Мирская» жизнь пахнула с экрана очередной страшной новостью.

— За чё же его убили? Такой молодой и красивый…

Как ответить на этот вопрос, если и сами ответа мы не имели. Может, президент что-нибудь прояснит?

Агафья глядела на президента, забыв о греховности телевидения. Когда говорить он окончил, Агафья повернулась к нам, всем видом показывая: не поняла…

Московская трагедия ее не очень задела. Рассеянно послушав наш «перевод» для нее президентской речи, заговорила о болезнях, подтверждая в который раз: ни о чем другом люди не говорят так охотно, как о своих хворях. Но интересно было послушать, как ловко сыплет Агафья словами: бисептол, анальгин, скипидар, финалгон…

Пока Николай Николаевич передавал телеграмму к родственникам Агафьи в деревеньку с названием Килинск, я предложил охающей таежнице сделать массаж спины. Согласилась. Сняла вязаную фуфайку, оставшись лишь в черном своем сарафане. И вытерпела, лишь тихо постанывая, не очень умело отпущенную процедуру.

Хозяйка дома, зная особый подход Агафьи к еде, принесла яйца, яблоки и конфеты. Все пришлось ко двору. Только мелкая белая соль была забракована. Агафья достала свою — крупную, серую в тряпочке. А назавтра договорились о «непоротой» (непотрошеной) рыбе.

«И чтоб вода была с Абакана…»

Для воды Агафья достала из мешка закопченный бидончик с проволочной ручкой.

Постель для таежницы с белоснежными простынями приготовили на широком диване. Расспросив, как зажигается свет, и помолившись, она улеглась, не снимая платка и бывалого черного сарафана.

Утром сказала, что почти не спала. Опять стала подробно рассказывать о болезнях.

Мы съездили за врачом.

Забавно было слышать диалог знатного абаканского невропатолога Бориса Леонтьевича Мутца и упрямой наследницы старой веры. Доктор задает вопрос и ожидает ответа.

А Агафья выкладывает ему свое толкованье болезни, называет лекарства и даже говорит, сколько их надо.

— Ну что же, придется лечь подлечиться, — подытожил беседу невропатолог.

После обеда мы привезли Агафью в больницу. По первому посещенью тут многие ее знали. И она знала уже процедуру приемных покоев. Сдала свою «лопотинку» (одежку) и облачилась в больничный халат. Стали заполнять карточку.

Фамилия, имя, отчество. Республика Хакасия, район — Таштынский, селение…

— Селения нет. Сделайте прочерк, — сказал Николай Николаевич.

— Какой такой прочерк, — энергично вмешалась Агафья, — селение есть: Таежный Тупик.

Все засмеялись. И Агафья, чувствуя, что сказала что-то очень удачное, улыбнулась.

Прощаясь с таежницей, в который раз я говорил о невозможности нездоровому человеку жить одному вдалеке от людей.

— В Килинске надо остаться…

— Дожить до тепла. А там будет видно.

В коридоре Агафья уселась рядом со старушкой, такой же страдалицей, как и она, но из «мира». Разговор пошел, конечно же, о болезнях.

Мы с Николаем Николаевичем украдкой понаблюдали эту беседу. В нынешней жизни столько несчастий, столько боли, смертей, разрывающих душу трагедий. На все человеческое сердце уже даже не в состоянии отозваться. Но эта необычная человеческая судьба, эта драма — следствие давних и недавних российских событий — продолжает нас волновать.

 Фото автора. 14 марта 1995 г.

Холодная трасса

Рассказ о перегоне самолетов через Аляску и Сибирь

Мир тесен. После первого посещения Аляски в самолете, летевшем из Магадана, в соседе по креслу узнал я полярного летчика Виктора Михайловича Перова. Породненные Антарктидой, мы, конечно, стали о ней вспоминать. Виктор Михайлович там отличился. В 1958 году газеты много писали о спасении бельгийского принца Антуана Де Лини. Героем антарктической драмы был Виктор Перов. Узнав, что лечу я с Аляски, Виктор Михайлович присвистнул:

— С теми местами я тоже связан!..

Потом уже в Москве встретились мы на квартире Перова, в кругу людей, узнавших Аляску в годы войны. Постаревшие летчики, разложив фотографии и пожелтевшие документы, вспоминали знаменитый перегон самолетов из Америки через Аляску в Сибирь и далее к фронту. Трасса называлась

Алсиб, в историю войны вошла она героической и в некотором смысле экзотической страницей.