Потерявшая имя - Анатолий Ковалев

«Он умеет читать?!» Елена знала, что у шестилетнего Глебушки не было учителей, как у его старшего брата Бориса. Князь считал, что, во-первых, ребенку рано еще учиться, а во-вторых, не стоит тратиться на образование дитяти, которое скоро покинет сей грешный мир. «В ангельский чин примут и без грамоты, — цинично шутил князь. — Чем проще душа, тем лучше ей, легче! Горе-то все от ума!»

Девушка осторожно постучала в стекло и сама испугалась произведенного ею эффекта. От неожиданности мальчик вскрикнул, схватил книгу и вместе с ней прыгнул в кровать, скрывшись под одеялом. В следующий момент Глеб уже притворялся спящим, и лишь маленькая свечка, которую он не успел задуть, выдавала его проступок.

— Глебушка, пожалуйста, открой! — снова постучала она в стекло, но мальчик не шелохнулся. Очевидно, в голове у него роились противоречивые мысли, и он еще не решил, что будет делать дальше.

— Я ведь знаю, ты не спишь, — продолжала уговаривать Елена. — Если не откроешь, я замерзну и сильно заболею…

Последняя фраза возымела действие. Высунувшись из-под одеяла, Глебушка широко раскрыл огромные серые глаза, рассматривая за стеклом кузину, и в следующее мгновение бросился к ней на выручку.

— Я знала, что ты добрый мальчик, не оставишь сестру на морозе, — говорила она уже в комнате, гладя его вьющиеся светло-русые волосы ледяными пальцами. Девушка и в самом деле замерзла. — Меня, представь себе, заперли и не пускают к гостям! А я непременно должна там быть!

Глеб по-прежнему молчал, но Елена чувствовала, что он принимает некое решение. В следующий миг ребенок взял со стола свечку и направился к двери, кивнув кузине, чтобы та следовала за ним. Елена послушалась, пораженная тем, насколько этот мальчик, которого все считали беспомощным, оказался на поверку самостоятельным и по-взрослому серьезным. Он провел свою гостью в библиотеку и молча протянул ей свечу. Это значило, что дальше она пойдет одна, и еще — что он рыцарски жертвует даме, попавшей в беду, свечку, которой наверняка очень дорожил, так как завел ее тайно.

— Спасибо, братец! Я никогда этого не забуду! — расчувствовавшись, воскликнула Елена и расцеловала Глеба в обе щеки.

Она уже хотела идти, как вдруг услышала за спиной очень низкий, похожий на сиплый шепот голос. Елена даже вскрикнула от неожиданности — это заговорил Глеб!

— Сестрица, — обратился он к ней, — обещайте, что никому не расскажете…

— О чем?

— Что я умею читать… и говорить…

Его взгляд был настолько страдальческим и молящим, что Елена без лишних объяснений поняла, как несчастен и одинок этот малыш в доме своего отца. Она не догадывалась, зачем нужно Глебу скрывать свои успехи — дети, напротив, любят ими хвастать, — но твердо сказала:

— Обещаю!

На прощание графиня уважительно пожала руку брата, которая еще вчера казалась ей бессильной ручонкой угасающего ребенка. В огромной трехэтажной библиотеке, похожей на лабиринт, Глебушка выглядел крохотной пылинкой среди миллиардов прочих пылинок, осевших на древние фолианты. Но теперь Елена чувствовала в этом малыше недетскую силу, с которой нельзя не считаться. «Вот какого сообщника посылает мне судьба!» — подумала она, когда тоненькая фигурка мальчика бесшумно исчезла в темноте.

Застолье началось натянуто и никак не оживлялось, несмотря на кувыркания дур и дураков, на их потешные хороводы вокруг стола и грубоватые шутки, отпускаемые в адрес гостей. Присутствие генерал-губернатора продолжало смущать общество, впрочем, нельзя было сказать, что чувствительным гостям кусок не лез в горло. Ели много и с каким-то ожесточением, словно пытаясь заменить обжорством приятную беседу. Возлияния становились все обильнее. Кончились водки и вина, настала очередь пунша. Сочтя, что гости уже сыты и пьяны в достаточной степени, чтобы проглотить любой тост, Илья Романович решил — настала пора поднять бокал за виновника всеобщего смущения. Евлампию, острую на язык и несдержанную, он услал на кухню следить, чтобы вовремя подали десерт. Сам же, грузно поднявшись из-за стола, обратился к гостям со следующей, заготовленной загодя речью:

— Господа, многие из вас ошибочно полагают, что войну можно выиграть без жертв, а историю сотворить в белых перчатках. — Он сделал паузу, оглядев собрание пристальным, надменным взглядом. — Нет, любезные мои, история, не к столу будь сказано, — мерзкая, вонючая клоака, а люди, творящие ее, — заправские говночерпии!

Несмотря на то что последнее слово Илья Романович для приличия произнес по-французски, дамы смущенно покраснели, а кое-кто из господ открыто расхохотался. Граф Ростопчин сразу понял, куда клонит князь Белозерский, и заметно оживился, хотя последнее, не совсем деликатное слово относилось явно к нему. Он уже не чувствовал себя на этом вечере изгоем. Нашлись люди более значимые, чем екатерининский вояка в плешивом парике, которые засвидетельствовали губернатору свое глубочайшее почтение. Федор Васильевич не был глупцом и прекрасно понимал, что ему льстят, лишь пока он сидит в своем губернаторском кресле, а также знал, что просидит он в нем недолго, но лесть ему нравилась. Он наслаждался ею, как любой начальник, ибо власть без лести становится пресной, как любовь без соития. Поэтому настроение графа заметно улучшилось, несмотря на то что большая часть гостей по-прежнему находила его присутствие лишним и для себя обременительным. С одной стороны, от философского спича князя он не ждал ничего хорошего, потому что тот не умел стелить мягко и подойти к обоюдоострому вопросу деликатно, а рубил всегда сплеча, без оглядки, как дурной дровосек, на которого на самого валятся все деревья. С другой стороны, Федор Васильевич любил грубость и прямоту и сам неоднократно применял их с пользой для дела.

— Давайте посмотрим правде в глаза! — продолжал между тем князь. — Если бы Москва не сгорела, враг спокойно бы прозимовал в ней, сидел бы на печи да хлебал щи. А мы бы во Владимире да в Твери ожидали, когда он смилуется да уйдет восвояси! Так разве нельзя назвать героем человека, который спас матушку Русь, пожертвовав Москвой?!

За столом послышался недовольный ропот, готовый вырасти в нешуточный скандал. Екатерина Петровна толкнула супруга в бок, давая знак, чтобы тот начинал действовать сам, а не сидел, раскрыв рот, разомлев от хвалебной речи хозяина, которая к тому же могла неизвестно чем кончиться.

— Помилуйте, князюшка! — замахал Ростопчин руками. — Разве бы я, сам-большой, осмелился поджечь Москву без согласия и приказа главнокомандующего? А Михайло Илларионович, в свою очередь, испросил на то волю государеву…