Ангелоиды сумерек - Татьяна Мудрая

Он посмотрел на меня с иронией куда большей:

– Анди. (Это была всё же любимая кличка.) Ты как думаешь, я сюда из своего Золотого Средневековья пешком топал? Через все столетия?

– Ты о чём?

– Что за всё это пространство-время и мимолётной транспортировке можно выучиться. Интуитивно этак.

Удивительное рядом, что называется.

– А ты знаешь, куда?

– Девочка вон знает. Это как по лучу…

– Лес умолк, но оттуда идут жалобы, Хайй. И хорошо, что это одно такое место.

А потом мы всё-таки не взвились соколом в подпространство, а вышли за пределы города.

По утрам уже до самого полудня стояли заморозки, оттого размокшая от моросящих дождей земля мигом становилась плотной и звонкой, на лужах хрупал ледок, застывший концентрическими разводами, а бурые с красниной листья, что еще держались на ветках, по краям одевались куржавелью – так называла кружева инея одна моя добрая знакомая с деревенскими корнями. Каждая травинка была обведена жемчужной рамкой, в которой стояла крупитчатая, крупнозёрная радуга. Ягоды на кустах рябины тлели переливчатыми угольками. Я то и дело восторженно толкал под локоть то Абсаль, то Хельма, но первая только немо улыбалась, а второй слегка хмурился в недоумении. Для девочки каждый миг был еще бо́льшим пиршеством красок, чем для меня, а наш бодигард… что же, глаза у него по-прежнему были обыкновенные человеческие – и только. Никакой узорной вуали на мире. Всё чётко, как в аптеке.

Постепенно темнота сгущалась в небе, под ногами многоголосо поскрипывали иглы – толстый пружинящий настил. И тут я понял, что мы давно уже идём под ветвями огромных хвойных деревьев с тускло пламенеющими стволами и кроной, сомкнутой в единую массу. Здесь была ранняя осень, однако лиственный подлесок был наг, узловат и гол, как тощие стариковские руки. Мне показалось, что он хотел задержать нас, я даже крикнул в душе, чтобы он не мешал.

– Весной не проснётся, – заметил Хельм, ловко подсекая ветки мечом у самого корня. – Проходите уж. Теперь недолго осталось.

Как он вывел нас не просто в глубь Великой Пармы, но буквально к самому месту – я не понимал.

– Бывал тут раньше? – спросил я.

– Много где, – меланхолично ответил он. – Кое-какие штуки будто проволокой в небе чертятся.

– Ты о чем, друг?

Но лес внезапно расступился – вернее, распахнулся, как занавес, – и в проблеске яркого солнца мы увидели нечто золотое. Пахнущее свежей смолой. Сказочное.

Это и было то селение, о котором предупреждал здешний Лес.

Вблизи оно выглядело не такой уже легендой.

Снаружи был частокол из стволов, вбитых в землю комлем. Шкура была неряшливо и без жалости содрана, но тем не менее кое-где бугрились как бы глазки́ – знак того, что дерево еще не потеряло надежды. Сторожевые башенки выглядели опрятней, а высоченные ворота, сбитые «в ёлочку», – и совсем щегольски.

– От зверья отгораживаются, – буркнул Хельм. – Ну чего уж там, дело понятное.

– А внутри что? Дома́? – спросила Абсаль. – Эти… избы, да?

Я взял обоих подмышки и поднял на гребень стены – не так чтобы удобно, однако удержаться можно. Поспешно навёл морок, чтобы не разглядели так уж просто. Хотя временно глядеть было некому.

Ну конечно, избы, сложенные «в лапу» или «в чашку», Сгрудились на некотором расстоянии от стен. Судя по изящно выведенным трубам, топятся по-белому. Трубы, кстати, каменные, обмазанные глиной, – на кирпич здешних жителей не хватило. Гонтовые кровли. Даже наличники с выпуклой резьбой.

– Хайй, – это прозвучало почти как «ай». Смотри – красное.

Теперь уж и я, как моя девочка, видел потоки и капли древесной крови на всех поверхностях. Для сумров большое значение имеет эмоциональная составляющая, и хотя оттенки цвета мы различаем куда тоньше обычного человека, это впечатление легко перекрывается иными. Для нас любая жизненная влага – одно и то же.

– Дерево совсем сырое, – снова проворчал мой спутник. – Зазря погубили, Рассохнется – так и не переберешь потом. А еще и топят нынче так, что смола прямо кипит. Сырость выгоняют.

– По большей части хворостом, – заметил я примирительно.

– И колодцы имеются на случай осады, – добавил он. – По крайней мере два.

Я разглядел низкий сруб из лиственницы под двускатной кровлей. Выбор материала, почти не подверженного гниению, и хорошая конструкция ворота – с «рулевым» колесом – еще раз доказывали, что здесь водятся недурные умельцы.

– Железо тут привозное, – сказал я, приметив цинковый блеск ведра на закраине сруба. – Как насчёт оружия?

– Я так думаю, с огнестрелом у них хватило ума не связываться, – отозвался Хельм. – Ты знаешь, как должен выглядеть арсенальный подвал? Ничего похожего.

– При чем подвал? Может быть, дома битком набиты стволами и автоматными лентами.

– Только то, что можно привезти на себе по суше и доставить по воздуху за один рейс. А это по большей части орудия сельского хозяйства. Для твоих стволов пули скоро отливать придётся. И изобретать дымный порох.

– Тут что, миновал разгар межплеменной войнушки? Не похоже.

– Охота, – произнес Хельм лаконично. – Они надеялись на хорошую охоту. В прежние времена кое-кто этим если не промышлял, то развлекался. Я видел кабаний след, когда мы сюда шли, Кабан, кстати, – такая животина, что легко может лесу вредить, особенно дубовому.

– Может быть, у них не так плохо, как кажется вначале.

– Так плохо, как кажется, бывает очень редко, – философски заметил Хельм. – Вот по-другому…

Абсаль недоумённо переводила взгляд с меня на него и обратно.

– Здесь есть дети, – наконец, ответила она. – Это же хорошо – или нет?

– Смотря по обстоятельствам, – ответил он.

В этот момент пустынный двор слегка оживился. Из одного жилища выступила женщина, довольно молодая, судя по стати и мысленной ауре. Фигура и лицо были наполовину скрыты грубошерстной накидкой: чем-то вроде пончо прямого кроя, только поуже, или накидки одесских портовых грузчиков, но пошире.

– Двойной плат, – отметил Хельм. – Такие у замужних теток еще в моё молодое время были.

Я же увидел другое: младенца в чём-то вроде слинга или складки в подоле накидки и пятимесячный плод внутри. Стало ясно, отчего молодку оставили дома на время толоки, или общих работ: расчистка пустошей – дело трудное, а подбирают после нее хворост ребятишки постарше ее грудничка. Все это примирило меня с обстоятельствами.

– Они сектанты, – лаконично прокомментировал Хельм. – Вроде анабаптистов или бесарионовцев. Упорный народ и трудолюбивый. Мне случалось таких жечь.

Вся эта информация выстроилась у него, так сказать, в один ценностный ряд. Очевидно, Абсаль поняла суть дела чуть раньше моего, потому что кивнула:

– Думают, что весь многоликий мир следует перекроить по их указке. Хайй, послушай, когда они сюда пришли. Мира знает немного, а ей лет восемнадцать, по-моему.

Я попытался пройтись поверху. Она была девочкой, когда почти каждую неделю прилетали вертолеты. Летний городок был из брезента, палаточный, и очень много тюков. Пророк предсказал болезнь, и они хотели отделиться от мира прежде, чем прискачут вороные кони. Но мор прилетел вместе с ветром.

– Чепуха, пробормотал я. – Внутри вас самих. И геликоптер ни при чем, и воздушно-капельная инфекция.

Пророк распорядился собрать всё сколько-нибудь лишнее и сложить в ямы. Дети очень радовались, когда их позвали бросать туда головёшки и смоляные жгуты.

– Сколько-нибудь солидного оружия у них не было с самого начала, – кивнул Хельм. – Как я и говорил. Только вот не думаю, что этот их предводитель всерьёз думал остановить заразу. Скорее тренировал их послушание.

Верно. Я слегка подтолкнул воображение Миры, и оно нарисовало груды больных на смрадных подстилках и неподвижные трупы. Они тоже наполнили захоронения доверху, только их уже не подвергали огню. У собратьев не было ни сил, ни прямой необходимости.

– Собратья. Не родичи? Хотя, кажется, просто дальние, не только по крови, но и по браку… – подумал я вслух. – Родившийся Пророк означал генетическое клеймо на них всех.

– Хайй, этих людей прогнали. Сначала просто оттеснили, это потом они стали против всего мира.

– Им нужно было получить свою веру, чтобы выжить, – ответил ей Хельм. – Что проку теперь думать, правильная она была или не очень?

А потом мы трое спустились со стены вниз. Чтобы прийти в родовой замок с готовым тактическим планом.

Ворота, конечно, были заложены изнутри на засов, дверцы в них не было вообще, но на одной створе красовался чугунный бублик – еще один знак того, что до железного века здешние утописты уже добрались. Я подошёл и стукнул им в стену, почти не надеясь на быстрый отклик. Но тотчас в другой створке открылось слепое окошечко, оттуда выглянул морщинистый рот в кустиках усов и бороды и спросил старушечьим голосом:

– Чего надобно?

– Мы родичи Доуходзи, – ответил я, слегка отойдя от ворот, чтобы меня смогли разглядеть так же хорошо, как и моих спутников. Надеюсь, картина была успокаивающая. – Он здесь?