Ангелоиды сумерек - Татьяна Мудрая

– И ты – одна из них? Они тебя зовут к себе?

– Я хочу прийти, но я парень. Юноша. Вот почему я считаю, что сон попал не в ту голову.

Да. Однажды в марте мы, студенты второго курса, решили устроить на моей даче инсценировку одного фольклорного праздника, который на днях записали. Вышло глуповато, но в ту ночь, рядом с наспех растопленной печью, мы с Элькой первый раз в жизни… Ладно.

Девочка явно прочла в моих глазах что-то неположенное.

– Хайй, у меня ведь отродясь не было этой плевы. И я могу делать там широко и узко по моему желанию. Только пока не очень умею и оттого боюсь сделать больно моему первому мужчине.

– Конечно, не умеешь: ты ведь совсем дитя.

– Хайй, яблоня приносит свой первый плод в три года, а живёт при хорошем уходе столько же, сколько человек при плохом.

Логика у нее была интересная, однако. Поэтому я промолчал и сделал вид, что еще сколько-то недоспал и вообще устал как собака. На самом деле потребность в том, чтобы вытянуть ноги, закрыть глаза и далее по стандартному списку постепенно отмирала, но выказать вид и притвориться пока еще получалось неплохо.

Теперь я думаю: что бы случилось, если бы в те не столь отдалённые времена не строил из себя добродетельного идиота – я, в прошлом такой лихой мэн? И успокаиваю себя тем, что в любой очевидной глупости есть своё плодоносное зерно, а для нее самой – веская причина.

Я убедился в том, что причина имеется, примерно через неделю, когда мои сумрачные друзья приняли тревожное сообщение из северных лесов и призвали меня к обсуждению, кое должно было произойти в одном из «информационных подвалов», расположенных прямо над залами, где я претерпевал свои первичные мучительства. Там были свалены в кучу мебель и экспонаты, что были брошены музейными сотрудниками в запале бегства как совершенно негодные к употреблению и транспортировке.

Тут надо сказать, что в нашем сообществе нет иерархии, во всяком случае – специально установленной: мы расселяемся как хотим, но в общем и целом так, чтобы держать собой одним или, чаще, небольшим братством (иногда говорят «фратрия») некую определенную территорию. С бывшим Третьим Римом легко справлялись Волки вместе с постоянно меняющимися гостями: меня они совершенно явно предназначили к отселению. Связь друг с другом мы поддерживаем лишь время от времени, когда уж очень соскучимся или если случится нечто чрезвычайное. (К слову, необходимость посвящать с сумры человека, по самой своей природе для того не предназначенного, вызвала бурное оживление в среде наших неформальных лидеров. Об этом я до сих пор молчал из ложной гордости.)

Но теперь с нами, удобно восседающими кто на коробке с висячим замком, кто на гробу, обвешанном ярлыками, говорил не сумр по имени Доухо́дзи, за которым числилась западная окраина пармы, но его дружественный Лес. Вернее, двухвековая кедровая сосна, в которую когда-то обратилась прославленная сказительница историй.

«Это всё наши люди, – слышали мы тревожное дуновение мысли. – С недавних пор им стало не хватать того, что им дают, – у них стали появляться дети, много пухлых, кричащих младенцев. Каждому из них люди уже сейчас требуют взрослую долю и оттого стали сводить моих собственных детей под корень – рубить и выжигать. Множество их погибло до срока – в том числе и Пребывающих в Покое».

То есть имеющих внутри бессмертную душу, как мой Ясень.

– В чем тогда дело? Раньше Большая Мать играючи справлялась сама с претензиями этого быдла, – передал Амадей. Он был сильный ментал, могущий говорить на больших расстояниях, но, к сожалению, в интонациях не стеснялся. Будучи выражена вербально, его мысль выглядела куда мягче по смыслу, зато пропадала вся ирония, делающая эти говенные формулировки хотя бы приемлемыми.

«Да, но раньше они не сбивались в подобие прежних городов».

– Городов? Что ты такое говоришь, дружище.

«Пока просто семей, где все связаны со всеми кровными и плотскими узами».

– Родовое общество. Поздравляю, – Амадей повернулся к нам и пожал плечами. Мы, кстати, – это трое Волков, Мария, Абсаль, Хельмут и я: Беттина уединилась с Вульфрином и Асией на предмет изготовления очередной магической побрякушки.

– Сосновая женщина не договаривает всю правду, – тихо поправила Абсаль. – В разумном Лесу что у малой семьи, что у большой одни и те же страхи и одни и те же радости, потому что ладонь с одинаковой лёгкостью может погладить и сжать в горсти что пару, что пару сотен.

– Девочка, у здешних смертников просто менталитет такой: сбиваться в массу. Вот у финнов по соседству такого нет и не будет – потомственные хуторяне и одинокие бойцы с природой. Оттого в итоге легко получается обоюдное уважение, – ответил Амадей.

– Ты сказал, – ответила она. – Уважение.

– Что ты имеешь в виду?

– Переспроси сам. Я не могу прямо говорить за старшего.

– Вот как.

И он на полной громкости передал:

«У них появился вождь? Лидер?»

«Конечно. И был всегда. С самого начала».

«И ты не хочешь сам справляться с этим…»

«Защитником заведомо обречённого дела».

«Отчего же?»

«Он умён. Он благороден. Его нельзя растрачивать по-пустому».

«Ты хочешь, чтобы мы поддались на его провокацию? Или стерпели наглый вызов?»

«Предоставляю на усмотрение. Мы можем только усмирять таких не имеющих истинного смысла, как эти фруктовые мушки».

– Погоди, Вольф Амадей, – вклинился я в беседу своим громким вербалом. – Наш Доуходзи чего – хомо от дрозофилы не отличает? Или сию мудрую мысль изрекает глухая парма?

– Пабло, это же общее место! Человек ведь не муха, чтобы плодиться без удержу, ради того только, чтобы запечатлеть себя на лице ойкумены.

– Его дети – штучный товар. Когда их дают сверху – это всё сплошные таланты и гении, а не «лесные волосы», – сказал Иоганн.

– Что такое?

– Трава, в которую только и могут превратиться рядовые двуногие особи, – пояснил наш мудрый Ганс. – Те, которых насильно выпрашивают у Бога или зачинают самовольно. Разве ты, Пабло, не понимаешь, отчего у сумров вечные проблемы с потомством?

– Такое напряжение, такое постоянное балансирование на зыбком канате Прямого Пути, – вздохнула Мари – и тут я внезапно понял, что в ней набухает робкая завязь, плод стараний Волка Гарри.

– Короче. Мы всё приняли и обсудили или у Леса есть что еще нам сказать? – спросил я. – Почему, кстати, с нами говорит он, а не его Посредник?

Такие вещи сумрам полагается угадывать, только я хотел чёткого, недвусмысленного подтверждения. Должен ведь оставаться смысл и у разговора.

– Его забрали в малый город, Пабло, – сказал Хельмут.

– Силой? Не верю.

– Пошёл по доброй воле.

– Чудно́ и чудненько. Я думал, что не совсем то ловлю.

– Вот именно, – кивнул Гарри. – А вот ради чего он выказал эту своеобразную волю, мы не знаем.

– Значит, необходимо узнать, – ответил я. И тотчас понял, что был главой обсуждения. Что сам и вполне добровольно решил заслать в гущу конфликта свою дорогую персону.

– Верно говоришь, – кивнул Ганс. Будущий отец с легким злорадством улыбнулся, Амадей ограничился сухим кивком, Мари тоже, Абсаль…

– Я тоже должна, – сказала она. – Деревья и травы куда охотнее доверятся мне, чем тебе, Хайй.

– И я пойду с вами, – прибавил Хельмут. – Не дело оставлять вас без пригляду, как бы сильны вы ни были.

Вопрос о том, как он будет по дороге питаться, практически не стоял: как он сказал, в вольном лесу всегда найдется что на зуб положить. А на крайний случай… хм… его поддержу я. Тоже привычное занятие.

Что хорошо в «сумрачной» среде – никаких недомолвок и никакой бюрократии. Собираемся и идём. Ибо летаем мы с дочкой только по вдохновению, а Хельмут и вообще никак. Собрали свои тощие котомки от фирмы «Экспедиция»: топорик, точило, смена белья, кусок душистого мыла, флакон крепкой туалетной эссенции, стилет в ножнах. Последнее – на случай, если язык намозолишь. Оделись во всё прочное, благо вещи по большей части оставались у нас на старой квартире. Поверх всего я накинул на себя мой верный несносимый дафлкот, Абсаль укуталась в толстенную пуховую шаль с завитушками ворса – на сей раз никаких юбок, толстая куртка, шаровары и башмаки уныло-защитного цвета. Зато Хельм оделся как на парад или эшафот: высокие ботфорты, накидка чёрной с серебром стороной кверху, а за спиной – самый лучший из его многообожаемых двуручников. У них у всех были имена, выгравированные рядом с эфесом, так вот этого шевалье без страха и упрёка звали Лейтэ. Как туманно пояснял Хельм, – оттого, что на солнце по нему то и дело пробегают радужные всполохи.

– В самый раз через глухой кустарник прорубаться, – заметил я с иронией.

Он посмотрел на меня с иронией куда большей:

– Анди. (Это была всё же любимая кличка.) Ты как думаешь, я сюда из своего Золотого Средневековья пешком топал? Через все столетия?