Смерть по сценарию - Татьяна Столбова

Только я пришла домой, мне позвонил оперативник Сахаров. Я выложила ему все (вернее, часть всего), что узнала за время, прошедшее с нашей встречи. Кажется, он остался доволен проделанной работой, потому что оставил мне номер своего домашнего телефона.

Ночью я долго не могла уснуть. Все ворочалась с боку на бок, вспоминала Мишу. Оказалось, что я помню каждый его жест, каждый взгляд, каждый оттенок улыбки, голос и интонации, но вот черты лица — смутно. Будто часть его еще осталась здесь, а другая часть уже там...

Потом в комнату зашел Петя. Он присел на край моей кровати, и мы долго говорили с ним о Мише. Вернее, говорила одна я, а он только слушал и иногда задавал вопросы. Все же в некоторых случаях хорошо, когда в доме есть личный психотерапевт. Но только в некоторых...

Я так увлеклась своими мыслями, что незаметно для себя очутилась у самой двери Мадам. Тут только я вернулась в реальный мир, а вернувшись, сразу нахмурилась. Слишком здесь было невесело.

Мадам открыла мне, с вялой улыбкой пробормотала что-то вроде приветствия, медленно развернулась и потащилась в комнату. Я быстро разделась и пошла за ней. На столике перед ее креслом лежали все четыре книги Кукушкинса. В каждой было по несколько закладок, сделанных из клочков газет.

— Зачем это? — подозрительно спросила я, на секунду усомнившись в здравомыслии Мадам — уж не вздумала ли она гадать по Кукушкинсу наподобие дореволюционных барышень?

— Надо! — отрезала она.

Я пожала плечами. Опять тайна. Подумаешь!

Рухнув в кресло напротив, я попыталась посмотреть прямо в глаза Мадам. Мне это не удалось — она и не думала следовать своим же собственным правилам приличия и не смотрела на меня с гостеприимной улыбкой, а уткнулась в книгу и внимательно вчитывалась в верхний абзац на левой странице.

— Про что там? — осведомилась я.

— Лин Во выращивает себе руку в цветочном горшке, — механически ответила Мадам.

Я поежилась. Это самое неприятное место в романе «Три дня в апреле». Сумасшедший Лин Во, оставшийся без руки в раннем детстве, подбирает на улице желудь, сажает его в горшок и начинает читать древнее китайское заклинание. Он думает, что через три дня и: желудя вырастет рука, которую он потом сможет приделать к своему плечу. Брр...

— Вот что, Владислава Сергеевна, — решительно начала я, — напрасно вы скрываете от меня...

Продолжить я не успела. Видимо, нас волновала одна и та же тема, потому что Мадам, казалось, только и ждала, когда я коснусь ее. Недослушав, она живо подняла на меня глаза и сказала:

— Тоня, я не собиралась скрывать от тебя этого. Но сначала я должна была, просто обязана была все обдумать. Нельзя обвинить человека на основе одних только подозрений. Да и подозрения такие шаткие, что...

Она вдруг опять замолчала.

— Такие шаткие, что... — повторила я ее последние слова, думая, что она просто забыла, что хотела сказать.

Но она не спешила посвящать меня в свои умозаключения. Судя по отчужденному взгляду ее выцветших, но все равно чудесных глаз, Мадам вела сама с собой внутреннюю борьбу — выложить мне всю правду, или лишь часть правды, или вообще послать меня подальше и ничего не говорить?

Не слишком приятная догадка. Неужели она мне не доверяет? Достаточно посмотреть на мое открытое честное лицо, чтобы понять, что я не побегу звонить на каждом углу о том... О чем? Понятия не имею. Нет, мне непременно нужно знать все. Если даже Мадам, близкий мне человек, не хочет поделиться со мной своей тайной, то какой же из меня следователь? Так я вовек не найду убийцу и не освобожу Дениса от подозрений.

Я бросила взгляд на часы: жду две минуты. Если через это время Владислава Сергеевна не победит свою совесть, мне придется применить недозволенные методы — то есть пристать к ней как банный лист и не отставать до тех пор, пока ей не надоест со мной пререкаться.

Две минуты прошли.

— Вот уйду сейчас, — пригрозила я.

Мадам поколебалась.

Я бы, конечно, никуда не ушла, но она не была твердо в этом уверена.

— Ну я же вижу, что вы все уже обдумали...

— Частично, — наконец ответила она, снова отворачиваясь, и у меня возникла мысль, что она таки намеревается что-то от меня скрыть.

— Будьте со мной откровенны, — сказала я ласково.

В этот момент я ощущала себя настоящим следователем, какого видела в одном фильме годов сороковых. Он смотрел на своего подследственного с такой любовью, что и не верилось, что он за полчаса до этой беседы уже решил подвести его под расстрельную статью.

— То-оня...

Я потеряла терпение и выложила ей то, о чем думала весь вчерашний вечер и все сегодняшнее утро:

— Скажите честно: что это вы так перепугались, когда Пульс устроил свое шоу с превращением в женщину? Решили, что он голубой?

— Тоня!

Мадам выглядела такой несчастной, что я сжалилась. Ну не может старушка слышать такие слова, как «голубой». Они кажутся ей отвратительными, почти что матерными. Как-то я пробовала ей объяснить, что это не так, но она обрушила на меня такой шквал обоснованной аргументации, что я быстро сдалась и более подобных разговоров не заводила. Не собиралась я делать этого и сейчас.

— Хорошо, хорошо, — успокаивающим тоном произнесла я. — Я пошутила. Но, Мадам, мне действительно ужасно хочется знать... Я себе просто места не нахожу. Я сгораю от любопытства. Ради Миши и Дениса, пожалуйста...

Она была сражена. Чего я и добивалась.

— Тонечка... Мне не хотелось бы, чтобы ты приняла то, что я скажу, за установленный факт.

— Не приму, — поспешно заверила ее я, радуясь удачному повороту разговора.

— Помнишь, я рассказывала тебе, что мне несколько раз звонила какая-то нервная женщина?

— Та, что намекала, будто вы пригрели змею на своей груди? — усмехнулась я.

— Она не намекала, а прямо об этом говорила. Так вот, я узнала голос...

Я все поняла. Мадам могла не продолжать.

— Пульс?

— Да.

Как только Мадам освободилась от груза тайны, ей заметно полегчало. Она выпрямилась в кресле, вздохнула и посмотрела на меня уже свободнее.

— Тоня, я, конечно, не могу утверждать, но мне кажется, что это был именно он. Вчера, когда он изображал женщину, он говорил именно тем голосом. Те же интонации, тот же тембр... Великолепный имитатор...

Последние слова она произнесла с горечью. Похоже, ее очень расстроило то, что нашим призраком оказался Пульс. Хотя это еще не доказывало, что убил Мишу тоже он. По мне — так лучшей кандидатуры на роль убийцы не найти. Тощий, противный, занудный... Но истина важнее моих симпатий и антипатий. Вот если я доподлинно установлю, что он не только чирикал женским голосом, но и поднял гантель...

Сумбур в мыслях отразился, видимо, и на моем лице, потому что Мадам махнула рукой и сказала:

— Ты только не фантазируй, Тоня.

— Никогда, — пообещала я.

— И еще одно...

Так я и знала, что Мадам открыла мне не всю правду. Сейчас она была явно взволнована, хоть и старалась не показать виду.

— Что?

— Тот звонок...

Если Мадам думала, что я не обратила внимания на вчерашний странный телефонный звонок, когда она подняла трубку и, не сказав ни слова, повесила ее, то она очень ошибалась. Я как раз намеревалась ее об этом спросить.

— Я помню. Так кто же это был? Опять Пульс в роли нервной незнакомки?

Она кивнула.

— И что он сказал?

— Сказал, что хочет со мной встретиться.

Я сделала стойку. Вот это уже было более чем интересно.

— Когда и где?

— Сегодня в восемь вечера, у памятника Маяковскому.

— Я пойду вместо вас, — твердо сказала я. — И никаких возражений!

— Да я и не собиралась возражать. Ты же знаешь, я теперь плохо хожу... Но, Тоня, будь осторожна. Если он пригласит тебя в безлюдное место — не соглашайся. Даже если он мотивирует это тем, что нужно серьезно поговорить наедине. Я не верю, что Лев Иванович имеет непосредственное отношение к убийству Миши, но все же...

— Вы уверены, что он вообще захочет со мной разговаривать?

— Нет. Но тогда ты ему скажешь, что я готова принять его у себя.

— Ясно.

Наконец-то у меня появилось конкретное дело. Я вскочила и в возбуждении прошлась по комнате. В этот момент я сама себе напоминала пантеру, которая мягко, неслышно ступает по траве; усы ее подрагивают; в глазах горит опасный огонь — она выслеживает жертву... Мне легче. Моя жертва Пульс — как ягненок, приготовленный на заклание, — будет покорно ждать меня у памятника Маяковскому. Неосмотрительно с его стороны!

Наверное, у меня был слишком самодовольный вид, потому что Мадам вдруг громко вздохнула, чем вырвала меня из мира грез, и сказала:

— Тоня, вернись на землю.

— Ладно, — проворчала я. — Уже вернулась.

И я опять упала в кресло. Оно жалобно заскрипело, чем тут же выдало свой истинный возраст, — весу во мне килограммов сорок семь, не больше, так чего ж скрипеть?