Флэшмен - Джордж Фрейзер

Ему казалось, что все должны относиться к риску так же, так что он в ту же ночь отослал меня обратно в Кабул с запиской, в которой без обиняков информировал Бернса о невозможности удержания перевалов открытыми с помощью силы: без переговоров с гильзаями не обойтись. Не теряя ни минуты, я доставил послание Бернсу, поскольку, хотя путь до Кабула оказался свободен, для меня было очевидно, что гильзаи что-то затевают: со всех почтовых станций шли сообщения о скоплениях больших масс туземцев в горах над проходами.

Когда я докладывал Бернсу о своих наблюдениях, тот бросал на меня странные взгляды: ему казалось, что я испуган и склонен преувеличивать.

Как бы то ни было, он не возразил Макнотену, когда тот обозвал Броудфута ослом, а Сэйла бездарностью и выразил мнение, что обоим следует пошевеливаться, если они до наступления зимы хотят успеть очистить дорогу на Джелалабад — а это около двух третьих пути между Кабулом и Пешаваром.

Так что бригада Сэйла продолжила сражаться, а Бернс (которого занимала сейчас только идея получить место Макнотена после его отъезда в Бомбей) писал, что страна «в целом совершенно спокойна». Что ж, ему предстояло заплатить за свою глупость.

Через неделю или две (была уже середина октября) — он снова отправил меня с письмом к Сэйлу. С очисткой проходов дела шли медленно, гильзаи сопротивлялись изо всех сил и наносили большие потери нашим войскам, поползли слухи о готовом вырваться наружу недовольстве в самом Кабуле. Бернсу хватило ума хотя бы немного обеспокоиться этим, в то время как Макнотен был по-прежнему совершенно слеп, а Эльфи-бей только переводил глаза с одного на другого, кивая в знак согласия с любым сказанным словом. Но даже Бернс недооценивал истинные размеры опасности: в письме он лишь выражал сетования, что Сэйлу до сих пор не удается усмирить гильзаев.

На этот раз я отправился в сопровождении надежного эскорта из моих гильзаев под командованием Ильдерима. В теории они дали клятву защищать меня даже от своих собратьев, но на практике тщательно старались избегать любых столкновений с ними. Впрочем, я не горел желанием устраивать им проверку. По мере продвижения по проходам на восток становилось все более очевидным, что ситуация складывается гораздо хуже, чем кто-либо в Кабуле мог себе представить, и я пришел к выводу, что у меня нет шансов пробраться к Сэйлу. Вся страна за Джагдулуком оказалась охваченной восстанием, горы кишели враждебными афганцами, собиравшимися то ли для расправы с войсками Сэйла, то ли для чего-то большего: среди селян ходили слухи о скором начале джихада, священной войны, в ходе которой феринджи будут изгнаны из страны. Сэйл оказался совершенно отрезан — не было надежды на помощь ни из Джелалабада, ни даже из Кабула. О, Кабулу предстояло вскоре заняться своими собственными проблемами.

Я слушал эти разговоры, сидя у бивуачного огня на дороге в Суркаб, а Ильдерим, покачав головой, сказал:

— Для тебя небезопасно будет продолжать путь, Флэшмен-хузур. Тебе надо возвращаться в Кабул. Дай мне письмо для Сэйла: хотя я и ем соль Королевы, мои соотечественники позволят мне пройти.

Это было настолько здравое предложение, что я без споров отдал ему письмо и той же ночью отправился в Кабул в сопровождении остальных четырех гильзаев-заложников. В тот миг мне хотелось оказаться как можно дальше от собирающихся афганских племен, но если бы я мог представить себе, что ждет меня в Кабуле, то почел бы за счастье пробиваться дальше к Сэйлу.

Проскакав весь день, мы прибыли в Кабул к наступлению ночи, и никогда прежде мне не доводилось видеть город таким спокойным. Над опустевшими улицами высилась мрачная громада Бала-Хиссара, те немногие люди, что не спрятались по домам, собирались в маленькие группы у дверей или по углам улиц; над всем городом сгустилась какая-то зловещая атмосфера. За все время мы не встретили ни единого британского солдата, и я был рад, добравшись до Резиденции — обиталища Бернса, расположенного в самом центре города, и услышав, как задвинулся за мной засов ее ворот. Вооруженные люди из личной охраны Бернса собрались во дворе, еще часть расположилась на стенах Резиденции. Свет факелов отражался в пряжках ремней и лезвиях штыков, создавалось впечатление, что здесь готовятся к осаде.

Однако сам Бернс был спокоен как карась, читая в своем кабинете, пока не увидел меня. Заметив мою явную поспешность и непорядок в одежде — я был в афганском костюме и здорово пропылился за целый день в седле, — он вскочил.

— Какого черта вы здесь делаете? — говорит он.

Я пояснил, добавив, что, возможно, вся афганская армия придет подтвердить мой рассказ.

— Мое письмо к Сэйлу, — рявкнул Бернс. — Где оно? Вы его не доставили?

Я рассказал про Ильдерима, и в ту же секунду столь лелеемая им маска непоколебимого спокойствия слетела с лица этого щеголеватого денди.

— Боже правый! — говорит он. — Вы отдали его гильзаю?

— Дружественному гильзаю, — говорю я. — Заложнику, позвольте напомнить.

— Да вы с ума сошли? — вопит Бернс, дрыгая своими усиками. — Разве вы не знаете, что афганцу доверять нельзя, заложник он или нет?

— Ильдерим — сын хана, и — на свой манер — джентльмен, — отвечаю я. — Как бы то ни было, лучше это, чем ничего. Мне было не прорваться туда.

— Это почему же? Вы говорите на пушту, одеты в местное платье… и даже, Бог мой, вы достаточно грязны, чтобы пройти. Передать письмо Сэйлу в собственные руки и принести ответ — это ваш долг. Господи! Флэшмен, хорошенькое дело, когда английский офицер не оправдывает доверия…

— Но погодите, Секундар, — начал было я, но он вскинулся, словно бойцовский петух, и оборвал меня.

— Сэр, Александер, если позволите, — говорит он ледяным тоном. Можно подумать, что мне не приходилось видеть его со спущенными штанами в погоне за очередной афганской девицей.

Он посмотрел на меня и сделал пару шагов вокруг стола.

— Кажется, я понимаю, — продолжает Бернс. — Я подумаю о вашем поведении позже, Флэшмен: можно ли на вас положиться или… Впрочем, это решать военному трибуналу…

— Трибуналу?! Дьявол! За что?

— За осознанное уклонение от исполнения приказа, — заявляет он. — Могут быть и другие обвинения. В любом случае, считайте, что вы под арестом и не можете покинуть этот дом. Мы все не можем его покинуть — афганцы никому не позволяют перемещаться между городом и военным лагерем.

— Боже правый, разве я не говорил? Восток страны восстал, парень, а теперь и Кабул…

— В Кабуле нет никакого восстания, — заявляет Бернс. — Всего лишь мелкие беспорядки, с которыми, полагаю, мы разберемся завтра утром.