Флэшмен - Джордж Фрейзер

Только он мог позволить разразиться Первой афганской войне и довести ее до такого сокрушительного поражения. Это было нелегко: к началу войны в его распоряжении находилась прекрасная армия, надежные позиции, несколько превосходных офицеров, в то время как враг был разобщен. Было также несколько возможностей исправить ситуацию. Но Эльфи, как истинный гений, без колебаний отринул прочь эти препятствия, а зачатки беспорядка развил в полный хаос. Даже при удаче нам не удастся повторить такое достижение.

Впрочем, я рассказываю вам это не в качестве введения в историю войны, а лишь для того, чтобы вы могли составить верное представление о моей карьере. Чтобы понять, как изгнанный из Рагби оболтус превратился в героя, вы должны иметь представление о том, как обстояли дела в приснопамятном 1841. История войны и ее предвестий станет фоном картины, а на переднем плане будет блистать умопомрачительная фигура Гарри Флэшмена.

Так вот, Эльфи прибыл в Кабул и был встречен ликующей толпой. Суджа устроил ему торжественный прием в Бала-Хиссаре, армия провела парад в военном городке в двух милях от столицы, леди гарнизона прихорашивались изо всех сил, а Макнотен вздыхал с облегчением, наблюдая, как Уиллоби Коттон укладывает вещи. Все радовались, что наконец-то получили такого выдающегося командира. Только Бернс, как мне показалось в момент первого разговора с ним, не разделял всеобщего энтузиазма.

— Радость, это, конечно, хорошо, — заявил он мне, подкручивая своим коронным жестом ус. — Но вы же понимаете, прибытие Эльфи ничего не меняет. Суджа не станет крепче сидеть на своем троне, а укрепления нашего городка не станут мощнее только из-за того, что Эльфи пролил на них свет своего присутствия. О, я надеюсь, что все будет хорошо, но было бы лучше, если из Калькутты нам прислали человека более решительного и деятельного.

Полагаю, мне следовало бы высказать возражения на такой высокомерный взгляд на моего шефа, но, встретившись с Эльфи-беем чуть позже, я понял, что Бернс, был без сомнения, прав. За несколько недель после моего отбытия из Калькутты — а он тогда уже был не в лучшем состоянии здоровья, — генерал сильно сдал. У него был какой-то рассеянный, отсутствующий взгляд, он старался избегать лишних движений. Пожимая его руку, я почувствовал, что она дрожит, а пальцы напоминают сухие ветки, обтянутые кожей. И все же он был рад меня видеть.

— Вы хорошо зарекомендовали себя среди гильзаев, Флэшмен, — сказал он. — Сэр Александер Бернс говорит, что вы добыли важных заложников: превосходная новость, особенно для нашего друга — господина посла. — И он повернулся к Макнотену. Тот пил чай, держа чашку на манер старой девы.

— Думаю, гильзаи не должны сильно нас заботить, — фыркнул Макнотен. — Они, разумеется, страшные разбойники, но и только. Меня больше интересовали бы заложники от Акбар-Хана.

— Может, отправим мистера Флэшмена раздобыть пару штук? — ответил Эльфи, улыбнувшись мне в знак того, что не стоит принимать всерьез снобизм Макнотена. — У него, похоже, талант на такие вещи. — И он принялся расспрашивать меня о деталях моей миссии. Потом выразил желание познакомиться с молодым Ильдерим-ханом и вообще был со мной очень доброжелателен. Потребовалось некое усилие, чтобы вспомнить, что этот ведущий милую беседу старичок является командующим действующей армией. Даже в эти минуты в нем чувствовалась такая мягкость, неуверенность и такая зависимость от Макнотена, что не возникало ощущения, что перед вами предводитель войск.

— И как вы думаете, что он станет делать, если возникнут проблемы с афганцами? — спросил меня позже Бернс. — Ладно, будем надеяться, что нам не придется это проверять.

За последующие несколько недель, проведенных рядом с Эльфи, я, как и Бернс, стал лелеять эту надежду. Не то чтобы Эльфи был слишком стар или слаб для исполнения роли настоящего лидера — он с самого начала оказался под каблуком у Макнотена, и если Макнотен считал, что опасности нет, то и Эльфи разделял его уверенность. Зато оба они не находили общего языка с Шелтоном — заместителем Эльфи, и этот разлад наверху только осложнял и запутывал ситуацию. Но и этого было мало: положение дел в армии ухудшалось. Военный городок был местом, не слишком подходящим для размещения гарнизона: не было настоящих укреплений, жизненно-важные склады находились за стенами, а кое-кто из важных офицеров — например, Бернс, — квартировал в двух милях от городка, в самом Кабуле. Но если кто-то позволял себе возразить Макнотену — а такие находились, особенно среди деятельных людей типа Броудфута, — на них тут же наклеивали ярлык «паникера» и резко давали понять, что использование военной силы в любом случае не планируется. Слухи о таких разговорах просачивались наружу и разлагающе действовали на солдат. Это опасно всегда, но особенно в стране, где местное население совершенно непредсказуемо.

Само собой разумеется, Эльфи слонялся без дела по лагерю, Макнотен с носом зарылся в свою переписку с Калькуттой и не замечал, что мирная на вид ситуация становится взрывоопасной. То же самое было и в армии, где бытовало презрительное отношение к афганцам, а к кабульской экспедиции с самого начала относились как к увеселительной прогулке. Но некоторые из нас видели дальше остальных.

Через пару недель после прибытия Эльфи Бернс сумел вытребовать меня из штаба, стремясь использовать мое знание пуштунского и интерес к стране.

— Ах, дорогой мой, — сокрушался Эльфи, — сэр Александер повсюду сует свой нос. Он растаскивает моих адъютантов, будто мне их девать некуда. Но надо так много всего сделать, а я далеко уже не тот, что раньше.

Надо сказать, что я покинул его без сожаления: находиться при Эльфи было все равно что выполнять роль сиделки при престарелом дядюшке.

Бернс настаивал, чтобы я как можно чаще выходил в город и осваивался в стране, совершенствуя знание языка и стараясь завести как можно больше знакомств среди влиятельных афганцев. Мне пришлось выполнить целый ряд небольших его поручений, вроде того, что привело меня в Могалу — по сути, они заключались в доставке писем, но служили источником бесценного опыта, — и я объехал множество городков и деревень вокруг Кабула, встречаясь с дуррани, кохистани, барузками и т. д. и «обретая чувство места», как называл это Бернс.

— Военные — это замечательно, — говаривал он. — Но на самом деле те, кто приводит армию в чужой стране к победе или поражению, — это политики. Мы встречаемся с людьми, имеющими вес, узнаем их и держим нос по ветру: мы суть глаза и уши, да еще и языки. Без нас военные слепы, глухи и немы.