Хуррамабад - Андрей Волос

Потом был Белгород… несколько дней в гостинице… Она приглядывалась к тому, как живут переселенцы, примеряла — каково-то скоро будет ей самой на их месте?.. Вернувшись в Москву, внимательно посмотрела на себя в зеркало: хоть и переезды, хоть и не дома, а все равно — немного поправилась, кожа стала глаже… Через несколько дней Нинин сын Володя посадил их в машину и повез по хорошему шоссе куда-то далеко — за Тарусу, под Калугу, в деревню Завражье.

Снег почти всюду сошел, было тепло. Анна Валентиновна жмурилась на солнце. Здесь ей нравилось больше — воздух, лес… Не то что в Белгороде — там кругом строительство, грязь… вагончики, вагончики… Они гуляли по лесу, прошли по тихой деревне, поговорили с двумя симпатичными пожилыми женщинами — где магазин, как снабжение… вышли к полю, по которому прокладывалась бетонная дорога. Возле автокрана, сгрузившего плиты, стояли мужики.

— Тут места-то — во! — сказал тот из них, что более всех был под хмельком. — Ты, хозяйка, не сомневайся! Тут жить — ого-го! Дорога будет! Вода! Что не жить! Вон, смотри, на буграх-то сколько земляники! Пока-то листики, а летом — ягода!..

Возвращалась она самолетом. Шагнула на трап — и в лицо наконец-то пахнуло родным: зноем, пылью… В Хуррамабаде уже стояла жара, с юга тянул афганец, желтое небо мутнело… и было странно представлять себе, что скоро все это навсегда останется за спиной.

Она подходила к дому, размышляя о том, что щель, разумеется, нужно забить фанеркой. Ушел — и ушел, и все, и конец на этом.

Анна Валентиновна отперла дверь и, вздрогнув, остановилась.

В первую секунду ей показалось, что Ужик ее все-таки дождался.

Безжизненно вытянувшись, Ужик лежал у порога. Должно быть, труп выели муравьи. От него осталась только узорчатая шкура, и когда Анна Валентиновна тронула ее рукой, в ней зашуршали, перекатываясь, позвонки — словно семечки в высохшем стручке горького перца.

Глава 8. Хороший камень на могилу отца

Замок, наконец, поддался, и Платонов открыл гараж.

Халим осторожно заглянул внутрь.

— У-у-у, — протянул он. — Ничего себе…

— Да она на ходу!.. — сказал Платонов, распахивая вторую створку. — Хочешь, заведем? Только бензина нет. Нет, правда! Хочешь, отольем из твоей? С пол-оборота! Она ж вся новая! Смотри: резина нехоженая… генератор как раз перед аварией полетел — я новый ставил… Что говорить! Ты же не слепой! Жестянку сделать — и готово! За две недели можно в порядок привести!..

Он поднял помятый капот.

— Смотри! Аккумулятор чешский!.. А то, что битая, — ну что я могу сделать! Я же говорю — на ровном месте! Понесло, понесло… из заноса вышел вроде… потом вдруг кувырк — и готово!..

— Да-а-а… — сказал Халим. — Как пирожок.

Сравнение понравилось ему: он рассмеялся и покачал головой, повторяя: «Настоящий пирожок! Настоящий пирожок!..»

Платонов вздохнул.

— Пирожок не пирожок… В общем, давай полторы, и все, — сказал он. — Полторы. Машина-то — новьё!

Халим обошел вокруг «Жигулей». Покачал головой. Пнул ногой спущенное колесо.

— Ну да, — сказал он. — Новьё… Понимаю… Знаешь что, Митя…

— Хорошо, — перебил его Платонов. — Я уступлю! Тыщу триста давай — и по рукам! Тыщу триста! Ты знаешь, сколько такая машина стоит в России? Или в Ташкенте! Знаешь? Ты не смотри, что битая! Начинка вся новая, вот ведь что!

— В России… в Ташкенте!.. Она же не в Ташкенте! Ты ее в Ташкент еще отгони, попробуй… или в Россию…

— Подумаешь, делов! На платформу поставил — и вперед! Из нашего дома сколько мужиков машины увезли!

— Они-то увезли, — рассудительно сказал Халим, касаясь мятого, ржавого там, где облупилась краска, железа. — А ты-то не везешь…

— Все равно, — упрямо возразил Платонов. — Ты что! Ты смеешься?! Ей, конечно, десять лет, да… но отец-то ее своими руками делал! Он тоже ее битую брал! И потом — по винтику! Она еще десять лет бегать будет!..

— Ну да… Если кузов поменять, — заметил Халим. Он стоял, сунув руки в карманы черных шелковых брюк, и раскачивался с носка на пятку.

— Мне сразу после аварии предлагали за нее две, — сказал Платонов. — А я не продал! Думал — сам восстановлю! Отец же делал, так и я смогу… а тут вон видишь… закрутилось…

— Не знаю… — сказал Халим. — Если предлагали — надо было соглашаться… Сейчас уже не предложат.

К гаражу подошли два мальчика: один лет четырех, другой — шести. Младший был в ладненьком цветастом халате. Он зачарованно слушал разговор, забыв про кусок лепешки в руке. Должно быть, у них в доме был какой-то праздник — лепешка была сдобная, посыпанная кунжутом. Старший, державший его за другую руку, шмыгнул носом и смущенно выговорил: «Издрасти…»

— Здрасти, здрасти, — пробормотал Платонов. — Ну хорошо… ладно.

Две тысячи ему предлагал Султан Одинаев… сволочь!.. Давай, мол, и купчую сразу подпишем… что резину тянуть! Правда, денег у него сейчас нет… то есть они есть, просто Султан дал их в долг своему родному брату… но как только брат вернет, так сразу… без промедлений — он же не обманет!.. Спасибо матери — по крайней мере отговорила его переоформлять машину на Султана. Но голову тот ему порядочно заморочил: Платонов — ну не дурак ли? — все ждал, когда Султанов брат вернет деньги. Дождался, на тебе! Через неделю отъезд, квартира продана, все потрачено на сборы, на таможню, на железную дорогу… каждая копейка на счету!.. Врал, паразит! Платонов ему поверил, и вот, пожалуйста: время ушло, и теперь Халим прижимает его к стенке! Да не может машина стоить меньше тысячи!.. Честно говоря, ему хотелось крикнуть… или ударить, что ли… хоть бы по мятому капоту… по растресканному лобовому стеклу… Но ничего этого делать было нельзя.

Он безнадежно улыбнулся и спросил:

— А сколько?

Халим подумал, затем определил:

— Четыреста.

Замер на носках, секунду стоял так…

— А, хоп, ладно!.. майли!.. Пятьсот зеленых. Оформление мое.

Платонов неуверенно засмеялся.

— Но только вместе с гаражом, — закончил Халим.

— Ну да, — Платонов уже тянул скрежещущую створку на место. — А к гаражу ничего не надо? Может, еще чего в придачу?

Створка с лязгом захлопнулась.

— А зачем меня тогда звал? — окрысился Халим. — Ты думал, я тебе миллион дам? Не стоит она больше! Пятьсот — хорошая цена!

— Иди, иди! — зло сказал Платонов, цепляя замок. — Хорошая цена, конечно! Хорошая цена, когда знаешь, что мне деваться некуда! А через день ты ее вдвое толкнешь! Не надо! Не приспичило! Не бойся! Подожду! Что, на тыщу триста покупателя не найду?.. Да ладно, пусть на тыщу! Завтра же найду!

— Ну ищи, Митя, ищи… — холодно сказал Халим. — Ищи. Как наищешься — звони. Мое слово: пять сотен вместе с гаражом.

Он повернулся и пошел к своей «Волге».

Платонов пнул ногой железо. Гараж загудел. Халим не обернулся. Он шарил в кармане — должно быть, искал ключи.

Когда заскрежетал стартер, Платонов не выдержал.

— Сто-о-о-й! — закричал он. — Да стой же, я тебе говорю!..

Троллейбус подваливал к остановке, его окатывало сбоку кипящей толпой, и он долго скрипел и шатался под ее напором. Потом кое-как снова трогался и набирал ход. Плыли за окном дома, деревья, залитые солнцем тротуары, озабоченные люди. На перекрестках прохаживались, останавливая редкие легковушки, веселые парни с автоматами. Некоторые из них были в военном камуфляже, но большинство — по-граждански, запросто, без церемоний.

Платонов невидяще смотрел сквозь стекло.

Поднять цену удалось еще только на сто. Но две сотни задатка он все-таки смог выжать. Хоть и через силу, а все же пришлось Халиму отслюнить две зеленые бумажки. Теперь они лежали в кармане, и было от них Платонову тепло.

План его был прост. Он помнил камнерезную мастерскую где-то на Цемзаводе… Там работал мастер Худайдод. Лет пятнадцать назад, еще студентом, Платонов приволок из случайной поездки несколько образцов карлюкского оникса, предполагая порезать их на пластины, чтоб любоваться самому или дарить приятелям. Однако камень — не селедка, его ножом не разделаешь. Вот Худайдод-то на своем станке их тогда и пилил…

Платонов в ту пору шутейно звал его Богданом, потому что в переводе с таджикского Худайдод — это и есть Богдан: богом данный. Самого Платонова в мастерскую привел отец. Приехали в середине дня. В углу двора росла старая урючина. Их усадили на кат, они долго пили чай, и с ветвей урючины время от времени спускался червячок на сверкающей паутинке, норовя утопиться в чьей-нибудь пиале. Говорили по большей части о пустяках. Платонов помалкивал. Потом отец кивнул на него и сказал: «Худайдод, вот у Митьки моего к тебе дело есть…» Платонов достал из сумки завернутые в газеты камни. «Половина твоя, — сказал отец. — Сделаешь?»