Моцарт. К социологии одного гения - Норберт Элиас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моцарт был в ярости и в то же время явно испытывал определенное удовлетворение оттого, что дело приняло такой оборот. Теперь он мог с некоторым основанием утверждать, что зальцбургский двор дал ему отставку. Теперь у него был шанс остаться в Вене. Возможно, он решил, что полученный пинок — не слишком высокая цена за это. Но, конечно, неоднократные оскорбления со стороны архиепископа и его придворного вельможи подвергли самообладание гордого молодого человека серьезному испытанию.
3
За время карьеры вундеркинда у Моцарта по понятным причинам развилось очень сильное чувство собственной ценности и своего предназначения как композитора и виртуоза[96]. Оно плохо сочеталось с его социальным положением подданного и слуги. Можно понять, что для него было совершенно невозможно смириться и вернуться в Зальцбург, как побитая собака. Там, как он пишет в первом письме от 12 мая 1781 года, он потерял бы здоровье и душевное спокойствие. Даже если бы ему пришлось просить подаяния, он бы ушел после такого оскорбления — «ибо кто же позволит себя изводить?»[97]. Только у подавляющего большинства подданных в Зальцбурге в этом отношении не было выбора. Как и любой «гений», Моцарт был социальным девиантом в своем обществе, аномалией, и вел себя немного по-кольхасовски [98].
На самом деле уже в момент разрыва он представлял себе, какие трудности повлечет за собой жизнь в Вене без должности. Но он не переставал надеяться, что император (или, в крайнем случае, какой-нибудь столь же высокопоставленный король) рано или поздно вознаградит такой талант, какой есть у него, постоянной должностью. Как человек, верящий в себя, он внутренне был убежден, что до тех пор найдет способы и средства продержаться на плаву. К своим 25 годам он явно обрел способность выбирать для себя тот путь в жизни, который казался ему наиболее осмысленным при его потребностях и талантах. И у него хватило сил привести это решение в исполнение вопреки всему и всем, даже вопреки собственному отцу.
Насколько он стал уверен в себе, видно из каждой строчки его писем того времени к отцу, который, как и прежде, используя весь арсенал своих умных аргументов, пытался удержать его от шага, который считал ужасной ошибкой. Очевидно, Леопольд Моцарт обвинил сына в пренебрежении долгом по отношению к монарху и отцу. Но сын уже ускользнул от него. Своей недвусмысленностью и жесткостью отказ, которым ответил Моцарт отцу, нисколько не уступал жесткости аргументации последнего; и эффект был особенно силен благодаря тому, что внешне общепринятых норм взаимоотношений отца и сына Моцарт не нарушил. Назидательное указание на сыновний долг он парировал напоминанием о долге отца. Так, например, 19 мая 1781 года он писал:
[…] я до сих пор не могу оправиться от удивления, и никогда не смогу, ежели вы будете продолжать думать и писать в том же духе. Должен признаться вам, что ни в единой черточке вашего письма я не узнаю своего отца! Да, я вижу некоего отца, но не того Самого лучшего, любящего отца, который печется о Чести своей и своих детей, словом — не моего отца[99].
Своим решением Моцарт создал ситуацию, в которой его отец рисковал потерять место при зальцбургском дворе. Он успокаивал его. Но, как это было ему свойственно, фантазия оказалась сильнее его. Например, он заявил, что если наступит худшее, то пусть отец и сестра переедут к нему в Вену; он наверняка сумеет обеспечить всех[100]. Можно понять масштаб его дилеммы: до сих пор семья Моцарт в борьбе за выживание неизменно держалась вместе. Отец всегда безоговорочно защищал сына, а значит, и себя тоже. И сын был глубоко привязан к отцу. Как бы ни смешивалась его любовь с враждебностью, интенсивность писем, которые он писал отцу в то время, свидетельствует о прочности этой связи. Леопольд Моцарт, однако, не мог не отдавать себе отчета в том, что сын собирается разрушить единство семьи, обеспечивавшее ее выживание, и пойти своим путем, хотя и уверяет в обратном. Отец гораздо яснее видел, насколько мала вероятность того, что Вольфганг сможет зарабатывать себе на жизнь без постоянной должности, не говоря уже о возможности содержать еще и отца с сестрой. Ему было ясно одно: сын ставит на карту все, ради чего сам он так долго трудился.
При ближайшем рассмотрении нельзя не признать, что отделение от отца было поразительным поступком со стороны Моцарта. Если мы хотим уяснить себе и другим, что развитие художника — это развитие человека, необходимо немного разобраться с этой стороной его взросления, его личного процесса цивилизации. Пусть музыковеды, которые много понимают в музыке и мало в людях, конструируют автономную куклу художника, имманентно развивающегося «гения». Но это лишь способствует ложному пониманию самой музыки.
Почти 20 лет жизнь Моцарта была очень тесно связана с жизнью отца, который все это время руководил им. На протяжении большей части этого самого главного для формирования личности этапа жизни он был учителем сына, его менеджером, другом, врачом, проводником и посредником в отношениях с другими людьми. Иногда говорят о детских чертах характера, которые Моцарт сохранил до самой смерти. Действительно, у него были такие черты. Учитывая его постоянную зависимость от отца, который, по сути, не давал ему свободы ни в чем, кроме исполнения и сочинения музыки, это неудивительно.
Моцарт внимательно, во всех мелочах и подробностях, наблюдал за происходящим вокруг него, но его понимание реальности было ограниченным, значительно ослабленным желаниями и фантазиями. Каждый раз, когда, путешествуя, он попадал к новому двору, когда какой-нибудь монарх обращался к нему с приветливыми словами, когда то или иное из его произведений встречало благосклонный прием публики, его всегда охватывала абсолютная уверенность в том, что мечта о надежном, почетном месте на постоянной должности скоро исполнится. Так продолжалось почти всю его жизнь. Лишь очень поздно, под растущим бременем долгов, он осознал, что эта надежда — возможно, всего лишь иллюзия, и тогда шок от столкновения с реальностью сильно способствовал тому, что Моцарт сломался. Его безразличие и некомпетентность в
