Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга - Павел Рудич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну что – вздрогнем?! – спросила Устинья.
Генрих тут же открыл глаза, поспешно перешел в положение «сидя» и сказал:
– А как же! Наливай!
Водитель разбудил меня уже у подъезда родного дома.
II
Лет через пять вызвали меня на консультацию в туберкулезный диспансер.
– Есть тут у нас такой больной… необычный. Все его боятся. Лечиться не хочет. Нашего невролога послал матом. Его оперировали на головном мозге. Только мы не знаем, что за операция….
Так тараторила молодая докторица провожая меня к палате больного.
В буфете больные «принимали пищу».
– А вот и он! Обедает.
За столиком в одиночестве сидел оперированный мною в тюремной больнице душегуб. Неожиданно он перестал есть, повернул в мою сторону закинутую назад голову с незрячими, почти белыми глазами и, радостно улыбнувшись, сказал:
– А вот и мой доктор! Здравствуйте, П. К.!
Anamnesis vitae
Не дай бог в больнице положить во взрослую женскую палату больного ребенка с матерью! Добрые и чуткие женщины, обитающие в этой палате, протопчут слоновью тропу к кабинету заведующего и главного врача, люто требуя немедленно убрать ребёнка: давление от него повышается, и спать они не могут и т. д. и т. п. Доведут врачей до белого каления, а мамашу больного ребенка – до истерики.
Поэтому, мальчишек после четырёх-пяти годов мы подселяем в мужские палаты: отъявленные алкаши, бичи трогательно ухаживают за детишками. Кстати, они и друг за друга всегда стоят в больнице горой.
Какое сегодня число?
Домой идти – поздно. Или еще рано? В полшестого утра? Пока переоденусь, пока доеду… Так и на работу можно опоздать.
Диван в кабинете узкий и жесткий. Антигуманный и антисексуальный, прямо скажем, диван. Но, возможно, не все со мной согласятся. В коридоре нашего отделения еще тихо и пусто. Свет приглушен. В процедурке Жаннетта «поправляет такелаж»: чем-то зло гремит и шумит водой.
Значит, так: схожу в реанимацию – посмотрю оперированного ночью больного. Потом побреюсь, душ и чифирь… Еще бы похудеть и сбросить годков десять – цены бы мне не было.
План реализуется только наполовину: звонит телефон, и реаниматолог Люся торопливо говорит:
– Ваш больной остановился!
Значит, побриться уже не удастся. Бегу в реанимацию. С порога (хотя порогов здесь как раз и нет!) реанимационного зала вижу, что спешил зря: больной Воротынцев Дмитрий Александрович, 1968 года рождения, клинический диагноз «менингиома бугорка турецкого седла», – мертвее мертвого. Он уже по-особому бледен, виски ввалились, губы синие. От массажа сердца, что радостно производит над ним интерн, у умершего безвольно трясется поддутый живот и обвисшие щеки. Интубационная трубка, того гляди, выскочит из трахеи. Хотя теперь какая на хер разница!
Люся дает отмашку: «Всё!» – и говорит сестре:
– Отметьте время смерти.
Спрашиваю:
– А раньше нельзя было позвонить?
– Так все хорошо было! Он в сознание пришел. Сам на трубке хорошо дышал. Вот последние анализы, посмотрите! Все путем. Хотели экстубировать. И тут он – раз! Кашлянул и abs – по нолям!
– Дай историю. Хрен знает, что вы тут делаете, пока Бог спит.
– Ну вот, начинается! – обижается Люся. – Это вы себя, что ли, Богом считаете?
Хорошая девушка. Зря она в реаниматологи пошла. «Ступай в монастырь. К чему плодить грешников…» Так, кажется.
Еще раз смотрю на умершего Воротынцева. Сестра уже связала ему на животе руки. Глаза – закрыты… Важным стал и многозначительным. Эх, и подвел ты меня, Дима.
Потом начинается суета. Утренняя пятиминутка, где сестры врут про напряженную ночь с множеством подробностей про судороги у двоих больных, промокшие повязки, про истерики Маштаковой и психозы близнецов Николаевых…
– А что, – говорю, – температурную кривую вы в истории без линейки рисуете? Старшая сестра! Кто у всех больных одинаковую температурную кривую в температурном листе на неделю вперед изобразил?!
– Вы что! Где!
Сказал бы я «где»! Старая совсем, Валентина. А как сказать? Сама не понимает. Кто-то и обо мне так думает, гадом буду!
После пятиминутки звонит жена:
– Ты сегодня когда домой придешь?
– Как всегда, в общем.
– Если «как всегда» – то это послезавтра вечером и пьяный в зюзю! Ты мне сегодня нужен.
– А без меня – никак?
– Без тебя только беременеть хорошо и рожать! А к Галке на день рождения мне идти без тебя – неприлично.
– В шесть – буду.
Тут главное – соглашаться и говорить то, что от тебя ждут. А что там будет до шести часов вечера – никто не знает.
Тут же звонит начмед:
– Сегодня же надо срочно подать расчеты потребностей вашего отделения в медикаментах!
Зла не хватает, ей-богу! Говорю, стараясь быть вежливым:
– Почему все всегда – «срочно» и «сегодня»? Раньше нельзя было сказать? И потом: мы три года создавали стандарты для наших больных. Сколько и кого мы пролечили – известно: постоянно сдаем отчеты. Так дайте этим олухам из оргметодотдела задание все это подсчитать! У них там по два с половиной компьютера на рыло, а считаем всё мы, и «в столбик»! Это же вы нам должны говорить, где чего мы потратили и сколько еще нам надо!
– Не надо демагогий! Я жду к трем часам ваши расчеты. Никто не возмущается! Только вы! Вы думаете, что только вы в этой больнице работаете, а остальные…
– Груши околачивают?!
– Чтоооо?!
– Я просто вашу фразу продолжил. Вы же именно так хотели сказать?
Зову старшую сестру:
– Валентина Андреевна! У вас есть данные, сколько каких медикаментов мы потратили за прошлый месяц?
– Естественно! Издеваетесь?
– Умножьте все цифры на двенадцать, оформите как заявку на медикаменты на следующий год и отнесите секретарю главного для передачи начмеду. Мою подпись – спародируйте. Вы умеете, я знаю. Я ведь в операционную уйду, а начальство этих бумаг жаждет!
И так вру, выворачиваюсь и недоговариваю до той самой поры, пока по громкой связи не говорят:
– Больной в операционной! Ждем вас! А то анестезиолог уже ругается: «Пока хирурги не помоются – наркоз не начну!»
Сколько же у меня начальников, руководителей, указчиков и регуляторов! Плюнуть некуда!
Идем в операционную. В коридоре слышу, как наша пожилая санитарка учит молоденькую девицу в мини-халатике:
– Видишь, откуда свет бьет? Не три поперек света – разводы будут видны. Как лучи идут, по тому направлению и шуруй тряпкой!
Во какие тонкости! Не знал. Наконец все встает на свои места. Больной под наркозом. Нас облачили в стерильное.
– Можно начинать?
Лафа! Тут не соврешь, не объедешь на сивой кобыле, мульку не погонишь! «Да – да, нет – нет. А что сверх того – то от лукавого!»
Можно камеру на микроскопе включить, и тогда у нас будет свидетельство для защиты. А вдруг? Тогда будет свидетельство для обвинения. Но пока прецедентов в наших судах еще не было. Или я чего-то не знаю? Главное, чтобы больной не подвел, а в себе мы уверены.
– Разрез!
Anamnesis vitae
Оперировали больного с опухолью головного мозга. Ассистировал молодой доктор-интерн.
Для доступа к мозгу выпилили в черепе «окно» 8 на 8 см. Образовался плоский кусок костей черепа – «костный лоскут», как мы это называем. По окончании операции этот лоскут укладывается на место и фиксируется.
Выпилили лоскут, отделили его от мышц. Интерн держит лоскут в руках и не знает, куда его положить.
Тут присутствующий на операции коллега, видя, что интерн замер с куском кости в руках и уже в операции не участвует, хирургу не помогает, прикрикнул:
– Да брось ты эту кость и суши! Видишь, как кровит! Ничего же оператору не видно!
Интерн взял и выбросил лоскут в тазик у себя под ногами! То есть лоскут этот теперь как в помойном ведре побывал. Использовать его для закрытия дефекта черепа – невозможно.
Опасный врач
Спрашиваю:
– Ты врачом у нас сколько работаешь?
– Пятый год! – и смотрит зло.
«Понятно, – думаю. – Опасный возраст! Здесь ничему еще не научился, что учил в институте – забыл. Гонору – немерено. Знает все больничные сплетни. Не увольняется только потому, что никак не найдет дураков, готовых платить ему пять тысяч долларов в месяц за честные глаза и знание английского».
– Знаешь, – продолжаю, – есть люди, которые держат в клетках крыс разных, хомячков, шиншилл. Убирают вальеры: чистят прутья, меняют подстилку, моют кормушки и поилки. Даже купают всю эту зоологию, представь себе… Для чего они это делают, как думаешь?
– Вы меня за этим вызывали? Хомячков хотите разводить?
– Я узнать хочу, почему в твоих палатах помойка! Ты что, во время обхода не видишь, что постельное бельё у больных – грязное, на полу – мусор. Ноги к полу прилипают… Почему прилипают, знаешь?
– Не замечал.
– А ты бы в палаты почаще заходил! Массу интересного можно увидеть. Тебе что, сложно призвать санитарку, сестру-хозяйку, старшую сестру и сказать, что не будешь делать обход, пока порядок в палате не наведут?! Больных трудно призвать к порядку? Чтобы все эти банки-склянки, посуду немытую выносили. Тумбочки в порядке содержали! Больные в чистоте быстрее выздоравливают!
