За чертой - Александр Николаевич Можаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– По грехам нашим… – грустно повторил он. – Где-то смалодушничали, где-то перемолчали, и вот…
– Не по «нашим», а по «вашим», – выпив и занюхивая солёным огурцом, поправляет Носача Кудин.
– Да это понятно, что по моим, – безропотно согласился тот. – Ты, Кудин, в этом деле безгрешен, почти праведник, лязгаешь и где надо, и где не надо, а мне действительно приходилось и лицемерить…
Выпив со всеми и склонившись ко мне, Носач говорил уже тише:
– Я чего тебя кликнул, Николаич, – поддержать надо…
– Поддержим…
– Может, так станет, что жён-детей на вашу сторону переправлять будем…
– Примем… А что Бармалея не видно здесь?
– Болеет…
– Что с ним? Тестева хворь?
– Да нет, посерьёзней, – отвечает Носач. – От него не добьёшься, а Людку спрашивать…
Начали запись в дружину самообороны. После третьей все наконец согрелись, и далёкий «майдан» уже никого не страшил.
– Это им не ментов цепками охаживать. Пусть только сунутся!.. Тут им не там… – потряхивая своей рыжей бородой, шумел Пашка Конь.
– С такими мужиками разве пропадём?! – улыбается мне Носач.
– Э-э, с какими ещё мужиками?! Казаками! – пьяно ревёт Пашка Конь. – Пиши в ополчение! Первого меня пиши!
– И меня пиши!..
– Все поднимемся! Всех пиши!..
Один лишь Кудин не вступал ни в какие разговоры, потупив взор, отрешённо смотрел на дно стакана.
– Кудин! – окликнут Носач.
Кудин, взглянул на него исподлобья.
– Чего молчишь?
– А чего кричать?
– В дружину писать?
– А без писульки меня не примут?.. – усмехнулся и качнул головой.
Павел Николаевич Дуня
Жекиного дядю, Павла Николаевича Сапельникова, памятуя его любимую песню, дразнили на хуторе Дуней. В былые годы работал он в Верхнем хуторе плотником, но даже тогда находил время позабавить народ своими песнями. На каждое торжество все окрестные хутора звали его к себе, и он как человек добрый и отзывчивый не отказывал никому. Без Павла Николаевича и свадьба не свадьба – пьянка. С собой он приносил свою потрёпанную гармонь, и его всегда сажали на самое почётное место. Знал Павел Николаевич бессчётное количество песен, а если какую и не знал, то как природный «слухач» мог наиграть её с одного лишь намёка. Когда ж гости порядком поднабирались, приходило то замечательное время, из-за которого он, собственно, и приходил на праздник. Павел Николаевич торжественным взглядом окидывал собравшихся и, распахнув меха, играл уже исключительно свои песни. В них доставалось на орехи всем обитателям окрестных хуторов, и каждый мог легко угадать себя. Все людские пороки по собственному опыту были хорошо известны самому Павлу Николаевичу, поэтому его песни были жизненно достоверны.
– Дуня, сыграй об ольховских зятьях! – кричали бабы.
Но лишь затихал последний аккорд песни о весёлой и трудной доле «ольховских зятьёв», как шёл новый заказ:
– Ну-ка, двинь про наших тёщ! А то они чтой-то развеселились…
Жена Павла Николаевича, Евдокия Александровна, преподавала в нашей школе математику и за глаза её звали Константой. Как человек, занимающийся точной наукой, была она маленько пришиблена цифрами и по этой причине улыбалась редко, разве только в дни отпуска, когда математические термины давали ей небольшой роздых. Во всех жизненных проявлениях своего сурового характера Евдокия Александровна была полной противоположностью Павлу Николаевичу. Если Павел Николаевич мог лишь по самой малой причине безудержно радоваться, любой мелочи, пусть то прилёту скворцов или первому снегу, был импульсивен и быстро менялся в зависимости от всяческих передряг, то все поступки Евдокии Александровны были осознанно выверены, предсказуемы и мало изменялись под давлением тех или иных жизненных обстоятельств. Поэтому для многих оставалось загадкой: как эти два антипода не только уживались под общей крышей, но ещё и умудрились родить и поднять двоих детей, один из которых стал геофизиком, а другой музыкантом.
Как человек страстный Павел Николаевич жил ожиданием каких-то фантастических чудес. Однажды он внушил себе мысль об исключительности своих творений. Эта мысль возбуждала в нём самолюбивые мечтания и лишала покоя всех, кто имел неосторожность приобщиться к его творчеству. Часто он представлял себя то великим композитором-песенником, то певцом, то поэтом. Вдруг ему вздумалось увековечить свои поэтические опусы в печатном виде. Но то, что лихо прокатывало на хуторской свадьбе, никак не могло ужиться на страницах нашей районной газеты, имевшей славное советское прошлое и носившей в былые дни громкое название: «Путь к коммунизму».
Своими песнями Павел Николаевич давно вынес мозги не только жене и соседям, но и всему Верхнему хутору. Тут-то его соседка Валентина Сычёва и дала ему дельный совет:
– Ты, Дуня, сутками нам докучаешь, а толку от этого никакого. Что мы тебе присоветовать можем?.. Иди через Деркул к атаману, он хочь и не такой известный писатель, как ты, но советом поможет лучше нашего.
С этого дня Павел Николаевич и наладился приходить ко мне. Лишь утро, он уже на дворе. Если вовремя замечу его – успею спрятаться, тогда вынуждена слушать его Виктория. Она человек деликатный, терпеливый, дослушает до конца, ещё и похвалит. Ну а если спрятаться не успею, то, как говорится в детской считалке: «Кто не схоронился – я не виноват».
Павел Николаевич достаёт из-под руки гармонь, при этом его мало интересует: есть у меня время на его концерты или нет.
– Слухай! – приказывает он и разворачивает меха.
Часа полтора он, безжалостно терзая гармошку, сыплет куплетами, от которых следовало б беречь детское ухо.
– Ну? – наконец спрашивал он.
– Хорошо… – обречённо хвалю я, с надеждой, что Павел Николаевич уже утолил свой душевный жар и сейчас, распрощавшись, пойдёт вброд через Деркул домой. Но моя сдержанная похвала, напротив, вдохновляет его.
– Тогда слухай дальше! – распахивая гармонь, торжественно произносит он.
Выдав пару сотен куплетов, он наконец утирает пот.
– Хочу напечатать, – говорит он.
– Флаг тебе в руки, Павел Николаевич! Под лежачий камень вода не течёт – отошли в нашу районку… – советую я.
– Уже отсылал…
– Ну и?..
– Молчат, – с грустью говорит Павел Николаевич.
Вдруг глаза его оживают, и в них вспыхивает огонёк надежды.
– Слухай, атаман, тебя ж скрось все знают, звякни главному редактору Заверюхе… Скажи ему, что так, мол, и так… Что он там думает?..
– Хорошо, звякну… – обещаю я.
– Прямь щас звякни, – не доверяя моим обещаниям, настаивает Павел Николаевич. – Звякни – Заверюха тебя послухает.
В надежде, что главреда Заверюхи сейчас в редакции нет, набираю номер. На беду, Заверюха на месте.
– Николай Павлович, здравствуй! Узнал?
– Здравствуй, дорогой! Конечно, узнал! – бодро отвечает Заверюха и начинает расспрашивать о моём житье-бытье.
– Да тут, собственно, не обо
