Тьма после рассвета - Александра Маринина

нужно будет приватно переговорить с Михаилом Филипповичем, и абсолютно нормальным, что в спальне посторонним делать нечего, там и присесть-то некуда, разве что на постель. А теперь вот думаю об этом и не понимаю… Что за невероятно секретные разговоры могли быть? Почему нельзя присесть на широкую кровать, на покрывало? Почему дети не могли там поболтать или поиграть? Впрочем, какие там игры… Они уже большие. Им хочется пластинки послушать или магнитофон, у Смелянских всегда есть импортные диски и хорошие записи модной зарубежной музыки. И почему то, что еще несколько дней назад казалось мне в порядке вещей, сейчас вызывает недоумение и злость? Почему я не подумала об этом раньше, в среду, когда Ленка предложила удалить ребят из-за стола? Выходит, я тоже виновата».

До самого утра она перебирала в голове все мельчайшие детали того вечера, пытаясь найти того, кого можно и нужно обвинить. И чем больше думала, тем менее виноватой выглядела Елена Смелянская и тем более виноватой казалась себе Татьяна Муляр.

***

Старший следователь областной прокуратуры Розенталь вместе с группой выезжал в район аэропорта Домодедово на «уличную», иными словами — для закрепления показаний на месте преступления. Когда подъехали Череменин и Гордеев, Розенталь сел к ним в машину и указал на микроавтобус, в который садились криминалисты, оперативники и понятые.

— Поезжайте за ними, по дороге поговорим, другого времени сегодня не будет, «уличная» — это всегда волынка на полдня, если не дольше. Как пересечем Кольцевую — они притормозят и я пересяду. Что вас интересует?

Гордеев приготовился к тому, что Леня Череменин начнет рассказывать о восьми трупах в разных городах и республиках, но подполковник задал вопрос прямо в лоб:

— Может ли так быть, что преступление совершено по сексуальным мотивам, но никаких следов этого мотива нет?

— Может, — не раздумывая, ответил Розенталь, невысокий, плотный, очень энергичный человек лет пятидесяти с яркими, немного выпуклыми глазами.

— Такие случаи часто встречаются?

— Среди выявленных — редко, но можете себе представить, сколько их среди невыявленных, — усмехнулся Розенталь. — Латентность сексуальных преступлений огромна. Во-первых, мотив не всегда очевиден, что бывает как раз в тех случаях, о которых вы спрашиваете, во-вторых, потерпевшие не заявляют. Даже о таком тяжком варианте, как изнасилование, и то зачастую молчат, а уж про менее тяжкие проявления — даже говорить смешно. Стесняются, смущаются. Вот ведь парадокс: жертвам половых преступлений бывает стыдно, словно они сами в чем-то виноваты. Потом они представляют, как им придется все это рассказывать посторонним людям в милиции, называть вещи своими именами, а они и слов-то приемлемых для этого не знают. Глупо ждать от девочки лет четырнадцати-пятнадцати, что она придет и будет говорить об эксгибиционисте, демонстрирующем эрегированный фаллос, правда? Или о вуайеристе, который подглядывал в окно женского туалета. Как ей сказать? Что сказать? Что дяденька распахнул плащ и показывал пиписку? И это незнакомым взрослым мужикам в дежурной части? Да девочка лучше умрет, чем произнесет такое. В результате нам становится известно хорошо если об одном-двух случаях из ста реально совершенных. Эти два случая, может, и попадут в статистику, и то не факт, а остальные? Вот вам и латентность. Ладно, я отвлекся. Вернемся к вашим вопросам. О неочевидном мотиве можно говорить, когда нет ни следов насилия, ни следов эйякулята. Что в вашем случае?

— У нас мальчики-подростки со следами жестоких побоев, анус не поврежден, на телах и одежде следов семяизвержения не обнаружено.

— А рядом? Рядом с трупами эти следы искали?

— Искали, — кивнул Череменин. — Но я еще раз уточню. Могли и упустить. Советуете повнимательнее этот момент исследовать?

— Без толку, — вздохнул Розенталь. — Если дело в вашем главке, стало быть, и времени много прошло, и география обширная. Да и следов этих могло с самого начала не быть. Презерватив, например, использовали. Или вообще ничего, а просто… в трусы, как говорится. Или в тряпочку.

Капитан Носилевич не обманул, о преступлениях на сексуальной почве следователь Розенталь действительно знал столько, сколько не написано ни в одном учебнике, ни в одной монографии. Много интересного они услышали, пока ехали до Кольцевой автодороги. На границе города и области микроавтобус остановился, Череменин тоже зато­рмозил.

— Буду пересаживаться, — сказал Розенталь. — Удачи вам, сыщики!

Гордеев посмотрел на часы: на Красную Пресню он спокойно успевает к одиннадцати, даже с запасом, а на оперативку можно не ехать, замначальника отдела отнесся с пониманием и разрешил отсутствовать, сказал, что план подпишет вечером. Хороший он мужик, Виктор отлично сработался бы с ним, но вот начальник отдела… Нет, нужно добиться перевода. Невозможно нормально работать с человеком, который не любит тебя до такой степени, что не пишет представление на присвоение очередного звания, хотя срок уже год назад по­дошел.

— Получается, все эти извращенцы, которые показывают, трогают и подсматривают, это в среднем мужики в районе тридцати пяти — сорока пяти, — задумчиво констатировал Гордеев. — Они неагрессивные и трусливые. А те, которые убивают, обычно помоложе. Слушай, Леня, а почему нам никогда про это не рассказывают? Вот политчас этот идиотский проводят раз в неделю, талдычат про международную обстановку, про происки мирового империализма, про всю эту муть, которая в работе ни фига не нужна, а такие необходимые вещи оседают неизвестно где, неизвестно в чьих головах и не доходят до тех, кому они действительно нужны?

— Ну что ты спрашиваешь? Сам ведь все знаешь.

— Знаю, — уныло подтвердил Гордеев.

— Мне дочка вчера рассказывала про ФБР: у них там, оказывается, целое направление создано, называется «профайлинг» или «профилирование», разрабатывают типовую модель психологической характеристики серийных убийц. А у нас даже слова такого не знают. И знать не хотят, между прочим.

— Да ну? Действительно не хотят?

— Не хотят. У меня знакомая есть, следователь, Вера Попова, учится в адъюнктуре Академии МВД, пишет диссертацию про преступников с аномалиями психики, так ее знаешь как опускают? Обвиняют в том, что она погрязла в болоте ломброзианства, представляешь? Намекают, что, если будет упираться — из партии выгонят. Велели тему диссертации поменять, в противном случае пообещали сложности на защите. А все почему? Потому, что провозгласили лозунг: преступное поведение есть пережиток буржуазного сознания, этот пережиток с течением времени по мере продвижения к коммунизму будет полностью уничтожен, и тогда никакой преступности в СССР не будет. Построим коммунизм — ликвидируем преступность. Коммунизм же это когда от каждого по способности, каждому по потребности и ни одного преступника. А если признать, что часть преступлений продиктована не пережитками буржуазного сознания, а болезнью или врожденными особенностями психики, то придется признать и тот факт, что болезни-то никуда не денутся и преступники все равно останутся. Значит, никакого коммунизма не будет. Кто ж согласится такое признать? Придется тогда всю идею похерить. Преступность должна быть только в капстранах, злобных и неправильных, где угнетают рабочий класс, а при социалистическом строе все сплошь хорошие, здоровые и честные. И чем ближе к коммунизму, тем здоровее и честнее. Как в той песне-то пелось? «Если кто-то ­кое-где у нас порой…» Именно что «кто-то», «кое-где» и «порой». Несчастные случаи, а не закономерности. Всем нужна красивая картинка, а правда не нужна никому.

В голосе Череменина слышались тупое отчаяние и безысходность. Гордееву захотелось как-то приободрить товарища, отвлечь от тягостных мыслей. Вот он про дочку заговорил, вернее, про падчерицу, но коль уж он