Один в поле воин - Михаил Нестеров

Ширяева спокойно приблизилась к пленнику, опустив руку с оружием. Он снова вывернул голову, когда она зашла ему за спину, сильно оттолкнулся ногами и упал на пол, опрокинутый стул ударил его по голове. Он перевернулся на спину и, помогая себе ногами, пополз к двери, не сводя глаз с пистолета.

– Остановись и перевернись на живот, – приказала Валентина. И ухмыльнулась: парень напомнил ей извивающегося червя, которого насаживают на рыболовный крючок.

Он не слышал ее, продолжая ползти. Когда его голова коснулась стены, он неожиданно обмяк, понимая, что ему все равно не уйти. Если ему суждено умереть, он умрет.

Им овладела апатия, тело его стало безвольным, он не противился, когда Валентина твердой рукой взяла его за плечо и перевернула на живот. Затем отомкнула на одной руке наручники.

Трубы водяного отопления проходили по обе стороны дома, и Валентина не долго выбирала место. А точнее, не выбирала совсем, приковав пленника к трубе там, где он лежал. При этом она ни на миг не расслаблялась, держа палец на спусковом крючке. Она не ставила перед собой цель довести пленника до состояния животного страха, у нее были совсем другие планы. Максим поначалу вызвал у нее чувство гадливости, затем – жалости. Он – инструмент в ее руках, но также должен понести наказание, пусть не такое суровое, какое ждет его отца. Оба подвергнутся мучениям, но муки одного будут ничтожными по сравнению с муками другого.

Валентина поставила перед парнем пластиковую бутылку с водой и погасила в комнате свет.

Ей еще многое предстоит сделать, она только в начале пути. Решающий шаг сделан, отступать некуда. Для мести ей не нужен был допинг, перед глазами постоянно стояла жуткая картина окровавленных тел. Не притупилось и самое, пожалуй, ужасающее: опрокинутый гроб и покойник, упавший лицом на асфальт. А тремя днями раньше отрывистый голос врача: "Все... Покиньте палату". Игла системы, грубо выдернутая из локтевой вены покойника, покачивающаяся на спинке больничной кровати.

Ширяева заварила крепкий чай, прислушиваясь к мерному дыханию пленника. Дверь в комнату была открыта, и она видела ноги, обутые в кроссовки. Парень спал. Он пережил настоящий шок. Но теперь женщина не будет доводить его до такого состояния.

Она вернулась в комнату, зажгла верхний свет и, наклонившись над пленником, еще раз вгляделась в его лицо. Осмотр ее удовлетворил: бледность еще не сошла с лица парня.

Валентина приготовила видеокамеру к съемке, надеясь на приличную цветопередачу, которую гарантировали производители камеры "Сони". Немного помогли лампы дневного света.

Она долго разбиралась, читая инструкцию, прежде чем сумела присоединить кабелями видеокамеру и телевизор.

То, что нужно, подумала она, теперь уже на экране всматриваясь в известкового цвета лицо пленника.

Короткий сюжет был незамысловат – крупным планом изможденное лицо, затем камера медленно смещается к плечу пленника, потом чуть правее, пока в кадре не блеснут наручники. Обратное движение камеры, бледный лик Максима, плечо, наручники... Словно плавное покачивание на волнах: лицо – плечо – наручники...

36

Когда запись, сделанная неизвестным, закончилась, Станислав Сергеевич Курлычкин откинулся на спинку мягкого кресла. Вся его физиология кричала, что нужно немедленно действовать, бежать, разыскивать, рвать зубами, чувствуя на губах кровь, до боли в ногах пинать чьи-то тела... Вместо этого он остался неподвижен, напрасно пытаясь проанализировать ситуацию.

Пока было ясно одно: кто-то похитил его сына и держит в плену. Требований о выкупе не поступало. Дальше этого Курлычкин не продвинулся ни на шаг. Он представлял, что случится в ближайшее время. Не пройдет и пяти минут, как он буквально взорвется, разгромит весь офис. Потом... успокоится.

Пока еще ничего не ясно, а он уже разрабатывал план возмездия, причем почему-то с конца – с ужасной смерти неизвестного похитителя, у которого не было лица, а только бесформенное белесое пятно в обрамлении черных, как смоль, волос, затем встреча с ним, долгая погоня на машинах, оперативная работа всех без исключения людей группировки, инструкции, внезапно накатившее бешенство, которому способствовало получение пленки.

Все, он прошел от конца до начала и взорвался, отбросив сильной рукой кресло и срывая с окна офиса жалюзи. Оно некрасиво растянулось, походя на мехи гармошки.

В кабинет заглянул обеспокоенный, пожалуй, самый преданный друг Костя Сипягин. В течение минуты он созерцал взбесившегося друга, не смея раскрыть рот.

– Зайди, ну! – Курлычкин дышал тяжело, побагровевшая шея, стянутая наглухо застегнутым воротничком рубашки и галстуком, бугрилась вздувшимися венами. Он рванул галстук и отбросил его, другой рукой расстегивая пуговицу. – Кто передал тебе эту кассету?

– Пришла по почте ценной бандеролью. – Секунду поколебавшись, Сипягин добавил: – Оценена в сто рублей.

– Я не спрашивал, сколько она стоит!.. Ну, чего ты стоишь в дверях? Зайди, спроси, что случилось... – Курлычкин твердым шагом подошел к магнитофону и перемотал пленку.

Сипягин увидел на экране телевизора Максима, которого не могли найти в течение полутора суток.

– Весело? – спросил Курлычкин, наливая в стакан водку. Выпив одним духом, он извлек из холодильника лимон, острым ножом разрезал его надвое и выдавил в рот сок. Сморщившись, делая судорожные движения горлом, поднял отброшенное кресло. Запись тем временем закончилась.

– И все? – в полном недоумении спросил Сипягин.

– Тебе этого мало?!

– Ну... – замялся Костя, – обычно в таких случаях наговаривают условия выкупа. – И без паузы продолжил: – Думаешь, это чеченцы?

– Я ничего не думаю. – Курлычкин снова покинул свое место и возбужденно прошелся по кабинету. – Я не в состоянии соображать. Но я найду эту гадину!.. – Поскрежетав зубами, он спросил: – Кроме кассеты, должна быть квитанция, она сохранилась?

– Найду, – неопределенно ответил Сипягин.

– Передай ее и кассету нашим долбозвонам из аналитического центра, пускай немедленно включаются в работу. – Лидер "киевлян" выругался, перенося злобу на сына. – Сколько раз предупреждал засранца! Ведь только на днях из тюрьмы вытащил!

– Скорее всего это дело рук чеченцев, – снова высказался Сипягин.

Курлычкин покачал головой, надолго задумавшись.

– Нет, тут что-то другое, нутром чую. Максима снимал на пленку какой-то изощренный тип, камерой водил туда-сюда, заметил?

Сипягин кивнул. Он стоял напротив телевизора, глядя в потухший черный экран.

– Мне непонятно, – повторился Костя, – почему нет никакого сообщения?

– Еще сообщат.

От этого предположения Курлычкину стало еще хуже, и он твердо уверился, что на следующей кассете, которая, судя по всему, также придет по почте, услышит еще и сообщение. Но хоть что-нибудь услышать, хорошее или плохое, порой между ними нет особой разницы. Хуже всего жить в безвестности.

– Вот что, Костя, поднимай всех на ноги. Дело может оказаться куда серьезнее, чем я думаю. Аналитикам делать запросы аккуратно. Хотя я понимаю, что шила в мешке не утаишь, ребята поднимут весь город на уши. Если нам не удастся вернуть Максима к завтрашнему дню, придется сказать, что он уехал, не предупредив: в деревню, за границу, к черту на рога! Это прежде всего для ментов – чтобы потом они не отобрали у меня аппетитный кусок. Я зубами порву тех, кто поднял на моего сына руку.

Вчера он не дозвонился сыну ни домой, ни на дачу и послал к нему водителя. Тому пришлось возвращаться в офис, чтобы взять у Курлычкина ключи от квартиры, так как на звонки никто не отвечал. Босс передал ему также ключи от дачи. Но ни дома, ни за городом Максима не оказалось.

Поначалу возникло только легкое беспокойство и раздражение: опять загулял и спит сейчас у какой-нибудь телки. Ближе к вечеру, когда о сыне не поступило никаких известий, беспокойство усилилось, а раздражение постепенно переросло в злобу. Ночь прошла в тревоге и ожидании. Уже под утро Курлычкин сподобился позвонить бывшей жене, матери Максима. Но нет, у нее он тоже не появлялся. Она спросила, что случилось с сыном. Он ответил, что ничего, все в порядке.

Сипягин ушел. Сейчас люди Курлычкина будут проверять места возможного нахождения сына, расспрашивать тех, кто мог его видеть прошлым вечером и ночью, соберут всех проституток в городе и с каждой потолкуют отдельно, навестят бывших друзей-товарищей, однокурсников из университета...

Просто не верится, что среди тысяч показаний, ответов и совершенно необоснованных оправданий, рожденных страхом перед старшим Курлычкиным, не прозвучит нужная информация о Максиме.

В голове слегка зашумело. Курлычкин давно не пил водку стаканами, особенно с утра. Да и стакан был особенным – тончайшего, прозрачного, как воздух, стекла, он привез его из Чехии в качестве сувенира. Повыше середины проходил тонкий золотистый ободок, до которого обычно наливают пиво в пивных барах, – он соответствовал тремстам миллилитрам. Остальная часть предназначалась для пены, чтобы она не перемахивала через край, а красиво контрастировала с напитком прямо в стакане.