Одержимость шейха (СИ) - Рейн Миша

Дыхание Джансу учащается, вынуждая ее грудь под тонкой рубашкой вздыматься и опускаться. И будь я проклят за свое влечение, когда опускаю взгляд на манящие холмики с торчащими сосками. Всеми силами я стараюсь обуздать разгорающееся желание, приказываю себе забыть вкус девичьих губ и цветочный аромат ее кожи, который сейчас приглушен запахом различных трав.

— Оставь меня в покое, — выдыхает она с дрожью в голосе, а я лишь качаю головой, сильнее впечатывая пальцы в засохшую глину, грозя проломить стену.

— Не проси меня о том, чего я никогда не смогу исполнить.

Внезапно ее ладони упираются в мою грудь, одним лишь прикосновением пропуская сквозь меня чистейший ток. Что она со мной делает?

— Ты причинил мне боль. И если намерен еще раз это повторить, — судорожно облизывает губы, — я клянусь, — ее голос наполняет ярость, которая, правда, слишком быстро гаснет, но все же девушке удаётся прорычать свою угрозу: — Я убью себя.

Эти слова вынуждают меня затаить дыхание и отпрянуть. У самого грудь вздымается от наполняющих ее острыми иглами чувств. Сейчас все ощущается слишком ярко.

— Я не прикоснусь к тебе, — заявляю хрипло, едва справляясь с рваным дыханием. — Обещаю. Не прикоснусь, пока ты не попросишь меня об этом сама.

— Никогда! — вспыльчиво вырывается из ее рта. — Этого не произойдёт никогда.

«Время покажет», — решительно и в тоже время раздраженно проносится в моей голове, но, естественно, ничего подобного я не говорю, лишь неторопливо киваю.

— Я не прикоснусь, — держу ее под фокусом пристального взгляда. — Но это не значит, что ты свободна. Ты моя, Джансу. Хочешь того или нет. И ты вернешься со мной во дворец.

Вмиг в ее нефритах вспыхивает тот самый яростый огонь, смешивающийся с отблеском факелов, освещающих комнату.

Кажется, мои слова придают ей сил. И если ее сила в ненависти, так тому и быть.

— Не вернусь! — яростно. — Никогда больше! Тебе придётся волоком меня тащить, но я все равно не буду принадлежать тебе! Я никогда не оставлю попыток сбежать, а если потребуется, то и покончить с собой. Ты не получишь меня. Мне противно даже смотреть на тебя, чудовище! Твои шрамы ничто по сравнению с тем, как уродлива твоя душа! — она обвинительно тычет в меня пальцем. — Я кричала тебе о своей невиновности, но ты и слушать не хотел, из-за чего я пошла на самый отчаянный шаг, чтобы очистить свое имя, но если бы знала, что это так ужасно, — Джансу переводит дыхание, отчаянно сжимая тонкие пальцы в кулаки, будто вспоминает ту самую ночь, прежде чем прошипеть: — я бы никогда не совершила этого!

Она делает решительный шаг в мою сторону, но, видимо, не рассчитав своих сил, едва ли не падает. Слава Всевышнему, я успеваю это предугадать и подхватить ее исхудавшее тело, сжимая его, пока смысл каждого брошенного мне слова вонзается копьем в мою грудь. Внезапно Джансу издает крик боли, но я не сразу понимаюего причины. А когда ощущаю влагу под ладонями, тут же отрываю от ее спины руку, с ужасом замечая кровь.

— Джансу… — сдавленно произношу я в полном смятении, в то время как в груди все сжимается от осознания, что она ранена.

Мыча от боли, девушка сминает на мне джеллабею, неосознанно ища у меня облегчения.

— Неси ее в кровать, — раздается строгий указ старухи, о которой я совершенно позабыл.

Не медля ни секунды, как можно аккуратнее подхватываю скрюченное тело на руки и устремляюсь следом за ведьмой, слыша, как хрустит под ногами стекло и как часто и прерывисто дышит Джансу. Ведь, как бы я ни старался, рукой все равно затрагиваю пораженные места. А когда я укладываю худенькое тело в постель, Магра тут же отталкивает меня в сторону и разрезает ножницами окровавленную рубашку. И я с ужасом изучаю то, что предстает перед моими глазами: спину, испещренную длинными кровавыми бороздами. Мне не нужно гадать, откуда они появились на нежной девичьей коже. Это следы от плети. И они свидетельствуют о ярости того, кто наносил удары.

Хватаю Магру за плечо, вынуждая смотреть мне в глаза.

— Кто с ней сделал это? — требовательно срывается с моих губ, но Магра насмехается надо мной своими необычными глазами. — Говори!

— Спроси у девушки, думаю, ее глаза видели больше, чем мои.

— Я вырву твои глаза, если ты будешь играть со мной, Магра. Как она оказалась у тебя? Где ты ее нашла? Скажи мне, чтобы я отрубил лично голову каждому ублюдку, причинившему ей боль.

— Так, может, начнёшь с себя?

Проклятая!

— Ты когда-нибудь доведёшь меня до греха, женщина! — цежу сквозь зубы, с трудом удерживаясь от крика, чтобы не тревожить притихшую Джансу. — Обработай все раны, утром мы уезжаем.

Ведьма останавливается, бросая на меня взгляд, будто перед ней стоит осел.

— Ей рано вставать на ноги.

— Она здесь не останется, — резко вырывается из моей вздымающейся груди. — Я отвезу ее домой.

— У нее нет дома. — Магра доходит до тумбы, где стоит таз, и, взяв его, возвращается ко мне. — На меня можешь злиться сколько хочешь. Девушку пожалей. Любая инфекция грозит ей ухудшением состояния. Уверен, что справишься с уходом за ней в условиях пустыни?

— На все воля Аллаха.

Ведьма усмехается. Смеется прямо мне в глаза.

— Отцовская гордыня.

— Лучше быть гордым, как отец, чем трусливым, как мать. Я от своего никогда не откажусь.

Магра смотрит на меня. Но больше ничего мне не говорит. Даже ее глаза становятся холодными и безмолвными. И, прежде чем уйти, она вручает мне таз с отваром трав.

— Поступай как знаешь. Но если ты ее забираешь, то и ухаживай сам. Я не буду тратить время на труп, который ты привезешь в Черный дворец.

_________

Такыр (1) прим. от автора — форма рельефа, образуемая при высыхании засолённых почв в пустынях с характерными трещинами усыхания, образующие характерный узор на глинистом грунте.

Глава 24. Целебные травы

Смотреть на чужие страдания я привык, а в крайнем случае мог одним взмахом сабли и избавить от них, проявив милосердие, но здесь все иначе. Эта девушка волнует меня. И я скорее бы отсек себе голову, чем прибег к подобному методу. Вместо этого я как можно осторожней промываю каждое рассечение на спине, вот только от любого прикосновения ее лицо искажается от боли, за что я начинаю ненавидеть себя еще больше. И все же я продолжаю, сцепив зубы, обрабатывать каждую кровавую борозду, мысленно обещая себе, что найду ублюдка, который это сделал, и заставлю его испытать все муки ада.

Однако мои клятвы не облегчают ее мучений, мне нечем помочь девушке, сгорающей в агонии боли, а ее страдания оказались непосильными для меня. Поэтому мне пришлось прибегнуть к помощи старой Магры. Я знал, что у нее есть травы, которые помогут унять боль, так же как и знал, насколько они могли быть опасны для столь хрупкого существа. Мы шли на большой риск, только у нас не было другого выбора. Джансу терзала белая лихорадка. Я больше не мог видеть бледного лица, покрытого испариной, не мог чувствовать ледяных рук и ног, когда вся она будто горела в огне и дрожала. Казалось, еще немного, и ее фарфоровая кожа начнет отслаиваться и вздыматься тлеющим пеплом в воздух. Любое промедление грозило тем, что Джансу выгорит. Поэтому, не теряя больше времени, ведьма напоила ее крепким отваром с добавлением трав голубого лотоса, ожоги обработала специальной мазью, а на открытые раны спины поместила по одному муравью, каждый из которых впился челюстями в плоть, соединяя края раны и одновременно обеззараживая их своей лечебной слюной. В конце концов, рассечения стали выглядеть так аккуратно, словно над ними поработала игла искусного хирурга, но лихорадка все еще оставалась, а из-за галлюциногенных трав испарины стало в разы больше. Сейчас мы целенаправленно ухудшили ее состояние…

Сглотнув, я бросаю окровавленную тряпку в таз и устало опускаюсь на стул рядом с кроватью. Этим же отваром меня выхаживала Магра после битв в пустынях, так что я знаю, какими сильными свойствами обладают эти травы. Скоро Джансу станет легче, пусть это облегчение и дается ей очередным мучением, истязающим галлюцинациями, жаром и ломотой в костях. Но вскоре ее дыхание успокаивается, становится размеренным и глубоким, сдавленные мычания стихают, а тело перестает дергаться в поисках облегчения.