Безумные дамочки - Джойс Элберт

— Подпись вашего поручителя неразборчива, мадам.

Мистер Безумец на другом конце кровати свернулся черно-белым пушистым клубком. Этой ночью он смотрел на их игрища, и его огромные желтые глаза казались еще больше в полутемной комнате. Ей было интересно знать, что думают коты, когда видят такое, что же они при этом чувствуют? Его острый интерес к подобным спектаклям был настолько очевиден, что наконец-то достал Дэвида, поэтому, когда она с ним трахалась, кот беспощадно изгонялся из спальни.

«Он меня сводит с ума», — говорил Дэвид.

Лу не сразу поняла, что он подразумевал нечто большее, чем простое раздражение. Дэвид боялся кота, хотя и стеснялся признаться в этом. Она размышляла об истоках этого страха, и ей удалось добиться правды.

«Если ты и впрямь хочешь знать, — сказал он непривычно раздраженным тоном, — я боюсь, что он вцепится мне в яйца».

Мужчины — странные существа, непонятные для нее, и это непонимание было одной из причин, почему она зациклилась на работе. Лучше, в конце концов, увлекаться работой, чем мужчинами. КОЛОНКА! ЭТО — КАК СЕКС! ЭТО ЛУЧШЕ СЕКСА! Секс прошлой ночью в итоге удовлетворил ее, было совсем не плохо, и, хотя Лу не собиралась больше встречаться с Маршаллом (разве что в случае такой же острой нужды, как вчера), она была благодарна ему за свое спасение. Секс для Лу был неотделим от творчества. Без него она была высушена, мертва, ничего в голову не приходило. Секс как бы поднимал ворота шлюзов. Несколько лет тому назад с ней это произошло впервые, и теперь она родную мать продала бы за удачно написанную статью. Писатели в этом отношении безжалостны. Люди нужны им для смазки шестеренок их творческого механизма. Они используют людей, как она использовала прошлой ночью Маршалла, который теперь видит сны о подписях поручителей. Трудно поверить в степень самовлюбленности, нарциссизма писателей. Стив Омаха назвал французского художника Давида чудовищем. А знает ли он, что и сам тоже был чудовищем, когда вытаскивал нейлоновые чулки из кармана мертвого товарища в водах Ла-Манша? Без сомнения, знал. Рыбак рыбака видит издалека, думала Лу. Наилучшие идеи почти всегда приходили к ней при пробуждении, когда она оказывалась на сумеречной грани между сном и бодрствованием. Для обозначения такого состояния даже было какое-то особое слово. Гипноозарение, что-то в этом роде, она не могла припомнить точно. Волшебное состояние, как будто еще только зарождающиеся или недоношенные идеи помещаются в особую камеру, чтобы через некоторое время появиться на свет во всем своем блеске и обнаженной красоте.

Казак в воде. Сидни Гринстрит верхом на лошади.

Но едва она собралась вылезти из постели и пойти в гостиную к пишущей машинке, Маршалл раскрыл глаза и как-то странно взглянул на нее. Лу моментально разгадала смысл: он ее не узнал в первую секунду.

— Да это же я, — сказала она. — Девушка, которую ты подцепил в Еврейском музее. Вспоминаешь?

Улыбка обнажила мелкие зубы. Ночью она старалась не замечать их. Теперь он вспомнил, где находится, и лицо у него залоснилось от удовольствия.

— Я храпел?

— Нет. А что? Это случается?

— Да. Иногда даже стены трясутся. Но это бывает, когда я переутомлен.

У него было красивое тело, длинное и стройное. Утром Маршалл произвел на нее лучшее впечатление, чем ночью; он стал увереннее в себе после того, как проявил свои качества неплохого любовника. Если бы ей не надо было писать эту вшивую статью, Лу не прочь бы трахнуться еще разок, особенно если принять во внимание тот факт, что она никогда больше его не увидит, во всяком случае, очень долго. Ночью, когда Маршалл вошел в нее, Лу представила, что он — сутенер из Гарлема, а она — одна из его кобылок. У него было бы три негритянки и две белые девушки, вторая, понятно, медоволосая блондинка, минетчица. В ту же секунду она задумалась: а чего это он так развеселился?

— Куда ты пошла?

Лу вылезла из постели и начала надевать пятнистую пижаму. Пальцами она изобразила царапанье.

— Сяду за машинку и наклепаю забавную историю, дорогой-малыш-солнышко-милый-умница-ангел. Но сначала принесу апельсиновый сок, чтобы тебе не было так одиноко.

— Что за история?

— Для моей газеты. Помнишь, я тебе рассказывала вчера о художнике? Я брала интервью у него. И должна была написать еще вчера, но вместо этого расслабилась и подхватила мужчину, так что утром приходится расплачиваться.

— Я тоже расплачиваюсь.

— Почему? Не хочешь еще раз проделать это сейчас?

Лу улыбалась, флиртовала, но это была лишь игра, Маршалл ничего не значил для нее. Она мечтала, чтобы он нацепил свою хреновую одежду и понесся бы в свой банк, где бы занялся жалкими центами пуэрториканцев, именно они в итоге оплачивают все их расходы на автомобили и секретарш, покупающих для собственных клетушек раздвижные диваны, которых обманывают все кому ни лень. Она ничего об этом не знает. А почему? Сама виновата. Вечно связывается со слабаками. Притягивает их, как магнит. И всегда притягивала. В памяти возникли голубые глаза Питера Нортропа: они требовали, они повелевали.

Лу часто думала о том, какая же у него жена, какого типа женщину он выбрал, но у нее ничего не получалось, на ум приходили только смутные догадки. Даже самый привлекательный мужчина может удивить вас, когда вы случайно столкнетесь с ним во время семейных закупок в каком-нибудь супермаркете. У жен многих бизнесменов, которых знала Лу, был какой-то бесцветный вид, какие-то они все незаметные, бледные. Нелепые одежда и обувь. Но обувь и сумочки — очень дорогие.

Это была одна из многих тем, которые Лу хотела описать, когда (и если) Тони Эллиот даст ей колонку: судороги этих прозаических женщин. Черные патентованные украшения и черные патентованные сумки, нелепые юбки и кривые ухмылки на лицах. Не удивительно, что мужья редко бросают их. Эти бабы слишком незначительны, так что они не создают проблем в повседневной жизни, у них нет лица, они только и делают, что стоят у стиральных машин и кухонных комбайнов, болтая о газетах, мыльных операх и последних телесериалах.

— Я бы не прочь повторить, — сказал Маршалл.

Очевидно, она так удивленно взглянула на него, что он тут же добавил:

— Ты сама только что говорила об этом, вот я тебе искренне и ответил.

Да, это тебе не киногерой. А чего она от него хотела? Ничего. Вот в чем суть. Он один из тех, кто хотел чего-то, и не только секса, надо признаться. Она ему нравилась, он хотел встречаться с ней, он не знал, что все кончено, даже не подозревал об этом. Прошлой ночью Маршалл сказал, что живет на Западной Четвертой улице в Виллидже, и Лу теперь думала, как же он живет: выезжает, чтобы трахнуться с негритянками, или, как и большинство своих сородичей, вырвавшихся из гетто, зациклился на голубоглазых блондинках? Поскольку сама она была кареглазой брюнеткой, то негры ею не очень интересовались (Лу мечтала уехать в Швецию, чтобы ее там избрали королевой). Негры всю свою несчастную жизнь смотрят в карие глаза, видят те же черные волосы, так что этой одноцветностью они сыты по горло. Именно поэтому так часто видишь, как они гордо вышагивают под ручку с ослепительными блондинками в тесно обтянутых брюках.

— Я тоже не против, — не очень искренне сказала она. — Но сначала работа. Понимаешь, газета выходит завтра днем.

— Да мы быстренько, — с надеждой сказал он.

— Тогда зачем?

— Не знаю.

Одевайся, засранец, вот что на самом деле ей хотелось сказать, но, с другой стороны, было рано, начало восьмого, и он, наверное, собирался, не заходя домой, пойти сразу на работу во вчерашней одежде. В таком случае, зачем оделся? У него уйма времени. Может, ему стоит еще поспать. Но ей было наплевать, чем он займется, лишь бы не путался у нее под ногами. Она могла выдать в офисе последние новости, вызвав ими шум и возмущение, и это ее не пугало, потому что это — пустяки, не связано с творчеством, это скорее механическая запись события, очень сухая и объективная, а вот интервью со Стивом Омахой — совершенно другое. Тони Эллиот поведал ей, что, если оно будет хорошо написано, он вставит его в понедельник на первые страницы. Этот стимул к работе требовал тишины и покоя.

— Я сейчас вернусь, — сказала она.

Мистер Безумец последовал за ней на кухню и немедленно запрыгнул на стул, стоявший у плиты. Лу приучила его сидеть там в ожидании завтрака. Если он не сидел на стуле, то терся о ее ноги в нервном предвкушении еды, и она старалась не задумываться над вопросом, почему эти движения так сильно ее раздражали.

— Мистер Безумец арестован, — объявила ему Лу, надеясь, что не забыла купить кошачий корм, когда в последний раз была в супермаркете. Ее жизнь складывалась так, что она редко там бывала, и однажды, получив счет, поняла, что в среднем тратит в неделю только восемь Долларов, большая часть которых уходила на женскую гигиену и еду для кота. Ну, она еженедельно тратила больше денег в салоне красоты на маникюр и прическу, чем на еду. Как часто Лу говорила Дэвиду, который уговаривал ее есть побольше, пища нагоняла на нее, тоску, и она не понимала, почему он делает из еды кумир.