Безумные дамочки - Джойс Элберт

В детстве мать кормила Беверли овсянкой из тарелки, на дне которой была нарисована собака. Собака была такого устрашающего вида, что она никогда не доедала до конца, чтобы не видеть этой морды. На тарелке Салли была нарисована маргаритка, а Салли любила эти цветы. Девочка ела хорошо. Проблемы были с Питером-младшим. Ему все не нравилось. Сейчас он, должно быть, у себя в комнате, катается на музыкальной лошадке или бешено бегает с любимой тележкой. Беверли сказала Маргарет, что ее раздражают шумные игры по утрам, и она, прежде чем встретиться с сыном, должна выпить минимум две чашки кофе, так что Маргарет велела мальчику в утренние часы играть у себя в комнате. Около одиннадцати ему позволяли спуститься вниз и встретиться с матерью. Он — восхитительный ребенок, каждое утро думала Беверли при виде сына. Она обращалась с ним суровее, чем с Салли, потому что больше любила и поэтому испытывала чувство вины. В итоге Салли росла сорванцом, и похоже, когда вырастет, то устроит какому-то мужчине веселенькую жизнь.

Беверли удалось провести утро, не прикоснувшись к «Герцогу». Она выпила три чашки кофе без сахара и молока, выкурила три сигареты с ментолом, дала указания насчет ужина, обняла и поцеловала Питера-младшего (отчего дети так сладко пахнут?), ответила по мере сил на все бесчисленные «почему». Затем натянула верблюжье пальто с поясом и поехала в загородный клуб «Вишневая долина», где ее ждала Ди-Ди.

— Этот сукин сын в следующем месяце переезжает в штат Огайо, — сказала Ди-Ди, некрасиво искривив губы. Это была тонкая нервная блондинка, почти без груди, но с интересным угловатым лицом. — Огайо! Вообрази! Дерьмо! Что я буду делать?

Она в бешеном темпе пила водку с мартини, и Беверли, не забывая о лишнем полукилограмме, заказала виски, чтобы поддержать компанию.

— Найдешь кого-нибудь еще, — сказала Беверли, изображая сочувствие.

— Думаешь, это так легко? Надо тебе самой как-нибудь попробовать! Нужны недели, даже месяцы!

Ди-Ди заплакала.

— Позвонил утром и отменил свидание. Я спросила, почему мы не можем встретиться сегодня, он же еще месяц будет здесь. Нет, сказал Джордж, мы все поменяем. Остаются только вторники. Вторник! Это же через четыре дня! И чем я должна заняться? Онанизмом? А он в эту секунду трахает какую-нибудь студентку. А потом они будут говорить о полифонии в музыке.

Все мы выбиты из колеи, думала Беверли, все мы, женщины. Мы только пьем, ходим по магазинам, встречаемся в загородном клубе, иногда вцепляемся в первого попавшегося мужчину. А если бы мы жили в городе, было бы так же? Может, это из-за нас? Или из-за места? Или из-за того и другого вместе?

— Уже сейчас плохо, — продолжала Ди-Ди. — А что будет, когда я постарею? Кто захочет возиться со мной?

— Может, тогда Крис оживет? — предположила Беверли.

— Мой муж? Оживет со мной? Ты шутишь? Он меня ненавидит. Без шуток. На днях он обозвал меня сраной занудой.

Беверли подумала, что, возможно, Питер тоже так думает о ней. Она хотела бы завести любовника, но у нее не было характера Ди-Ди. Нет, не здесь, в Гарден-Сити, не в доме, где она прожила с Питером восемь лет.

— И знаешь, что еще? — сказала Ди-Ди, подзывая официанта, чтобы заказать обед. — Этот мерзавец прав. Я и есть сраная зануда.

По дороге домой Беверли заехала в магазин сыров на Седьмой стрит. Выбрав его любимый сорт, она сделала помимо своей воли странную вещь. На прилавке лежал пакет «Камамбера», который оставил кто-то из покупателей и его не успели вернуть на витрину. В каком-то умопомрачении Беверли, выждав, когда продавец отвернется, схватила сыр и сунула себе в сумку. Затем расплатилась за «Эдем» и вышла.

Домой она ехала в оцепенении. Я должна бросить Питера. Мысль вертелась у нее в голове, и это была даже не мысль, а скорее молитва, мольба. Могу я бросить Питера? Когда она подъехала к замку на Стюарт авеню, слезы катились по лицу, застилая глаза. Она торопливо утерлась. Пальцы, касавшиеся щек, были мертвыми, холодными, нечеловеческими.

Звонок в дверь разбудил Аниту ранним утром в четверг, и в какую-то секунду она подумала, что это электронный будильник зовет ее встать, вычистить зубы, принять душ, надень штанишки, форму стюардессы и лететь в… Мадрид? Париж? Рим? Лондон? Каир? Мюнхен? Гамбург? Или она сейчас в одном из этих знакомых и чужих мест перед возвращением в Нью-Йорк?

Очень часто Анита, снимая с лица спальную маску, не могла сориентироваться, где же она находится. Маска была мягкой, зеленого цвета, и на ней поперек было написано: «Спокойной ночи, Чет, спокойной ночи, Дэвид». Иногда Анита не знала, что бы она делала без маски, настолько рваным был ее распорядок дня. Затем услышала поскуливание, вспомнила о Чу-Чу, сидевшем в сумке у радиатора, и, даже не раскрывая глаз, поняла, что она в Нью-Йорке, в постели с Джеком Бейли, а в дверь звонит Симона, которая заехала по дороге на работу забрать собаку.

Джек сбросил все подушки на пол, такая у него была странная привычка, и спокойно спал, когда Анита босиком прошлепала к двери через неубранную гостиную. В свете раннего утра предстала Симона, растрепанная и раскрасневшаяся, в том же платье, что и вчера. Но она вся светилась, будто время, проведенное с Робертом Фингерхудом, было очень счастливым.

— Извини, что разбудила, — выдохнула Симона (она что, бежала?). — Но я не могла бросить Чу-Чу. К тому же ключи и все прочее тоже в сумке.

Анита побрела за сумкой.

— Он прекрасно себя вел. На ночь я дала ему теплого молока, и он тихо сидел всю ночь. Как у тебя дела с Робертом?

— Великолепно. Необыкновенно. Он удивительный человек. А у тебя с Джеком? Он остался?

— Да. Еще спит.

— Как ты думаешь, у вас продолжится?

— Не знаю, — призналась Анита. — С Джеком всегда так. Он очень непостоянен. И эта неопределенность мучит меня. А вы с Робертом еще встретитесь? Он что-нибудь сказал?

— Я не буду с ним снова встречаться, я буду жить с ним! Представляешь себе? Он пригласил меня жить с ним!

— Ты считаешь, что это хорошее предложение? — резко очнувшись от сна, спросила Анита и задумалась, имел ли отношение к успеху Симоны размер ее груди.

— Хорошее предложение? — Симона с тупым раздражением уставилась на свою бывшую соседку. — Ты шутишь? Шарики за ролики заехали? Мне что, это ежедневно предлагают? Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я подумала о твоей квартире. Знаешь, надо бы сдать ее.

Раздражение Симоны начало прорываться наружу, и Анита знала, что та сейчас думает: как ты можешь быть такой тупой в этот момент, такой практичной и приземленной, как можно стоять в своей кукольной пижамке и нести всякую чушь насчет квартиры и аренды, когда я сейчас счастлива до изнеможения?! Но именно поэтому Анита и заговорила о скучных вещах, они отвлекут внимание Симоны и скроют ее настоящие чувства: болезненную, невыносимую зависть при виде неожиданного счастья подруги.

— Я имела в виду, — сказала Анита, — что, может, лучше подождать, пока он не предложит пожениться. А если ты переедешь, он может никогда не сделать предложения.

— Роберт без ума от меня, — гордо ответила Симона. — Я это ясно вижу. Я его очаровала.

— Но я говорю о браке.

— Ты только о нем и говоришь. На свете есть и другие вещи.

— Например? Трахаться на раковине?

— Не надо напоминать мне о прошлом. Все изменилось, все теперь будет по-другому. Я наконец-то встретила НОРМАЛЬНОГО мужчину. Представляешь? После стольких лет скитаний по Нью-Йорку.

— Рада слышать. А теперь ты скажешь, что даже достигла оргазма.

При этих словах Симона сжала губы и нахмурила брови.

— Ты — настоящая скотина. Ты это знаешь?

Она повернулась и быстро пошла к лифту с сумкой в руке. Симона не обернулась и не попрощалась, не поблагодарила Аниту ни за вечеринку, ни за то, что присмотрела за псом. Анита не понимала грубых людей, они оставались для нее загадкой. Возможно, это было следствие профессиональной подготовки стюардессы, которая должна быть вежливой и заботливой даже в самых трудных обстоятельствах. Наверное, ей не следовало упоминать об оргазме, но в прошлом Симона не обращала на это внимания. Она сама (когда они еще только начинали дружить) рассказала Аните о своей проблеме, да и потом часто повторяла это, описывая в красках разные приключения. Так чего же сейчас обиделась, никак не могла взять в толк Анита. Она была шокирована, грубые люди ее шокировали, угнетали, а если, как утверждают специалисты, депрессия — это подавленная форма гнева, то сейчас Анита была в ярости из-за того, что с ней так пренебрежительно обращается та, которую считала своей подругой.

Господи, спаси нас от друзей, думала она, потому что не очень-то верила в женскую дружбу, считала ее промежуточной стадией, не очень искренним жестом, заменой взаимоотношений между мужем и женой. Женщины, даже самые благородные, всегда стремятся Подставить друг друга. Ни одна из них не желает от всего сердца счастья другой, во всяком случае, за свой счет, женщины не настолько великодушны. Анита, уж точно, не такая. Спокойной ночи, Чет, спокойной ночи, Дэвид. Она услышала песню «Воскресенье никогда не повторится» (он не вернется), а это означало, что Джек проснулся и включил свою любимую радиостанцию. Анита была однажды на концерте этой группы и очень жалела об этом. Она тогда распсиховалась. Анита их не понимала. А с чего это она вырядилась тогда в дикое платье, нацепила сморщенную шляпку? Но стихи были хорошие. Не только воскресенье не повторится, ни один день недели не повторится, все дни недели путались при Джеке. Одна из причин, почему она так увлеклась им, была в том, что они оба были заняты одним сумасшедшим делом, поэтому прекрасно понимали этот особый образ жизни: сдвиги во времени, жуткая усталость после полета, вынужденные посадки и, хотя не говорили об этом, — старомодная романтика полета. Анита считала, что они напоминают актеров, которые могут понять и простить некоторые отклонения в поведении, которые непосвященным пришлось бы долго объяснять.