Жизнь на общем языке - Татьяна Александровна Алюшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– То есть вы начали работать на военку?
– Ну, не все так быстро и легко, как хотелось бы, – остудил ее оптимизм Матвей. – Для начала надо представить свое изделие промышленникам, чтобы они вынесли вердикт. Есть такая военно-промышленная комиссия и профилированные институты по разработке военных новаторств. Компании, претендующие на госзаказ, должны быть аккредитованы в министерстве обороны как профилированные по нуждам армии и пройти целую кучу согласований на разных уровнях. Но Леха Малков тараном, а где надо, и буром пробивал эту военную бюрократию, задействуя все свои связи и знакомства. И таки добился, чтобы нам разрешили представить свою продукцию: не только хамик четырех основных расцветок по временам года, но и новые разработки. Специальные, переделанные для армейских нужд, легкие палатки со съемным «покрывалом» из хамика, которое можно ставить на растяжки в виде навеса, покрывая всю территорию вокруг и маскируя от обнаружения с квадрокоптера. Индивидуальные «покрывала», тоже очень легкие, но теплые спальники с молниями мгновенного расстегивания, понятно, что опять же из хамика. И кое-что еще по мелочи. Комиссия приняла все наши разработки, протестировала и одобрила. Как известно, потребность рождает функцию, а потребность спецподразделений и разведки в новаторских материалах и разработках огромна и постоянна. Вот нашу продукцию и оценили по достоинству в итоге. На прошлой неделе мы получили разрешение на изготовление пробной партии. Сейчас оформляем кредит и подбираем помещение, закупаем станки, набираем персонал. Как только запустимся, тогда и получим госзаказ. Как-то так.
– Красавцы! – похвалила честно, от души Клавдия и спросила с большим интересом: – А тебе нравится этим заниматься? – И расширила свой вопрос: – Ну не просто что-то придумывать, открывать и синтезировать новые материалы и химические составы, а налаживать производство?
– Конечно, – уверил Ладожский, – я же не просто химик-изобретатель, я технолог, прикладник, как говорил мой Учитель. Мне необычайно нравится весь процесс, когда из идеи, из какого-то наития, научной, необъяснимой чуйки вдруг получается нечто конкретное. Сначала этап поиска, проб и ошибок, потом прорыв, открытие и первый образец, за которым следует целый ряд улучшений достигнутого результата. Дальше разработка технологии и, наконец, отлично продуманный и полностью выстроенный цикл серийного производства. Это очень круто, такой творческий процесс.
– Понимаю тебя, – покивала, солидаризируясь, Клавдия. – Такое интересное состояние творчества, некоего измененного состояния сознания, в которое порой впадаешь, когда делаешь что-то интересное, например умудряешься полностью вылечить какой-нибудь тяжелый, запущенный случай.
Она посмотрела на немного удивленное выражение лица Матвея и тихонько рассмеялась:
– Вот-вот, бабушка бывает так же на меня смотрит, когда я, несколько увлекаясь, начинаю восторженно рассказывать ей, как лечила особо трудный случай. И все недоумевает, на каком из этапов лечения я умудрилась отыскать возможность для творчества, ковыряясь в чьих-то гнилых зубах. А Вася в таких случаях откровенно меня троллит, утверждая, что стоматология – это слишком конкретное и прикладное дело, чтобы быть искусством или чем-то творческим. А я не согласна, иногда в такое состояние впадаешь… У меня во время приема всегда играет тихая музыка из моего плей-листа, в основном блюзовая. И, бывает, занимаешься пациентом и словно растворяешься в этой музыке и в том, что делаешь, и радуешься, что получается справиться со сложной задачей, прокручивая в голове, как пациенту это поможет и что получится по окончании курса лечения. Люди становятся другими, когда их вылечишь, потому что меняются их привычки в еде и в поведении, и даже в их жизни: кто редко улыбался или прикрывал от стеснения рот рукой, теперь открыто смеется и постоянно улыбается, а от этого меняется и весь химический баланс организма. Вот такая со мной история, заносит меня иногда, – посмеялась тихонько Клава.
– А Вася – это кто? – спросил старательно нейтральным тоном Матвей. – Ты уже раз третий упомянула это имя. Твой бойфренд? Ты сейчас с кем-то в отношениях?
– Вася? – сбившись с волны своих размышлений-откровений, удивилась вопросу Клавдия и объяснила как нечто само собой разумеющееся: – Вася мой бывший муж и отец Павла.
– Вы развелись, но поддерживаете вполне дружеские отношения? – прояснял не до конца понятную ему ситуацию Ладожский.
– С Васей? – снова подивилась Клавдия и подтвердила: – Ну конечно. Он близкий и родной мне и всей нашей семье человек.
И, только заметив, как меняется выражение лица Ладожского, не сумевшего скрыть недоумения и некой досады, словно холодея и дистанцируясь от нее, Клавдия сообразила наконец, чему он удивился.
– Эм-м-м, – почесала она бровь в замешательстве, – наверное, про Васю надо объяснить.
– Да нет, – освобождая ее и себя от ненужных и лишних признаний, отказался от пояснений Матвей, – я не ожидаю, что ты станешь рассказывать и делиться откровениями о каких-то глубоко личных моментах.
– Они, конечно, личные, – правильно поняла его замешательство Клавдия, – но не настолько, чтобы их требовалось скромно замалчивать или хранить. – И, видя, что Ладожский собрался и дальше ей возражать, подняла ладонь останавливающим жестом: – Давай я тебе просто расскажу.
– Ну давай, – согласился, сдаваясь ее настойчивости, Матвей.
С Василием Клавдия впервые встретилась и познакомилась в институте, в тот самый судьбоносный день, когда ждала момента появления списков поступивших, которые строго в определенный час вывешивали в центральном холле Евдокимовки.
Отчего-то Клава ужасно нервничала и никак не могла успокоиться, расслабиться, ожидая оглашения результатов приемной комиссии. И ведь знала, и прекрасно понимала, что сдала экзамены отлично и наверняка проходит по баллам, но вот никак не могла унять какого-то нервического внутреннего тремора, отчего принялась вышагивать из одного угла холла в другой.
И вот, когда она завершила свой очередной «пробег» по диагонали холла из одного его угла в другой, на «финише» ее остановило ироничное замечание, произнесенное незнакомым юношей, скорее даже не юношей, а уже молодым мужчиной.
– «От мнительности заболевают, от надежды выздоравливают», – явно посмеиваясь над ней, произнес симпатичный высокий парень восточной внешности.
– Что? – спросила рассеянно Клава.
– Я говорю: поздняк метаться, дело уже сделано, и что будет, то и будет.
– Не знаю, – искренне призналась Клавдия, – меня что-то колотит.
– Ну, каков бы ни был результат, смертельного же ничего не случится, – по-философски спокойно заметил парень и добавил вдогонку: – Не лося же в лесу упустили в голодный год.
– Че-его? – уставилась на него недоуменно Клавдия и уточнила растерянно: – Какого лося?
– Упитанного, – перестав улыбаться и шутить, с самым серьезным видом, как нечто совершенно очевидное, объяснил незнакомец.
На какое-то мгновение они уставились друг на друга – Клава растерянно-недоумевающе, он сосредоточенно-серьезно… И вдруг парень улыбнулся, продемонстрировав обалдевшей Клавдии
