Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.

— Что?

Он сделал изумленное лицо, однако удивление его выглядело наигранным и задержалось подозрительно надолго.

— Это совершенно естественно, — заверила директриса.

— Нет, он нас не пугает.

Теперь его голос звучал несколько иначе, более мужественно и сдержанно. Он немного изменил тактику и медлил перейти к следующей стадии — нетерпению и раздражению.

— А меня, когда я впервые его увидела, он испугал, — спокойно сказала директриса. — Я до сих пор помню. В первый момент нельзя было даже представить себе, что там, в аппарате, ребенок, в котором таким образом поддерживают жи…

— Дело не в этом, — прервал ее Прайснер уже слегка утомленным тоном, что представляло собой отчетливый прогресс и, возможно, первый маленький прорыв. — Он только… Я знаю, как сейчас прозвучит то, что я скажу, но я вынужден это сказать, окей?

Директриса молча сделала сочувственный жест, призванный приободрить собеседника. Ее посетитель глубоко вдохнул и выдохнул.

— Мне кажется, существует грань, — произнес он, медленно проводя ребром ладони по деревянному столу. — Есть черта между еще хоть как-то различимым человеческим обликом и… Ага, окей, вы видите? Вот сейчас то, что я скажу, прозвучит так… сейчас вам покажется, что я такой…

Директриса воздела руки.

— Нет-нет, я здесь не для того, чтобы судить о ва…

— Но все-таки вы судите.

— Нет, — мягко возразила она. — Пожалуйста, продолжайте.

Господин Прайснер закатил глаза и откинулся на спинку стула.

— Я понимаю, — проговорил он, — что вы умеете уклоняться от некоторых деталей. Этому учит ваша профессия. Смотрите на эту штуку и думаете: «Окей, там… в каком-то смысле… находится ребенок, он может присутствовать на уроках, пока он там, внутри, и пока эту штуку не отклю…» Ага, видите? Теперь вы смотрите на меня с таким видом…

— Нисколько, господин Прайснер.

— Вам это легко. Вы, вероятно, видите такое каждый день. Вы умеете с этим обходиться. Но у меня это не очень-то получается. Меня от одного вида этой штуки начинает тошнить, извините за то, что выражаюсь так грубо. Невольно спрашиваешь себя, где оно кончается.

Он умолк. По его виду она заключила, что он чувствует себя побежденным. Входя к ней в кабинет, он был твердо уверен, что выйдет из разговора победителем.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила она.

— Если человеческий облик… Две руки, две ноги, лицо… Я хочу сказать, у этой штуки даже глаз нет, она похожа на электрическую розетку!

Возникла зловещая пауза.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — произнесла директриса.

Она попыталась говорить тоном, лишенным всякого намека на укоризну. Он уже забился на крючке, теперь необходимо было проявить осторожность.

— От этой штуки кошмары снятся.

А вот тут он зашел слишком далеко, подумала она. Однако сразу стал чувствовать себя свободнее. Возможно, пора ужесточить избранную стратегию.

— А что, собственно, говорит об этом ваша Джессика? — спросила она. — Неужели она не рада была бы иметь классную фотографию?

По-видимому, Прайснер честно решил, что должен об этом подумать.

— Ну да, — сказал он. — Вы же знаете, как они себя ведут в этом возрасте. Все девочки, без исключения. То им кажется, что они слишком тощие, то — слишком толстые. И это начинается очень рано. Она никогда не повесит у себя в комнате собственную фотографию. А потом, у нее и так всё сплошь завешано всевозможными…

«Интересно, — подумала директриса, — как быстро он ограничился этим сценарием: “у нее в комнате”. Не в квартире, не в столовой или еще где-нибудь, нет, если бы его дочь хотела получить такую фотографию, она повесила бы ее у себя в комнате». И все же она сказала себе: он — из числа добрых людей.

— Я понимаю вас, — заверила она.

— А вы тогда ходили вместе с нашим классом в поход? — вдруг спросил Прайснер.

Ах, он об этой истории. Директриса едва не закатила глаза. Но сдержалась.

— Нет. О каком походе вы говорите?

— То есть я хочу сказать, меня самого там тоже не было, — поспешил добавить Прайснер. — Я знаю это со слов жены. Она сказала, что то мгновение, когда весь корпус… аппарат скатился по склону холма и при этом завибрировал сильно-сильно, как… как на этих видеороликах со стиральными машинами, которые работают в режиме отжима, и тут кто-то бросает кирпич в барабан, и тогда… Знаете эти видео?

— Нет.

— Да их в интернете полным-полно, безумие какое-то. Ну просто с ума сойти, вы же понимаете, о чем я, сначала он начал быстро вращаться на месте, а потом на траву выпал клубок тонких спутанных проводов. Моя жена сказала, что выглядело это, как если бы взорвался холодильник. Съехал вниз с холма. А потом еще эта медсестра, в обязанности которой….

— Фрау Триглер, — подсказала директриса.

Сделала она это, отчасти желая дополнить, отчасти чувствуя, что пора несколько обуздать поток красноречия Прайснера. Щеки у него покраснели, от проступившего румянца он помолодел. Помолодел и выглядел теперь испуганным. Но был еще не готов.

— Да-да, Триглер, — продолжал Прайснер, — подбегает со своими приборами и собирает отвалившиеся части, и тут дети начинают кричать: «Капсула, капсула!» Точно не припомню. А потом несколько секунд всё в беспорядке валяется на земле, и от этого становится не по себе, и все на это смотрят. Знаете, моя жена в тот день вернулась сама не своя. Но Джессика сказала, что такое бывает часто.

— Простите?

— Конечно, это не всегда так потрясает, — согласился Прайснер, — но то маленькие детали отламываются, то какой-нибудь провод сгорает. Дочь говорит, часто пахнет жженой резиной…

— Господин Прайснер, могу заверить вас…

— Нет-нет, я совершенно не хочу сказать, что вы делаете что-то неправильно, я… Ах, Боже мой, как это все тяжело. Просто существует некая граница, ведь так? Вот что я хотел сказать. Не более. Существует граница. И если ее перейти…

— Да, вы это уже говорили.

— Я хочу сказать, — снова начал Прайснер, — подумать только, ведь это ребенок…

Вот наконец он произнес эти горькие слова. Сколько раз она слышала их за последние дни? Эту мантру, которая явно изо дня в день повторялась в головах родителей, когда они встречали детей после уроков и замечали рампу и переоборудованный автомобиль семьи Грондль, а потом шаткую камеру, поддерживаемую целой гроздью эластичных, упругих шаров марки «периболл», которую скатывали вниз по рампе, и детей, на прощание весело машущих камере вслед. Маленькие, непредубежденные создания, будущее человечества. И чудовищная, напоминающая формой яйцо, передвижная камера для несчастного существа, которое они воспринимали как подобное себе.

— Какими же надо быть родителями, чтобы соорудить такое?

— Пожалуйста, господин Прайснер, — подняла руку директриса.

Она хотела избавить его от необходимости переводить разговор в это русло.

— Нет, — сказал он, и лицо его приняло выражение искреннее и печальное, — я действительно хотел бы это знать. Какими же надо быть родителями, чтобы так поступить с собственным ребенком? Есть же какая-то граница, правда? В какой-то момент жизнь прекращается, обрывается. Всем нам когда-нибудь придется… Я хочу сказать, вы же знаете, как это бывает…

— Да.

— Вы бы поступили так с собственными детьми? Соорудили бы такую штуку и стали бы управлять ею дистанционно, из дома?

— У меня нет детей.

— И все-таки, — продолжал настаивать он. — Вы бы так поступили?

— Господин Прайснер, мне кажется, я не вправе осуждать решение других родителей только потому, что сама выбрала бы другое.

— То есть вы бы так не сделали?

— Я этого не говорила, — отвечала она со всей возможной мягкостью, на какую была способна.

— Я бы тоже так не сделал, — решительно покачал головой Прайснер. — Я мог бы прямо здесь и сейчас дать вам в этом расписку. Я бы никогда не соорудил такую штуку, эту единственную в своем роде камеру… я хочу сказать, если я даже не могу по вечерам укрыть его одеялом, то это уже не ребенок.