Сверхновая американская фантастика, 1995 № 05-06 - Майк Коннер

Я услышал, как Одри бормочет имя Мэтью Брэди. Я и был Мэтью Брэди, только здесь у меня не было никаких прежних сложностей. Тут я мог быть с ней. Я поглядел вниз. Ее ноги под балахоном были обнажены. Она мягко простонала и раздвинула бедра. Все равно нам предстояло умереть. Я наклонился и просунул руку ей меж ног.

— Собака. Собака с Земли.

Я помнил это шипение, эту имитацию земного языка. Я знал и высоту его, и тембр. Оно принадлежало Генри.

— Нет, — сказал я, — не сейчас.

— Погляди на меня, собака с Земли.

Я пытался не смотреть. Но звук его голоса был точно магнит.

Я поднял голову и увидел зеленый туман, клубящийся над перилами. Он стоял со сложенными крыльями, а его большие глаза мерцали точно фарфоровые блюдца.

— Что тебе нужно? — спросил я.

Он молчал.

— Погоди. Понял. Ты должен забрать меня, верно? Забрать меня туда, куда я должен попасть после смерти? Тебе позволили придти и забрать меня самому?

— Что ты хочешь сказать, собака?

— Ты уж точно не художник сейчас, правда? Ты чистый. На тебе больше нет никаких следов старой краски.

— Что ж. Там к искусству относятся иначе. Не так как здесь.

— Это потому, что на небесах каждый — творец, верно? А ведь ты на небесах?

Зеленый туманный силуэт поглядел на меня. И я почувствовал, как меня окатывает давно знакомая волна доброжелательного любопытства. Но теперь она не возымела обычного своего действия. Она обтекала меня, точно вода, скатывающаяся с маслянистой поверхности.

— Всегда тебе хотелось поговорить об искусстве, собака. Даже сейчас.

— А о чем тут еще говорить? О смерти? Ты же бросил своего лучшего друга на произвол судьбы!

— Как это я тебя бросил?

— Я уж скажу тебе, как, — ответил я сердито. — Ты же знал, что со мной произойдет, если ты себя убьешь. Ты знал, что Сеть обвинит меня. Убив себя, ты убил и меня.

— Но ведь ты жив, — сухо констатировал туман.

— Да, пока что. Но почему же ты не сделал это как-нибудь иначе? Так, чтобы оставить меня в стороне. Почему ты не подумал обо мне, Генри? Ведь мы живем не так уж долго. Ты же мог протянуть еще лет пятьдесят, подождать, пока я не состарюсь и не умру.

— Нет. Не мог.

— Но почему? — закричал я. — Почему ты вообще связался со мной, если уже решил умереть? Почему выбрал меня? Зачем было допускать меня так близко к себе, если ты все равно собирался покончить со всем? Ты же выучил меня всему, что я знаю, ты сделал меня всем, что я есть, ты же был для меня всем, Генри! Всем! Нельзя сначала дать все человеку, а потом отвернуться от него. На тебе лежала ответственность!

— Собака…

— Нет. И слушать не хочу.

— Патрик, — произнес он мягко.

Никогда раньше Генри не называл меня по имени. Я и не думал, что он вообще его знает. Но он знал, и повторил — Патрик.

— Мы на корабле. И ты нужен нам, чтобы помочь. Вот почему мы тебя отпустили. Чтобы ты мог спасти корабль.

— Почему именно я должен спасать его?

— Потому что ты — поводырь. Тебя к этому готовили. Ты предан нам. Как бы ты сам не отрекался от своей сущности. Ты поводырь, Патрик. Ты не допустишь, чтобы нам было плохо.

И Генри повел своими туманными крыльями, указывая на люк.

— Зачем ты здесь, на корабле?

Он не отозвался. Зеленый туман начал рассеиваться.

— Генри.

— Собака-поводырь, — раздался его затихающий, свистящий голос. И все исчезло.

Я поглядел на Одри. В ладони я все еще сжимал подол ее балахона. Я оборвал его, разорвал материал на полосы и связал из них веревку. Привязал Одри за талию к перилам площадки, потому что не хотел, чтобы ее сбросило с лестницы, пока я буду там ходить.

— Одри. Я собираюсь выбраться на наружную оболочку. Я попробую снова пустить газ.

— Папа, — простонала она.

— Мы разыщем его позже, Одри.

Трап разболтанно качался в пазах, и с каждым новым рывком корабля щель между трапом и верхней площадкой, выходящей к наружной оболочке, то расширялась, то вновь сужалась Я подождал, пока корабль не выпрямится между двумя толчка ми, оттолкнулся от края, прыгнул и, пролетев через отверст» люка, оказался на платформе, выходящей в полость между наружной и внутренней оболочками.

Теперь передо мной располагались высокие перила, а за ними лежало обширное, затхлое пространство между оболочками. Подо мной пульсировал генератор поля, испуская колеблющийся алый свет, который иногда прерывался фиолетовыми вспышками. Над ним и под ним пролегали горизонтальные распорки, связующие обручи, из которых был составлен скелет корпуса. Когда глаза мои привыкли к свету, я разглядел трубопровод и нужное мне оборудование, закрепленное на одном из опорных обручей, который поддерживал и мою платформу. Я перевел дыхание и начал карабкаться по поверхности обруча.

Это было нелегко. Я лез вверх и вглубь и вскоре натолкнулся на поврежденные штормом распорки, которые замедлили мое продвижение. Мне удалось обогнуть первую, прижавшись спиной к тонкой оболочке корпуса. Во второй раз я подтянулся и перебросил ноги через препятствие. И все это время «Стелла» раскачивалась как пьяная. Я попытался вновь нащупать опору, но лишь бил ногами по воздуху. Тут «Стеллу» опять качнуло, бросив меня туда, куда мне и было нужно, я нашел опору и последний отрезок пути пролез по трапу, ведущему к опорной платформе, на которой располагалась стойка с вентилями. Прямо передо мной была вспомогательная панель ручного управления. А перед ней сидел Джордж Джонсон.

— Я ждал тебя, малыш, — сказал он.

Речь его была невнятной, а в руке зажата бутыль с вином.

— Х-хотел сказать тебе, что это правда. До последнего слова — правда. Без них я не могу писать. Они были тут, все это время. С тех пор, как мы покинули Гавань. Весь корабль — троянский конь, мать его!

Что значило — троянский конь, я понятия не имел. «Стелла» жутко стонала и дергалась, проволочные ванты гудели, точно струны огромного разбитого пианино. Джонсон все еще говорил:

— Они заставили меня вспомнить. То, что я давно позабыл. О том, как я был корреспондентом на войне. В батальоне сопротивления у Лэттри.

— Вы сражались вместе с Лэттри?

— Нас вместе взяли в плен. — Джонсон покачал головой. Он отпил из бутыли. — Мы натянули сеть поперек устья лощины. И поймали двоих. Они запутались в сети, и один из них сорвался, весь в зеленой пене. Лэттри взял нож и пошел на них. Он весь измазался в этой гадости, но тем не менее подошел туда и прикончил его. А потом у Лэттри начались неприятности с тем, вторым. Он начал кричать мне, чтобы я спустился и помог ему. Так что я спустился, и тоже весь извозился в этой штуке. Поначалу она лишь немного жгла. Потом я почувствовал, что руки и шея у меня как-то странно немеют. А потом она вроде как скопилась у меня в голове. Лэттри было хуже — ему досталось больше. Мы больше не могли идти и сели. Тут они нас и взяли. У Лэттри все еще в руке был зажат нож, когда они притащили нас в гнездо. Кормили этим их желе. Такая красная восковая штука.

Я помнил это желе. Генри обычно держал целые кувшины с ним в кухне. Иногда, когда он уставал от работы, он пробовал его. Потом какое-то время он сидел неподвижно, ничего не говоря. Но я чувствовал, как от него исходит наслаждение, и однажды, когда он вышел с Управляющим, я отправился в кухню и открыл один из кувшинов. Внутри была утрамбованная красно-золотая паста. Я набрал немножко кончиком пальца и лизнул. И это было последнее, что я помнил, когда очнулся в своей постели, а Генри склонился надо мной и протирал мне лоб влажной тряпкой. Я вырубился на два дня.

— Да, я его пробовал, — сказал я.

— Ну, так ты знаешь, что оно с тобой делает. Не знаю, сколько они нам его дали, но к тому времени, как мы очнулись, мы изменились… видели все их глазами. Как и ты.

Я почувствовал, что краснею.

— И тут ничего нельзя поделать. Это — все равно, что влюбиться в кого-то. Кажется, ради них ты готов на все. Отмахать тысячи миль, чтобы купить им туфли. — Джонсон взглянул на меня. — Хочешь опять запустить газ, да?

— Ага.

— Чего ты этим добьешься? — Он заморгал. В глазах У него стояли слезы. — Я ведь и вправду думал, что у меня получается, малыш. Я и вправду думал, придурок, что это я пишу новый роман.

Он прикончил бутылку и швырнул ее за перила.

— Просто присядь и наслаждайся жизнью. Уже недолго осталось.

Я уставился на рубильники. Джонсон поднял винтовку.

— Э! Я не дам тебе это сделать, малыш!

— Ты же не хочешь умирать, верно? Вот так?

— Я хочу, чтобы эти ублюдки убрались из моей головы.

«Стелла» содрогнулась и нырнула вперед. Я поймал ритм, врезался в Джонсона и выбил у него из рук винтовку. Он начал всхлипывать.