Последний характерник - Валерий Федорович Евтушенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но пленник его не слушал. Всю дорогу он ни о чем не думал, только жарко молился. Иван был верующим человеком, но не случайно на Руси бытовала поговорка «гром не грянет, мужик не перекрестится». Так и Серко в силу молодости о боге вспоминал от случая к случаю, но сейчас видел, что смерть его близка и спасти его может только чудо. Будь он с Лащом наедине, ничего не стоило бы прибегнуть к чарам, но здесь в сопровождении трех солдат да еще и в снующей безостановочно толпе жолнеров об этом нечего было и думать. Он погрузился в свои тягостные размышления и даже не заметил, что солдаты и Лащ обогнули стороной расположение своих хоругвей, оставшихся шагах в двухстах, и подошли к какому — то невзрачному строению, то ли заброшенному овину, то ли рыбацкой хибаре, стоявшему особняком на открытом месте.
— Ведите его внутрь, — сказал Лащ двум солдатам. — Да разденьте его там догола. А ты, — велел он третьему солдату, — отправляйся в лагерь и принеси побольше веревок. И не забудь захватить латунку горящей смолы да какой — нибудь помазок, чтоб было что в смолу макать.
Солдаты ввели Ивана в заброшенный овин, в котором еще местами лежал снопы прелой соломы. Сам же Лащ несколько минут оставался еще на улице. «Вот оно! — воскликнул мысленно Иван. — Вот оно спасение! Спасибо тебе, Господи!»
Под воздействием холодной воды и последовавшей затем пешей прогулки, в голове у него прояснилось, а боль ему удалось упрятать усилием воли куда — то в глубину подсознания. Во всяком случае, мозг его сейчас работал в полную силу, чему способствовала и экстремальность ситуации. Поэтому войти в сознание обеих солдат и подчинить их своей воле оказалось для него делом нескольких секунд. Едва коронный стражник, замешкавшийся у входа из — за того, что привязывал коня, вошел в овин, они, выполняя мысленный приказ Серко, набросились на него, оглушили ударом эфеса сабли по голове, сунули кляп в рот и быстро раздели. Серко одел на голову его шапку и накинул на себя жупан, так как успел порядком продрогнуть. Едва третий солдат появился на пороге овина с веревками и латункой горящей смолы в руках, как Иван и его подчинил своей воле.
— А теперь, — скомандовал он солдатам, — снимите с него рубаху, свяжите руки за спиной и ноги тоже, а затем подтяните к балке.
Солдаты, действуя, словно сомнамбулы, сдернули с Лаща рубаху и связали ему ноги и руки веревкой. Один из них проворно взобрался на балку, а остальные двое, обмотав веревку вокруг туловища коронного стражника, бросили ее конец тому, что сидел на балке.
— Подтяните его повыше, а ты там наверху, завяжи веревку потуже, чтобы не сорвался, — велел Серко.
Во время этой процедуры Лащ пришел в себя. Обведя диким взглядом помещение овина, он сначала не понял, что происходит, но затем, видя стоящего внизу Ивана в своей шубе и шапке, сообразил, что каким — то чудом участь, уготованная им пленнику, досталась ему самому. Он попытался крикнуть, позвать на помощь, но кляп во рту не давал ему этого сделать и из горла коронного стражника раздавались лишь какие — то невнятные хриплые звуки.
— Так — то, ваша милость, — с сарказмом произнес Иван. — Казак татарина поймал, да сам на аркан к нему попал. Не даром в народе говорят: «не рой яму ближнему..». Хотел ты, ваша милость, медленно с наслаждением поджаривать меня здесь до утра, а видишь, как все обернулось…
Он взял помазок, окунул его в латунку с горящей смолой и, подойдя к подвешенному на балке Лащу, ткнул его в бок, подождав, пока запахло жареным мясом, а затем прижал на минуту помазок ему к лицу, сжигая усы. Лащ дико извивался, едва не теряя сознания от невыносимой боли, но сердце Ивана давно ожесточилось и не было в нем жалости к коронному стражнику, люди которого когда — то уничтожили целую деревню с мирными жителями при его попустительстве.
— За Лисянку тебя, ваша милость, казнить бы надо, — напомнил он Лащу одно из его бесчисленных бесчинств, — ну, да ладно, живи, если до утра не замерзнешь, да памятуй доброту Ивана Серко!
Он бросил помазок на земляной пол овина, затоптал его ногой и вышел наружу. Конь Лаща стоял привязанный к ручке двери овина. Иван отвязал повод, вскочил на коня, который косил на него огненным взглядом, как бы спрашивая, где хозяин. Оглядевшись по сторонам и никого поблизости не заметив, он сжал острогами бока жеребца и ускакал в чистое поле подальше от польского лагеря. Сделав крюк в десяток верст, он к утру уже был в казацком таборе, где попал в медвежьи объятия Кривоноса, не ложившегося спать всю ночь…
— Ба, да я же эту историю знаю, — прервал рассказ Серко гетман, восхищенно хлопнув ладонью по столу. — Мне Ильяш Караимович как — то об этом случае рассказывал. Он тогда командовал реестровыми казаками, которые были в лагере ляхов. Так бы пан Лащ и задубел до утра, на той балке, да случай помог. В тот же вечер он зачем — то срочно понадобился Потоцкому, его стали искать и нашли в овине подвешенным к балке в полубессознательном состоянии. Правда, солдат там не оказалось, видимо, они, когда пришли в себя и поняли, что натворили, сбежали, куда глаза глядят. Но Караимович не говорил мне, что это была твоя работа. Видимо, Лащ и Потоцкий не хотели огласки. Все списали на скрывшихся солдат, представив их дезертирами.
— Да, — кивнул Иван, — мало чести бы это доставило коронному стражнику, да и Потоцкий, как ни крути, оказался в довольно щекотливом положении. Они отыгрались позднее на моем отце… Если бы я только мог это предвидеть, задушил бы тогда в овине Лаща голыми руками.
— Кстати, — с удивлением спросил Хмельницкий, — ты ведь характерник, да еще какой! Как же ты не предвидел, что произойдет с твоим отцом?
— Не дано нам это, — с досадой и горечью ответил Серко, — мы много чего умеем, а вот предвидеть грядущие события нам не дано. Даром предвидеть будущее обладают лишь некоторые женщины. Не чаровницы, а просто наделенные такой способностью.
— Скажи, Иван, — вдруг спросил гетман, меняя тему, —
