Рейс туда и обратно - Юрий Иванов

Опустел пирс. Те, кто был свободен от вахт, укатили домой со счастливо растерянными женами и девушками, а те, кто не мог покинуть судно, увели своих родных и подружек в каюты. Не мог покинуть танкер и старпом: предстояла береговая суточная вахта. Да и куда идти? К кому? Но странно, приподнятое состояние какого-то радостного ожидания не проходило... «Эй, послушайте, — раздался вдруг голос с пирса, и он увидел, что внизу, возле большой синей лужи, стоит девушка в синем, коротком платьишке. Теплый ветер трепал ей волосы-, прилепляя платье к ногам, и они рельефно высматривались сквозь тонкую ткань. «Вы меня, — спросил он, — или кого-то встречаете?» Девушка засмеялась, ловко перепрыгнула через лужу и, размахнувшись, кинула ему букет сирени: «Это вам. С приходом!» Он поймал букет, прижал его к лицу, а девушка махнула рукой и пошла прочь, «Постойте! — позвал Русов. — Куда же вы?» Девушка уходила, И тогда Русов, шагнув в ходовую рубку, потянул рычаг тифона. Танкер рявкнул на весь порт, и девушка остановилась... Это была Нинка, спустя неделю ставшая его женой. Квартиры у Николая Русова на суше не было, и свадьбу справили в салоне танкера. Одно огорчило: выговорешник, который влепил Русову начальник управления за подачу звукового сигнала в порту, но это сущая мелочь по сравнению с тем, какую роль сыграл тот сигнал в жизни Русова...

Вспыхнул свет в окне капитанской каюты, и Русов увидел, как Михаил Петрович вышел из спальни, остановился посредине каюты и стиснул голову ладонями, как тискают и сжимают арбуз, проверяя, хорош ли? А, вот и Семен Арнольдович, с какими-то он вестями?

— Только что с Кергеленом переговорил. Радист-поляк по-русски отлично болтает, — сказал Бубин. — Пан радист сообщил, что остров этот — заповедник. Слоны тут морские обитают. Львы, тоже морские, пингвины и всякий птичий народец. Стаи собак. Диких. И кролики. Обитаемый поселок в бухте Морбиан, шестьдесят человек...

— А есть и необитаемые поселки?

— И поселки и отдельные дома. Когда-то тут китобои жили. Китов колошматили, на островах же их и потрошили, а потом все тут заглохло... Да, губернатор — студент пятого курса Парижского университета, Сорбонны, биолог. И вот что еще, в поселке одни лишь мужики, но есть, есть на острове и женщина! Живет одна-одинешенька где-то в глубине бухты Хопефул, альбатросов изучает. Может, в гости смотаемся, а? И самое главное: опасностей много при входе в бухту. У острова Ша — затонувший корабль, это будет чуть правее от нашего курса, у острова Гейби — траулер, погибший на рифах, а при входе в бухту Хопефул два китобойца на камнях. Такие вот дела!

Рассвет. Розовая дымка. Кок в рубку ворвался, глянул на Русова, сказать что-то хотел, но лишь рукой махнул, умчал к себе на камбуз. Капитан вышел из своей каюты, крепко пожал Русову руку, пожал руку и Мухину, зашагал по ходовой рубке. Лицо спокойное, голова высоко вскинута, но цвет лица нездоровый, землистый какой-то цвет.

Солнечно. Тихо. Знобкий, попутный ветерок рябит фиолетовую, ярко-зеленую на скатах пологих волн воду. Двери раскрыты, сквозняки гуляют по рубке, включен локатор, он уже «рисует» желтую, извилистую береговую полосу острова, да он уже и так прекрасно виден. Горы. Скалы. Зеленые долины. Белые пятна снега. Мрачный и величественный пейзаж. Но где же вход в бухту Хопефул?.. Широко расставив ноги, капитан стоит на крыле мостика, глядит в бинокль. На вахте Куликов, но и Русов тут, глядит в другой бинокль, и Степан Федорович, второй помощник капитана, тоже пришел. Листает лоцию, измеряет циркулем расстояния на карте, напевает: «Мы на ло-одочке ката-ались, золотистый, золотой». Говорит:

— М-да, господа мореплаватели, крутые гиблые повороты, теснотища. И знаете, какая ширина входного фьорда? Чуть больше кабельтова... «золоти-истый, золото-ой». А у нас не лодочка! Случись необходимость разворачиваться — носом будем скоблить одну стену расщелины, кормой — противоположную. Гм... Зачем прём туда? Проще надо жить, господа мореплаватели, проще!

— Но сама-то бухта Хопефул не такая уже и тесная, — говорит капитан. — Куликов, самый малый.

— Да еще пять миль до острова, Михаил Петрович, — возражает Куликов. — А глубины тут километровые.

— Хорошо. Топаем пока прежним ходом. И в бухте глубины хорошие.

— Пятнадцать, двадцать метров, — отзывается Степан Федорович. — И у самого берега — семь. От-тлич-ные глубинки. И все же риск. А ну как течения начнут нас мотать во фьорде? Может, не полезем в эту щель?

— Риск? В море каждый час, каждый день — все риск, риск, риск! — вступает в разговор Русов. — Кстати, Хопефул значит «Надежная». Капитан, а вот и островок Ранде-Ву показался, видите? Железо там еще какое-то торчит из воды, рубка, что ли, судна погибшего? Между прочим, «Ранде-Ву» переводится с французского, как «приходите, явитесь», и означает в своем самом первоначальном понимании любовное свидание.

— Но где вход-то? — ворчит капитан. — Ни черта не разберу: сплошная каменная стена. Куликов...

— Да, капитан, даю «самый малый».

Звенит машинный телеграф. На верхнем мостике слышны голоса матросов и механиков. И кок там. Жалуется кому-то: «Я ему втолковываю, в каше в десять раз больше калорий, чем в картошке, а он...» Боцман входит в рубку, и Куликов говорит:

— Дмитрич, надо расчехлить шлюпки правого и левого бортов. Шлюпку номер один вывести за борт. — И тоже берет бинокль, вглядывается в берег: — Вот и островок Кэт. А угловатый выступ — мыс Дигби. Да вот же вход в бухту!

— И эта щель — вход во фьорд? Серегин, на правый борт десять!

— Михаил Петрович, хорошо же идем, — вновь возражает Куликов. — Тут сильные поверхностные течения, нас и так чуть относит. И потом: моя вахта ведь.

— Ваша-ваша... — ворчит Горин. — Но лучше уж мы с Русовым тут разберемся, у вас еще нет достаточного опыта.

— Пускай все же Куликов командует. Ведь все правильно делает, — говорит Русов. — Вот только... — Он окидывает Жору взглядом: ворот рубахи распахнут, на спине она торчит пузырем, на ногах какие-то легкомысленные сандалеты. Говорит: — Быстро в каюту! Одеться по форме!

— Есть! — восклицает Куликов. Мчится. Что-то грохочет, уж не скатился ли он с трапа? Через минуту-две Куликов врывается в рубку. В форменной куртке, наглаженной рубашке, галстуке. В фуражке. Несколько мгновений он стоит у двери, потом спокойно подходит к лобовым окнам, окидывает взглядом океан и приближающийся берег. Солнце светит ярче, разгоняет утреннюю, палевую дымку, и пейзаж приобретает четкость и ясность. Тревожная и волнующая красота.

— Пожалуй, все же градуса два надо взять правее, — говорит Русов. — Чувствуете, как корпус танкера слегка виляет? Это утреннее, отливное течение из бухты сливается с поверхностным, океанским.