Рейс туда и обратно - Юрий Иванов

— За водой?..

— Ну да. За водой ходил я. Беру десятилитровый бидон, в нем я носил воду, и выхожу из дома. Какой мороз! Кажется, что и воздух заледенел, что я вдыхаю вместе с воздухом острые льдинки и они раздирают мне гортань, леденят мне сердце, мозги, что я внутри весь покрыт инеем, как стены в комнате. Все плывет в глазах: мертвые дома, сугробы, трамваи, засыпанные снегом. Сесть бы в снег и закрыть глаза!.. Капитан, откуда у меня, мальчишки, брались силы, чтобы идти на Неву за водой, а? Чтобы не избавить навсегда себя от мучений? А ведь стоило лишь опуститься на снег и... конец. Вот же! И там сидит человек, и там, и там. Ледяные, впаявшиеся в сугробы фигуры... Но я иду. На Неву. Ползу к проруби. Мимо вмерзшей в лед девочки, мальчишки, старика. Я лежу на краю проруби, тянусь к воде. Только бы не поскользнуться! Сам видел, женщина упала в воду. Крикнула: «Сонечка!..» — и вода утянула ее под лед. Но вот вода в бидоне. Все в моих глазах темнеет, я волоку проклятый бидон из проруби, стону от усилия, плачу, он, этот бидон, сейчас меня самого утащит в прорубь! Вытаскиваю все ж. Несу. Десять шагов пронесу и сажусь на бидон. Все плывет, глаза закрываются... Что? Заснул? Дергаю бидон за ручку, а он примерз! Раскачиваю, толкаю, бью по бидону ногой, плачу от злости и бессилия. А люди проходят мимо. Да что люди? Ходячие полуживые скелеты. «Прости... — слышу я чей-то шелестящий голос. — Но я не могу тебе помочь...» Но что же делать, что?.. И вдруг подходит высокий, в черной шинели и шапке моряк. Он легко отдирает бидон от льда. Спрашивает: «Тебе туда? Пойдем. Помогу. Мне по пути». Я с удивлением гляжу в его лицо: какой сильный! И опасаюсь: а не отнимет ли он мой бидон с водой? А он улыбается мне, держись, малыш!.. Иногда, когда я гляжу на вас, Михаил Петрович, мне кажется, что это были вы.

— И в аэросанях я? И тут? — усмехнулся капитан. Лицо его немного порозовело, взгляд грустный и теплый. — Хотя все может быть. Наш катер стоял возле морского музея. Там мы вмерзли в лед на всю зиму. А невдалеке была прорубь. Иногда я приводил на катер ребятишек, мы кормили их, хотя сами страшно голодали.

— Это были вы, Михаил Петрович. — Русов положил руку на руку капитана, и тот стиснул ее своими желтыми от никотина пальцами. Отвел глаза в сторону. — И вы кормили меня. Да-да, сколько раз я ходил попрошайничать на боевые корабли Балтийского флота.

— Мы собирали их, ленинградских ребятишек, в кубрике команды возле печки-«буржуйки». Отогревали. Знаешь, Коля, я уже не помню детских лиц, но помню их глаза. Большущие-большущие глаза были у детей Ленинграда. Большущие, потому что личики от голода и холода сжимались в кулачок. — Капитан сделал судорожный глоток. — Они просили: «Дяденьки, оставьте нас тут», но мы не могли их оставить тут. Ведь боевой корабль. И дети уходили. Маленькие, согнутые старички на белом снегу. Как все это было страшно! Ты знаешь, Коля, в августе сорок первого года мы на катере возили на остров Сааремаа тяжелые авиабомбы. Оттуда наши летчики летали бомбить Берлин. Мы тащили на нашем катеришке по десять бомб ФАБ-250, это бомбы весом по четверть тонны. Бомбы укладывались в трюмы и на палубу. Коля, это были страшные рейсы! Ведь одной пули достаточно, одного махонького осколочка, чтобы... Мы ходили пятерками. На катере номер сто десять служил мой корешок Женя Коротков. Перед выходом на остров мы прощались и говорили друг другу: «Если кто из нас погибнет, то другой, если останется жив, пускай сообщит родителям. И поможет им, чем сможет...» Ходили мы, Коля, ночью, но и днем ходили, потому что летунам нужно было много бомб, а сколько их перевезешь за один поход на пятерке катеров? Минные поля, налеты фрицев... В один из налетов «мессершмитт» ударил из пулеметов по сто десятому. Взрыв был такой чудовищной силы, Коля, что и второй, идущий за ним катер взорвался от детонации!.. Вернулся из того рейса — чувствую, все мертво внутри. Сердце мертво, душа! Словно все окаменело во мне... Я спокойно спал. Спокойно ел, пил. Спокойно шел на любое задание, спокойно хоронил товарищей. — Капитан смолк, побарабанил пальцами в крышку стола. — Знаешь, есть у Андерсена сказка про мальчика, которому осколочек льда попал в сердце? Несколько вражеских осколков попало и в меня, мне в душу, и остудило сердце. А оттаяло оно тогда, когда я увидел детей возле проруби. Что-то дрогнуло в душе, и я позвал детей с собой. Мы уже несколько месяцев жили на катере. Такая долгая, спокойная, в общем-то, стоянка. Так вот, эти детские личики, громадные глаза, в которых застыла немая мольба: «Оставьте нас тут», эти взгляды растопили мою душу. «Что же я тут сижу? — размышлял я. — Кругом гибнут люди, дети, а мы ждем, когда растает лед?» В один из дней я отправился к старшему командиру с просьбой отправить меня на передовые позиции. И стал механиком больших пулеметных саней. — Капитан поглядел на Русова. — Коля, может быть, т о г д а это был именно я.

— Да, это были вы, капитан...

— Чертова тряпка! Стягиваю башку, а все равно трещит. — Капитан сорвал с головы полотенце, поднялся, распрямился, зашагал по каюте. Остановился перед Русовым. — Но ведь ты пришел не для того, чтобы поделиться воспоминаниями, а?

— Михаил Петрович, мне действительно припомнилось детство. Пойду к себе. Все ж поспать надо. — Русов направился к двери. Подумал, не следует ли рассказать капитану про «инопланетянина»? Усмехнулся, чушь собачья. Сказал: — Спокойной ночи.

— Минутку... С этой водой, — остановил его капитан. — Не пора ли уже поворачивать к островам?

Он кивнул Русову, не глядя подал руку, крепко пожал и задержал его ладонь в своей несколько дольше, нежели надо было бы для обычного пожатия.

Русов стоял в углу ходовой рубки, он медлил, не уходил к себе в каюту, глядел на залитую лунным светом поверхность океана и очень боялся, чтобы Жора что-нибудь не ляпнул, не начал бы расспрашивать его, почему вдруг капитан изменил свое решение. Так было хорошо, покойно на душе. Да, хорошую дорогу выбрал он в жизни, это именно его дорога, без которой жизнь иначе и не мыслится. Опасная, проклятая порой, но такая прекрасная морская дорога! И еще он размышлял о том, какое же это счастье, когда человек находит в жизни именно свою дорогу, Вот птица летит на юг. Без карт, маяков, без ориентиров, но никогда не сбивается со своего пути. Ученые говорят — внутри у птицы есть маленький биологический компас... Так вот, не каждый человек несет в душе такой компас и в жизни своей сбивается с пути, не ту дорогу выбирает, а когда вдруг понимает это, оказывается, что годы-то уже пролетели и нет времени выбирать новый путь!

Однако что он тут застрял? Забрав лоцию, чтобы перед сном полистать ее, Русов вышел из ходовой рубки и вдруг увидел доктора и Юрика. Стоя в закутке перед дверью на палубу, они о чем-то тихо переговаривались. Заметив старпома, смолкли. Юрик что-то буркнул доктору и сбежал по трапу вниз, а Русов кивнул Анатолию: зайди.