Рейс туда и обратно - Юрий Иванов

— Юрик! Я чертовски устал после вахты. При чем тут чистота речи?

— Да при том, что заявление в отдел кадров Калининградфлота я написал так: «Милостивый государь, господин управляющий!» — Юрик засмеялся. — Изучив словарь Владимира Ивановича Даля, я обращался к женщинам со словами: «Барынька ты моя!», произносил словечки: «ведила», «голомя», «загнуить»... Нет-нет да и ныне из меня какое-то словечко от Даля выскакивает.

— Ближе к делу. Так значит ты с... Геммы? Но для чего?

— Направлен в вашу страну для изучения жизни и быта обитателей России. Для чего? Мы — посланцы космоса...

— Посланцы? Значит, ты... не один?

— Конечно же, не один! Три года назад несколько тысяч геммиков...

— Геммиков? Ах да, обитателей планеты Гемма, да?

— Ну да... были высажены на планету Земля. Куда? А кто куда. Кто в Америку, кто в Африку, кто в Россию. Вот одна знакомая девчушка была заброшена на остров Мадагаскар.

— У нее зеленые глаза, да?

— Зеленые? У всех геммок зеленые глаза, у всех мужчин с Геммы глаза как у меня. Серые.

— И метка на груди, да?

— С такой меткой мы рождаемся. Это наш пароль для общения друг с другом. Вот видите? — Юрик распахнул ворот рубашки. Русов пригляделся, отрицательно мотнул головой:

— Но эти точечки... их не семь, как в созвездии Северная Корона!

— А это не имеет значения! У кого семь, у кого... но это не важно сколько, важно то, что вот одно, в центре, пятнышко крупнее остальных.

— Подожди, Юрик, а почему ты так доверчив ко мне? Не раскрываешь ли ты какую-то великую тайну, а?

— Доверчив? — Юрик пожал плечами: — Отнюдь. Вот вы кому-то скажете, что я инопланетянин, но кто поверит, а? Скажут: да он просто сумасшедший! Ведь верно, а?

— Да, пожалуй. Итак?..

— Так вот, нас забросили сюда. Мы должны внедриться в различные народы различных стран. Изучить их обычаи, порядки, особенности, а потом мы вернемся к себе, чтобы доложить на Высшем Совете об увиденном.

— Зачем?

— Этого я не знаю.

— Ты болен, Юрик.

— Что вы, я совершенно здоров! Разве я говорю о каких-то неразумных вещах?.. Ах да, я еще не объяснил, что это за штуковина. Ее вам стармех передал? — Он взял со стола железную коробочку, поправил антенку, приложил коробочку ко лбу и несколько раз стукнул указательным пальцем по крышке. Сосредоточился. Кивнул. Пояснил: — Я поддерживаю связь с планетой через специальное передающее устройство, которое постоянно кружит вокруг Земли.

— Но коробочка-то пустая!

— Вы правы, но сам передатчик и приемник тут. — Юрик постучал себя пальцами по лбу. — Схема вмонтирована под черепную коробку, только и всего. И мне достаточно приложить ко лбу любой металлический предмет, как он становится передающей и принимающей антенной...

— Юрик, я действительно очень устал. На сегодня хватит, да?

— Отдыхайте, старпом. У нас еще будет время побеседовать. — Он погладил кота, поднялся и направился к двери. Обернулся: — А воду рыбакам все же надо взять.

— Минутку, Юрик. А на зверобазе ты ведь скрывал, что ты инопланетянин. Почему?

— Зачем же мне надо было об этом болтать? Там я проговорился... Вот то собрание. С кем ни побеседую из моряков, все говорят: «Противно нам это убийство бельков! Мерзкая, отвратительная работа; малыш еще живой, кричит, а ты с него уже шкуру сдираешь, торопишься... Мерзостный промысел, незачем его развивать!» Раз так все говорят, а начальство заставляет бить зверьков, вот я и выступил на собрании. Но что удивительно: меня никто не поддержал. Я был поражен, знаете, я даже плакал, как мне было жаль людей! Чего они боятся? Кого боятся? Почему между собой толкуют об одном, а на собрании при начальстве — о другом? У нас на Гемме все по-другому. Спокойной ночи, старпом.

ВЕЧЕРНИЕ БЕСЕДЫ

Звонок. Русов открыл глаза, взглянул на часы: без четверти двадцать три. Снял трубку.

— Николай Владимирович, извините ради бога, — услышал он торопливый Жорин говорок. — Вы меня слушаете? Если будем заходить на остров, то пора менять курс. Вот я и сказал об этом капитану. А он как разорался на меня! Вы слушаете меня? Может, вы с ним...

— Жора, ты свинья, — сдерживая в голосе дрожь, проговорил Русов. — Вот ты, подлец, нормально спишь ночью, а я?.. Только-только заснул, а ты?! Нажалуюсь деду Ивану, Жорка.

— Простите, старпом, — осевшим голосом проговорил Жора. — Но я думал...

— Индюк между прочим тоже думал!

Рывком повернулся на другой бок, стиснул веки. Б-бам! — громыхнула дверь. Боцман, гад плешивый, неужели нельзя дверь закрыть тихо?! Вау-вау-вау! — донеслись утробные вздохи джаза снизу, из каюты Володина. С ума можно сойти! Сколько раз просил деда не включать свой приемник на полную мощность.

Сел в кровати. Еще этот инопланетянин! Вода для рыбаков! Действительно, если они сейчас протопают мимо островов, то назад капитан танкер уж не поведет. Потянулся к брюкам. Надел свежую рубашку, галстук, пошел к Горину.

— Входи, Коля. — Капитан открыл дверь. Лицо цвета залежалого сыра, желтое, сморщенное. Тусклые глаза в оплывших, бурых веках. Капитан тяжело опустился в кресло. — Что это ты нарядился? Праздник какой, что ли?

— Праздник? Конечно. Праздник, Михаил Петрович, потому что мы живем, потому что мы не погибли в той войне. — Русов сел напротив Горина, налил в стаканы боржоми. — Праздник, потому что я не лег мальчишкой в какой-то из рвов Волкова или Пискаревского кладбища, что и вы не погибли там. И знаете еще почему? Потому что самое страшное, что могло быть в нашей жизни, уже было. Оно было там, капитан, в Ленинграде.

— Самое страшное? — Капитан поднял глаза. Слабо улыбнулся. — Для человека, Коля, понятие страх — понятие постоянное. Вчера ему не страшно было, когда наступил на мину, а она не взорвалась! А сегодня ему может быть очень страшно лишь оттого, что задержался у приятеля, а дома ждет жена, которая тотчас возопит, лишь ты откроешь дверь: «Ты где шатался, негодяй?»

— Нет, вы не правы. Когда мне бывает очень трудно, страшно когда бывает, я вспоминаю Ленинград... И мне становится смешно: т а к о е пережито, так чего еще можно бояться? Шестьсот тысяч моих согорожан полегли в землю, а я жив! И еще чего-то боюсь? — Русов устроился в кресле поудобнее, поставил на стол пепельницу. — Мирная жизнь, капитан, измельчила нас. Тогда, в детстве, в юности мы были смелее, мы были крупнее в помыслах, в своих действиях. А сейчас? Дрожим, когда сидим в приемной у начальника управления, когда матрос напьется и надо объясняться по этому случаю в парткоме, когда... — Он чуть не сказал про бухту Хопефул, куда все же обязательно следует зайти за водой. Нет уж! Нахмурился. — Вот лежал сегодня, сон не шел, вспомнил блокаду. Дивился: как можно было там выжить? В комнате минус десять. Лед на полу. Иней на стенах, темно даже днем, потому что окно завешано какими-то тряпками. Спим в пальто, валенках, в шапках. Мама будит: «Коля, иди за водой...»