Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или - Айн Рэнд

— Мистер Данаггер, я пришла сюда поговорить с вами о жизненно важном деле, касающемся будущего вашего и моего бизнеса. Я пришла поговорить о предъявленном вам обвинении.

— Ах, об этом? Не волнуйтесь. Это не имеет значения. Я намереваюсь отойти от дел.

Ошеломленная, она не чувствовала ничего, кроме тупого любопытства: не это ли испытывает человек, услышавший смертный приговор, которого так боялся, но не верил в его возможность.

Она резко повернулась в сторону только что захлопнувшейся двери. Тихо, губами, искривившимися от ненависти, она спросила:

— Кто это был?

Данаггер рассмеялся.

— Если вы так догадливы, то должны сообразить, что на этот вопрос я не отвечу.

— Господи, Кен Данаггер! — простонала она, окончательно поняв, что между ними уже вырос барьер безнадежности, молчания, вопросов без ответа, и только тонкая нить ненависти удержала ее от срыва. — О, Боже!

— Вы не правы, деточка, — ласково сказал он. — Я понимаю, что вы чувствуете, но вы не правы, — и добавил более официальным тоном, вспомнив вдруг о манерах, словно пытаясь обрести равновесие, балансируя между двумя противоположными реальности: — Мне очень жаль, мисс Таггерт, что вы вошли так быстро.

— Я вошла слишком поздно, — простонала она. — Я пришла, чтобы помешать ему. Я знала, что это должно произойти.

— Почему?

— Я была уверена, что следующим он заберет вас, кем бы он ни был.

— Вы знали? Забавно. Я и то не знал.

— Я хотела предостеречь вас, вооружить вас против него.

Кен улыбнулся.

— Даю вам слово, мисс Таггерт, вам не нужно мучить себя упреками из-за опоздания: вы же сами сказали, это должно было произойти.

Дагни чувствовала, как с каждой утекающей минутой он все больше отдаляется от нее и очень скоро окажется так далеко, что она уже не сможет до него дотянуться; между ними оставался последний тоненький мостик, и следовало поторопиться.

Подавшись вперед, Дагни сказала очень спокойно, вложив все чувства в давшуюся ей невероятным усилием воли невозмутимость:

— Помните, что вы думали и чувствовали три года назад? Помните, что для вас значили ваши шахты? Помните «Таггерт Трансконтинентал» или «Риарден Стил»? Ради всего этого, ответьте мне, помогите мне понять!

— Я отвечу, что смогу.

— Вы решили отойти от дел? Оставить бизнес?

— Почему?

— На этот вопрос я не отвечу.

— Вы не мыслили себя без своей работы, уважали труд, презирали любые проявления несобранности, пассивности и бездеятельности, а теперь отрекаетесь от жизни, которую так любили?

— Нет. Просто я понял, наконец, как сильно ее люблю.

— Но вы хотите жить без цели, без работы?

— Что заставляет вас так думать?

— Вы решили заняться угледобычей в другом месте?

— Нет, я буду занят не угледобычей.

— Тогда чем вы займетесь?

— Пока не решил.

— Куда вы направляетесь?

— Я не отвечу.

Она взяла минутную паузу, чтобы собраться с силами и сказать себе: не давай воли чувствам, не показывай ему своих эмоций, не позволяй им затуманить и оборвать последнюю соединяющую вас нить. Потом тем же бесстрастным голосом продолжила:

— Понимаете ли вы, что ваш уход от дел означает для Хэнка Риардена, для меня, для всех, кого вы оставите?

— Да. Сейчас я понимаю это даже лучше, чем вы.

— И это для вас ничего не значит?

— Это значит для меня больше, чем вы можете понять.

— Тогда почему вы дезертируете?

— Вы не поверите мне, поэтому я не стану объяснять, что отнюдь не дезертирую.

— Нам будет страшно трудно, и вы равнодушны к тому, что увидите, как нас порвут на части мародеры?

— Не будьте в этом так уверены.

— В чем? В вашем безразличии или в нашем уничтожении?

— И в том, и в другом.

— Но вы знаете… то есть знали об этом еще сегодня утром, что это смертельная битва, и что именно мы: вы, я и Риарден, — противостоим мародерам.

— Если я скажу, что знаю это, а вы нет, то вы решите, будто я не понимаю, что говорю. Поэтому толкуйте мой ответ, как хотите.

— Вы не раскроете мне его смысл?

— Нет. Вы все поймете сами.

— Вы хотите отдать мир мародерам. Мы не хотим.

— Не будьте так уверены в том, что сказали.

Она в отчаянии замолчала. Странной казалась та простая манера, что появилась в его поведении. Он говорил совершенно естественно, и в тумане вопросов, оставшихся без ответа, и в трагической таинственности происходящего он создавал впечатление человека, для которого секретов больше не существует, и ничего недоговоренного попросту не осталось.

Но, глядя на Кена, она заметила первую трещинку в его благостной безмятежности: он явно боролся с какой-то своей мыслью и, поколебавшись, с усилием сказал:

— Кстати о Хэнке Риардене… Не могли бы вы оказать мне услугу?

— Разумеется.

— Скажите ему, что я… Понимаете, я никогда не заботился о людях, а он всегда был человеком, которого я уважал, но до сегодняшнего дня я не понимал, что мое чувство к нему… что он — единственный человек, которого я любил… Просто скажите ему об этом и о том, что я хотел бы… нет, это все. Возможно, он будет проклинать меня за уход… а может быть, и нет.

— Я скажу ему. — Услышав притупленный, скрытый отзвук боли в его голосе, Дагни почувствовала такую близость к Кену, что ей показался невозможным его поступок, и она предприняла последнюю попытку.

— Мистер Данаггер, если бы я попросила вас на коленях, если бы могла найти самые главные слова, которых сейчас не нахожу, могло бы… есть ли шанс остановить вас?

— Нет.

Спустя секунду, она спросила бесцветным голосом:

— Когда вы уходите?

— Сегодня вечером.

— Как вы поступите с… — она указала на холмы за окном, — …с «Данаггер Коул»? Кому оставите?

— Не знаю, все равно. Никому или любому. Тому, кто захочет ее взять.

— Вы не собираетесь распорядиться компанией или назначить преемника?

— Нет. Ради чего?

— Чтобы отдать ее в хорошие руки. Не назовете ли имя вашего наследника по собственному выбору?

— Нет у меня выбора. Да и разницы никакой нет. Хотите, я отдам все вам? — Он протянул руку за листком бумаги. — Если хотите, я напишу письмо и назначу вас единственной наследницей прямо сейчас.

Она потрясла головой в безотчетном приступе ужаса:

— Я не мародер!

Он крякнул и отодвинул бумагу.

— Видите, вы дали верный ответ, сами того не заметив. Не волнуйтесь о «Данаггер Коул». Не имеет никакого значения, назови я наилучшего преемника в мире, или наихудшего. Не важно, кто теперь завладеет компанией, люди или сорняки, никакой разницы не будет.

— Но уйти и бросить… просто бросить… крупное промышленное предприятие, словно мы живем в век бездомных бродяг или дикарей, обитающих в джунглях!

— А разве дело обстоит иначе? — Он улыбался с насмешкой и сочувствием. — Зачем оставлять завещание или любой другой документ? Я не хочу помогать мародерам делать вид, что частная собственность все еще существует. Я уступаю той системе, которую они создали. Они не нуждаются во мне, им нужен только мой уголь. Пусть возьмут его.

— Значит, вы принимаете их систему?

— Разве?

Она застонала, глядя на запасный выход.

— Что он с вами сделал?

— Он сказал мне, что я имею право уйти.

— Я не верю, что за три часа можно отвратить человека от всей его пятидесятидвухлетней жизни!

— Если вы думаете, что он посвятил меня в некое непостижимое открытие, тогда я понимаю, как дико это выглядит в ваших глазах. Но это не так. Он просто назвал то, ради чего я жил, ради чего и в какое время живет каждый человек, если не разрушает себя.

Она поняла, что все уговоры тщетны, и больше ей нечего сказать.

Глядя на ее склоненную голову, он ласково сказал:

— Вы храбрая женщина, мисс Таггерт. Я понимаю, что вы совершаете сейчас, и чего это вам стоит. Не терзайте себя. Дайте мне уйти.

Она поднялась, хотела заговорить, но, внезапно взглянув вниз, бросилась вперед и схватила пепельницу, что стояла на краю стола.

В пепельнице лежал окурок сигареты с напечатанным знаком доллара.

— Что такое, мисс Таггерт?

— Он… он курил это?

— Кто?

— Ваш посетитель, он курил эту сигарету?

— Я не знаю… наверное… да, кажется, я видел, что он курит сигарету… погодите-ка… нет, это не мой сорт, значит, сигарета, должно быть, его.

— У вас сегодня были другие посетители?

— Нет. Но в чем дело, мисс Таггерт?

— Могу я взять это?

— Что? Сигаретный окурок? — Кен растерянно смотрел на нее.

— Да.

— Конечно, только зачем?

Она смотрела на окурок в ладони, словно на драгоценный камень.

— Не знаю… Не знаю, принесет ли он мне пользу, но он может быть ключом к… — она горько улыбнулась, — к моей личной тайне.