Темная сторона российской провинции - Мария Артемьева

— Зараза! — в сердцах выругался Артем. Он устал висеть, держась за трос, и решил попробовать ногой — глубоко ли?

Пошлепал по воде кроссовком — наткнулся на что-то твердое. Осторожно поставил ногу, уперся. Встал.

— Ну, что там?! — в очередной раз завопил над головой Костик.

— Все нормально! — откликнулся Артем. — Только холодно. Дует…

И вдруг сообразил, что в глухом колодце никаких сквозняков быть не может. Он оглянулся:

— Эй, да тут ход! — крикнул он, уставясь в темноту. Что-то шуршит справа, или показалось?

— Чего-чего? — не понял Костик.

— Ход! Или тоннель? — ответил Артем и подошел поближе к темному провалу с правой стороны — оттуда веяло теплым воздухом. И пахло чем-то знакомым. Чем-то вроде машинного масла и горячего железа.

— Темыч, ты где?! Я тебя не вижу! — Костик надрывался, глядя сверху в провал колодца. Артем исчез. Мяч, брошенный им, по-прежнему крутился в черной воде, а хозяин этого мяча пропал, растворился в темноте. Проглоченный проклятым колодцем. Прошло минут пятнадцать.

— Артееееем! Артемка! Тёмыч! — Костик успел всерьез напугаться и струхнуть, когда его друг, наконец, откликнулся:

— Кончай орать. Лезь лучше сюда. Здесь круто! Поиграем.

Голос Артема звучал глуховато и как будто издалека. Наверное, он зашел в тот самый тоннель, о котором говорил.

— Хорошо, сейчас! — крикнул обрадованный Костик.

Артем не отозвался, но было слышно, как он шумно возится где-то внизу, невидимый.

Костик уцепился за трос: он был не так ловок, как Артем, послабее его, а комплекцией, напротив — солиднее.

— Подожди, — сказала Настя. Она вдруг побледнела. — А ты уверен, что…

— Ну что «что»? — раздраженно переспросил Костя. — Чего тебе?

— Да нет, ничего, — ответила Настя и зябко передернула плечами.

— Ну и отстань. Не говори под руку. Видишь ведь… — сердито ворчал Костик. Он не успел опуститься и на треть глубины, как руки его соскользнули, не удержали веса. Он сорвался и улетел вниз. — Блиииииииин! — Отчаянный вопль, троекратно усиленный эхом, ударил Настене по ушам.

Девчонка отпрянула от края колодца.

— Блин! — крикнул Костик со дна и захныкал, уставясь на свои ободранные о трос ладони. — Блин, как я теперь…

И вдруг замолчал на полуслове.

Настя заглянула в колодец: Костика внизу не было. И Артема не было.

На черной глянцевитой поверхности лужи на дне одиноко вертелся потрепанный белый футбольный мяч.

— Спускайся вниз, поиграем! — прошипел кто-то из темной сырой глубины и тяжело заворочался, сотрясая стены колодца.

Настя взвизгнула и побежала в поселок звать на помощь взрослых. Ноги у нее подгибались на бегу от страха.

— А через два часа к этому колодцу подъехал я с дежурной бригадой, — сплевывая себе под ноги, сказал Паншин. — Весь дачный поселок к тому моменту уже стоял на ушах: мальчишки пропали, отец Коржева в колодец слазил и еле выбрался оттуда живым. Его сразу в больничку отправили. Потом, когда я всех свидетелей допрашивал, он долго мялся, но все-таки сказал, что там, в колодце, кто-то напал на него. Он даже не успел разобрать — зверь это был или человек. Фонарик разбился, а это существо набросилось в темноте, и Коржев якобы еле от него вырвался.

Он показал мне тогда синяк на руке — оно его за руку схватило, след остался. Судя по форме отметин, существо это шестипалое. И ко всему прочему, Коржев утверждал, что глаза у этого Не-Пойми-Чего светились в темноте как фосфор — такие круглые, зеленые…

Ну не знаю. Голову он там, в колодце, конечно, здорово разбил.

Я потом вместе с фотографом спускался туда — ничего особенного мы не нашли. Только остатки какого-то подземного строения. В стене колодца обнаружилась боковая ниша, справа два вентиля торчат. Мы их покрутили — открылся ход. Два метра вперед мы по нему продвинулись — и уперлись в глухую ровную стену. Все. Ничего и никого больше в той дыре не было. Я на всякий случай попросил фотографа сделать несколько снимков со вспышкой. Борисыч сделал. Только фоток я от него так и не дождался: поначалу он что-то все тянул, то одним, то другим отговаривался. А потом пришел и сказал, что, мол, пленку нечаянно засветил. Трясся, что я его ругать буду. Ну, а мне что, больше всех надо, что ли? У меня и без этой неразберихи дел хватает. После Борисыч от нас уволился. Я его и не видел больше, этого фотографа, и про фотки те не вспоминал.

Но этот мужик, Коржев… Он уж который год нервы мне треплет: что да что? Что да как? Как расследование движется и движется ли?

А что я ему отвечу?!

У меня ведь это дело почти сразу забрали прокуроры. Понаехали какие-то люди, вроде даже военные были, лазили там, все вынюхивали. Коржев и к ним тоже приставал: хотел добиться — куда тело его сына пропало и кто в этом деле виноват. Ничего не добился. А вскоре посадили его. Вроде за какую-то ерунду — за дебош по пьянке. Там, на зоне, еще добавили, и он уже плотно засел. Недавно вот опять откинулся, на учете стоит как рецидивист. С головой у него плохо, не знаешь, чего от него и ждать. Хотя последнее время он вроде потише вести себя стал, поскромнее. И все-таки раз в месяц аккуратно является нервы мне потрепать. Крайний я ему оказался.

Пару лет назад в город к нам много немцев приезжало. Ты ж знаешь, они тут кладбище свое открыли неподалеку.

Пока там разные двусторонние комиссии — наши и германские — работали, утрясали формальности, я с одним из этих немцев поближе сошелся. Он, оказывается, в Союзе учился, наблатыкался по-русски неплохо.

Так вот этот самый немец — выпили мы с ним, и он мне рассказал по секрету, что, оказывается, во время войны гитлеровцы у нас тут чуть ли не целый город подземный вырыли. Строили, по слухам, бункер для самого фюрера Адольфа — «Беренхалле», то есть — Медвежья берлога.

Глубже, чем метро в Москве. Все у них там было — и узел связи для всего восточного фронта, и две электростанции, склады, столовые, госпитали, квартиры для офицеров, солдатские казармы. Строили туннели к Днепру, выход к полевому аэродрому, к железной дороге и к Московско-Минскому шоссе.

Только представь! И такое это было сверхсекретное строительство, что всех, кто был причастен к работам, потом расстреливали, чтоб никакие слухи не просочились. И наших военнопленных, и поляков, и даже самих немецких солдат нижнего звена, кто в этом участвовал, в расход пускали.

Часть всех этих делишек после войны и в перестройку в Германии рассекретили, но не все. Основные материалы остались закрыты. И тут — немец мне говорил — даже не в политике дело.

Штука в том, что какие-то там, помимо прочего, еще шибко таинственные научные лаборатории находились. Нацисты работали над созданием биологического оружия. И там, под землей, у них была сложная, многоуровневая система ходов и коммуникаций с механическими замками, которые открывались и закрывались по хитрой схеме так, чтоб ходы не пересекались между собой.

Немец тот говорил мне, что, мол, имелась у них карта здешних мест, на которой все подземелье было обрисовано. Он ее однажды видел и примерно помнил, что и где искать надо. Но надеялся снова эту карту раздобыть. Не вышло. Тот, кто ему обещал достать ее, погиб в автокатастрофе.

А после тех немцев появились у нас какие-то военные и залили колодец наглухо бетоном — дескать, городские власти их об этом попросили. Хотя вообще-то у наших городских властей не в привычке за строительно-ремонтными работами в войска обращаться. Из всего, о чем рассказывал мой немецкий приятель, на поверхности отыскали только восемь бетонных компрессорных станций для вентиляции воздуха.

Экспертов здесь всяких уйма побывала. Толку, правда, ноль. До сих пор одно их заключение наизусть помню: «Лесная дорожка от Витебского шоссе приводит к бетонному кубу неясного предназначения. Помимо этого, в Красном Бору обнаружено несколько немецких построек: бетонированные укрытия — щели, водопровод с водоразборной колонкой, канализационная система. Обнаруженные коммуникации, глубина их залегания, протяженность и направление свидетельствуют о том, что в данном районе наличие крупных подземных сооружений маловероятно».

Эва как: «Маловероятно!» И весь сказ.

Того следователя, который у меня дело взял, спустя год застрелил наркодилер при задержании. Дело нам из прокуратуры обратно скинули. А на что оно мне теперь? Ни колодца того уже нет, ни карты немецкой, ни свидетелей почти не осталось… Кроме контуженого зэка Коржева.

Следователь Паншин докурил, бросил бычок себе под ноги. И, глядя, как он догорает, сказал:

— Вот так, стажер. А люди продолжают пропадать. Слухи не прекращаются о блуждающем колодце, о подземных тварях… А кто знает, что там за всем этим кроется? Может, и впрямь где-то в заброшенном подземелье какие-то потайные ходы открываются… Только я не Господь Бог. И не мать Тереза. — Разведя руками и понизив голос, признался следователь. — Кому охота эти тайны ворошить? Все, кто за них брался, — на том свете уже. И не своей смертью умерли. В такие дела, вроде этого, соваться — все равно, что в тот колодец блуждающий лезть — хрен его знает, на какую пакость нарвешься.