Внс Ниипп - Светлана Багдерина

Светлана Анатольевна Багдерина

Внс Ниипп

Это, слышь-ко, в том году было, люди сказывают, когда у Леночки-секретарши с платной стоянки кабриолет угнали.

Стоянка-то небольшая у нас, от НИИ Психотропа и Паранормалий… или как там его прозывали… площадя остались. А тогда у народа-то машин много не было, когда институт этот живой еще был, при СССР, вот и место под нее маленькое отвели, во дворе. Да новым хозяевам-то что большое, что маленькое — пень один, лишь бы капиталу с него состричь можно было. Вот пятачок колючкой и огородили, сторожа посадили — поперек себя шире — и денежку-то с сотрудников взимать стали.

А сотрудников у нас в здании теперь, поди, больше еще, чем в советские времена: и спортзал с нерусским названием там тебе, и спекули, то бишь, посредники-негоцианты всякие, и супермаркет, и рекламных агентств аж три штуки, и журнал модный, и молибденовый холдинг, и клиника мордодельная, самая в городе большая да популярная…

Вот про нее-то мой рассказ сейчас и будет. Вернее, про то, что в ней однажды под Новый год произошло. Кому Данила Степаныч сказывал, никто не верит. Совпадение, говорят. Али на переутомление кивают. А кто и на перепой — завсегда такой народец отыщется, что самое кривое думать станет. Да только Степаныч у нас непьющий, а я всегда говорю, что не зря паранормы да психотропщики двадцать лет здесь сидели — даром такое не проходит. А если головой-то подумать, да мозгой пораскинуть, то еще случаев странных можно навспоминать — о-го-го, и кабриолет Леночкин в строку тут придется не в последнюю очередь…

Да только это совсем другая история.

Вообще-то, Данила Степанович в детстве врачом стать мечтал. Хирургом ли, окулистом — кто его сейчас знает, столько лет прошло. Он и сам-то, поди, уже толком не упомнит, с чего его хотение началось, а только кончилось оно на первом курсе медучилища. Даром что он тайком от родителей документы туда подал, вместо чтобы в девятый класс идти, да целый месяц скрывать ухитрялся, что не в школу ходит. Родители, как прознали, такой тарарам устроили, что искры из глаз парнишечки бедного еще полгода сыпались. Заставили, короче, в школу вернуться, до десятого доучиться, и на бухучет по окончании поступать. Известное дело — оба бухгалтеры, так и сынка единственного по своей дорожке пустить решили. А мальчонка-то, слышь, и без того робкий да скромный был от природы, фигурой невидный, очкастый, да заикался сызмальства — пока, бывало, «мама мыла раму» прочитает — пол-урока пройдет… Да еще весь свой пыл бунтарский он на тридцать лет вперед истратил, в мед-то уйдя, так что не противился он больше воле родительской. Куда послали — туда и поступил, и отучился, и по распределению в НИИ наше пришел, и работал до самого девяносто пятого года, когда казна денег давать науке перестала, мол, крутись, как знаешь. Вот она — то бишь, директор ёйный, и выкрутился-раскрутился: всех посокращал, а площадя кому попало сдавать стал. От прежнего НИИ остался он один: денежки за аренду считать, а на сдачу — свечки благодарственные за упокой своей науки ставить.

Вот с тех пор Степаныч по биржам и мыкался: тут и златоусту пристроиться — проблема, а заике уж, да еще у которого, как говорится, себя похвалить — каша во рту застынет, и вовсе невпротык. Временную работу предлагают — а о постоянной и речи не заводят. Да и то: нонче бухгалтеров — как грязи, а кому за полтинник уже, да еще такому, как он, и вовсе места не найти.

Ну, так вот. В тот год, про который я вам расталдыкиваю, в мордодельной клинике, что на втором этаже, с балансом катавасия вышла: прокопалась ихняя бухгалтерша чего-то, вовремя дебет с кредитом не свела, ан Новый год уже на носу, корпоратив и прочий шопинг с умных мыслей сбивают, а тут налоговая зубы скалит. Ну, отправила главврач, она же хозяйка, запрос на биржу, и прислали двадцать девятого числа ей, а точнее, бухгалтерше ейной, в помощь Степаныча. Чтобы, значит, годовой отчет в срок подготовили и хоть тридцать первого сдать успели. А чтобы вовремя уложиться, уговорилась хозяйка со Степанычем, что он и ночами работать станет — а сухим пайком да кофе в пакетиках они его обеспечат. Оплата — по результату.

Пожал плечами Данила Степанович, да согласился: жена еще пятнадцать лет назад к владельцу автомойки ушла, детей им Бог не дал, дома тишина, как в лесу зимней ночью, только что он сам волком не воет, даже ежики ручные в спячку впали… Так что, может, даже и лучше, что на людях перед Новым годом побудет. И «шестерку» в ремонт отдать бы неплохо — сколько ей битой стоять…

Да оказалось, это только так называется — в помощь. Потому что бухша бабенка ушлая была, посмотрела, что мужик старательный, чего и ей в голову не придет, углядит-выцепит, пальчиком потыкала, что где брать, пароль от базы данных сказала, да хвост задрамши, по распродажам поскакала. Мол, приду, как важные дела закончу, то ли сегодня, то ли завтра, и проверю.

И вот так-то он сидит, концы мордодельские с концами кряхтит, да сводит. На раскладушке пару-тройку часиков покемарит, по будильнику вскочит, и опять за дело. Так день прошел, второй к закату клонится — а никто проверять к нему и носа не кажет: бухша, видать, в магазинах заблудилась, у главврачихи-хозяйки занятия поважнее имеются, а докторам до бухгалтерии исключительно в день получки дело есть. Только уборщица приходила несколько раз: водички минеральной приносила, да пиццу, да пирожки, да еще какой снеди… На четвертый раз разговорились они: оказалось, она в этом же НИИ МНСом работала, пока не разогнали, а поскольку лет ей как ему уже, и специальность неходовая, то и на работу другую пристроиться не случилось. Сюда взяли — и то за благо…

Тут бухша расфуфыренная прицокала на копытах десятисантиметровых, ввалилась, гыркнула, зыркнула — Ирину Николаевну бедную, уборщицу младшую научную, как ветром сдуло. Проглядела бухша отчет, которое что уже готово было, фыркнула: «Долго копаешься, не успеем до завтра» — и снова на выход. Только через плечо бросила, мол, сейчас у них внизу, в фитнесс-центре, корпоративчик, если чего надо — на мобильник звякни, но лучше не отвлекай. Костьми ляг, но к девяти утра чтобы готово все было.

Покуда Степаныч собирался сказать, что постарается, как уговаривались, хоть работы еще немало осталось, она уже умотала. Он, вишь, и так не краснобай, а если волнуется шибко, да еще особливо перед женчиной такой стати да фигуры как бухгалтерша клиническая, так и вовсе двух слов связать не может. Нравятся ему такие, слышь-ко… А кому не нравятся? А ей больно надо ждать, пока он там чего изречет…

Сидит так Степаныч дальше, расходы-доходы чужие считает, что на доктора не выучился жалеет, кофий кружками дует, аж по два пакетика заваривает — шибко уж в сон клонит, да и боится чего пропустить-недосчитать: люди же на него полагаются, как подвести можно…

Часов в восемь вечера Ирина-уборщица снова приходила: без халата, в платьишке простом, с тарелкой одноразовой — ростбиф с трюфелями принесла снизу. Покушайте, мол, Данила Степанович, у всех же праздник, елка, мандарины, а у вас тут одной калькуляцией пахнет, да кофием дешевым. Смутился, поблагодарил ее Степаныч, да разговоры разговаривать некогда: дальше сидит-считает, на ощупь от угощения кусочки пластмассовой вилкой отковыривает.

Еще с полчаса так повозился, да в дальний конец коридора захотелось сходить проветриться. А как возвращаться — оказия приключилась: свет погас. Степаныч охнул: у него ж база открыта! — ткнулся было бежать — да что теперь толку: вылетела, так вылетела. Да и куда бежать-то, по кромешной темнотище? Рукой разве что за стеночку взяться и потихохоньку ползти, чтоб на стулья не налететь да носом в пол не клюнуть.

Шагнул он так два шага, и вдруг видит: темноту полоска светлая резанула: дверь какая-то приоткрылась! А в коридоре лампочки как не горели, так и не горят… Ну, стенку-то он тут отпустил, да на свет зашагал. Идет, да гадает, отчего это не все врачи внизу Новый год справляют. Дошел до кабинета открытого, табличку на двери прочитал, да еще больше удивился: разве такая специальность бывает? Да еще в такой больнице, как эта? Психоаналитик понятно было бы, потому что модно. Психиатр — тоже, потому что нормальный человек себя, здорового, резать не даст. А такой?..

Постучал Степаныч в косяк осторожно, заглянул — кабинет как кабинет. Окно с жулюзями, стол белый, за столом доктор сидит в робе зеленой, в шапочке, в маске марлевой да в очках: то ли мужик, то ли баба — кто уразумеет, унисекс, твою в печенки…

Пока бухгалтер на пороге слова собирал, чтоб сказать, али спросить чего, врач в молчанку поднялся, подошел, ладони к вискам его приложил, да в глаза заглянул. А у самого очи — не разбери-поймешь какого цвета: то ли зеленые, то ли черные, то ли голубые, то ли всё сразу. Почувствовал тут Степаныч, что голова у него кругом пошла, всё закружилось-закаруселилось, и то ли зажмурился, то ли свет снова погас… А когда глаза у него открылись, то обнаружил, что все лампы уже горят, что стоит он у стенки в коридоре, и что никакого доктора и в помине нету — ни самого, ни кабинета евонного. И подумал было уже Степаныч, что померещилось ему с недосыпу, как почувствовал, что в кулаке бумажка скомканная зажата.