Неизвестный Сухой. Годы в секретном КБ - Леонид Анцелиович

В крыльевой цех я принес пачку носков на плече с окровавленными руками. А домой в этот день я приехал после смены с забинтованными в медпункте обеими руками Так я познал правило техники безопасности — надо надевать рукавицы и, если несешь пачку листовых деталей, надо сильно прижимать их друг к другу.

На вторую производственную практику я попал на тот же завод, но уже в сборочный цех фюзеляжа. Сидя внутри секции Ил-28, как в трубе, я навинчивал гайки технологических болтов и расклепывал заклепки пневмомолотком. Нам платили половину зарплаты рабочего, и я ощущал себя полноправным членом трудового коллектива. В обеденный перерыв я со всеми ходил за проходную на фабрику-кухню, где на четырех этажах было много залов, в которых кормили по-разному. На первом этаже обеды были дороже и вкуснее.

Раз в неделю ближе к концу рабочего дня вся наша группа студентов-самолетчиков, работающих в разных сборочных цехах, собиралась в кабинете главного технолога завода Тарасевича на его лекцию. Это был очень эрудированный, энергичный и простой в обращении с нами начальник.

Его лекции были посвящены организации всего процесса серийного производства на этом заводе. Мы их слушали, раскрыв рты, потому что он рассказывал нам реальные истории о серьезных проблемах освоения в серийном производстве нового самолета Ил-28, о бывших чрезвычайных происшествиях, связанных с производственными дефектами и просчетами в организации производственного процесса. Он же организовал и проводил наши экскурсии в цех окончательной сборки и другие цеха завода. Впоследствии, когда мне пришлось принимать ответственные решения на серийных заводах, я вспоминал добрым словом этого прекрасного человека, принимавшего участие в нашем обучении

А завод был самым большим в Москве и занимал огромную территорию между Ленинградским проспектом, Беговой улицей и Хорошевским шоссе с выходом на Центральный аэродром. С его взлетной полосы взлетали собранные Ил-28 и перелетали в подмосковный город Луховицы, на аэродроме которого располагалась Летно-испытательная станция (ЛИС) завода № 30. Там они проходили наземные и летные заводские испытания, включая отстрел пушек. Затем предъявлялись военной приемке ВВС, и уже военные летчики проводили приемные летные испытания и перегоняли принятые самолеты в воинские части.

Производственные практики позволили нам изнутри ощутить ритм гигантского конвейера и правила поведения многих тысяч людей, занятых созданием сложных летающих машин.

Она была неотъемлемой частью учебного процесса. Выпускникам МАИ присваивалось офицерское звание лейтенанта запаса по специальности «Эксплуатация авиационной техники». Для нас это означало, что на случай войны мы должны быть готовы занять должность техника самолета.

Военная кафедра тогда еще размещалась в Главном корпусе. Там же в подвале располагался тир, где мы учились стрелять из малокалиберной винтовки настоящими патронами со свинцовыми пулями. Преподаватели военной кафедры — кадровые офицеры Вооруженных Сил занимались с нами с первого курса. А после второго — практика в воинской части по программе молодого бойца.

Служба в армии традиционно воспринималась на Руси как личное бедствие. Это шло с тех времен, когда крепостных крестьян забирали в солдаты на 25 лет. Нам же, будущим авиационным инженерам, предстояло побыть «в шкуре» рядового солдата всего один месяц. Но наши офицеры, прошедшие суровую школу длительной воинской службы в Красной Армии, старались, чтобы мы запомнили этот месяц надолго.

Повестки о призыве на летние сборы нам вручили той же формы, как и для призыва на срочную службу: прибыть с вещами к 9.00 утра на стадион института.

Если мы и не воспринимали это как конец света, то мои проводы «в армию» были организованы компанией друзей по высшему разряду с обильным возлиянием горячительных напитков. В собственном деревянном доме моего школьного друга Юры Акопова шли интенсивные приготовления к застолью. Его добрейшая мама руководила приготовлением закусок, салатов и горячих блюд. В ее распоряжении было несколько наших девушек, с которыми мы дружили еще в школе. Мне и моему лучшему другу Валентину Кацу выпало самое ответственное задание — закупить спиртное. На его немецком мотоцикле BMW мы мчимся в гастроном на площади Восстания. Там был шикарный винный отдел. Коньяк высших сортов продавался четвертинками. «Московская водка» там была лучшего качества — с белой головкой. Грузинские и узбекские вина были в широком ассортименте. Не забыли мы и сладкие газированные фруктовые напитки. Погрузив все это в большой рюкзак, мы обнаружили, что он очень тяжел. Мотоцикл был без коляски. Мы водрузили рюкзак между передним и задним сиденьями. Валя сидел на краешке своего сиденья, почти на баке, а я надел лямки рюкзака за спину и примостился на краешке заднего сиденья, удерживая рюкзак обеими руками. К дому Юры Акопова доехали благополучно, и мои проводы начались…

Веселое застолье продолжалось далеко за полночь. Мне казалось, что все это происходит в последний раз, и мое будущее в большом тумане. Тосты следовали один за другим, и я был уже настолько «хорош», что, выйдя подышать в тихой ночи на высокое крыльцо, оперся на перила и полетел головой вниз. Мягкая земля клумбы оказалась спасительной, но шея еще долго болела. Это был сигнал заканчивать проводы.

Как я попал домой, как утром добрался с рюкзаком, приготовленным заранее, до института — помню плохо: Самочувствие было наисквернейшее. Но ясно помню, что мы под командованием нашего подполковника погрузились в теплушку — небольшой двухосный товарный вагон образца 1910 года. Тогда перевозки солдат в таких вагонах были нормой. Посередине вагона с обеих сторон большие сдвижные двери. А спереди и сзади — трехэтажные нары для сна и отдыха. Вся наша группа студентов в штатской своей одежде с рюкзаками и чемоданами разместилась в этой теплушке. Очень хотелось спать, и мы с удовольствием под стук колес растянулись на досках нар, покрытых сеном. Куда нас везут — большой секрет. Только потом наш подполковник сообщил: город Вольск Саратовской области.

Всем очень хотелось пить, и на полу посреди вагона стояло ведро с водой, к которому была привязана кружка. Уже в конце ночи наш товарный вагон загнали в какой-то тупик и должны были прицепить к другому составу. Машинист маневрового паровоза, не предполагая, что в одиноко стоящем товарняке могут находиться люди, сходу так шарахнул нашу теплушку, что все мальчишки, лежавшие с краю на одной половине трехэтажных нар, как горох посыпались вниз, на пол вагона. Мне «повезло» больше: с третьего этажа нар я мягким местом угодил в наше питьевое ведро и погнул его. Наш подполковник в военной форме побежал к машинисту, махал кулаками и что-то орал.

Утром на какой-то большой товарной станции, где параллельно стояли несколько составов, меня послали за водой с немного выправленным ведром. Мой путь к станции пролегал под вагонами составов. Пока я расспросил на станции, где вода, пока ждал своей очереди, пока наполнял свое ведро — время шло, и я с опаской поглядывал на стоящие составы, в любую секунду каждый из них мог тронуться. С полным ведром воды я очень торопился, пролезая под каждым составом, и когда, как мне казалось, до моего состава осталось пролезть только под двумя, он тронулся. Ведро было очень тяжелым. Я пролез с ним еще под одним составом, но потом понял — не успею. И я вылил ведро и бросился с пустым ведром под последний состав, но «мой» уже набрал приличную скорость. Проходили товарные вагоны без ступенек, и я стоял с пустым ведром и прикидывал, как бы зацепиться за подножку последнего вагона, но она пронеслась мимо меня уже с такой скоростью, что кинуться на нее я не мог. А когда прогромыхал последний вагон и я поднял отяжелевшие веки, то увидел, что за освободившимися рельсами стоит наш состав с нашей теплушкой и нашими ребятами возле нее. А воды в ведре уже не было.

В школу младших авиационных специалистов (ШМАС) Военно-Воздушных Сил, расположенную на высоком берегу Волги в 12 километрах от городка Вольск, мы прибыли к вечеру и сразу были отправлены в солдатскую баню. Выстиранная и выглаженная бывшая в употреблении солдатская форма сделала нас всех сразу одинаковыми.

Лето 1951 года выдалось жарким. А здесь, под Саратовом, заволжские степи раскалились до предела. Но нам выдали зимнее солдатское нижнее белье: кальсоны и рубаха из плотной и тяжелой хлопчатобумажной ткани. Ночью в казарме дежурный сержант из местных сдергивал с нас простыни, и если обнаруживал подмену кальсон на домашние трусы, то давал три наряда вне очереди. Наличие белой рубахи под гимнастеркой в течение дня было также обязательным. Мой личный гардероб дополнялся тяжеленными кирзовыми сапогами 42-го размера вместо моего 38-го. Чтобы не стереть ноги, мне пришлось навернуть две пары портянок. Наши вожделенные взгляды на прохладные воды могучей Волги были пресечены сообщением: «Приближаться к берегу реки запрещено. Холера!» На всех занятиях в течение дня воротничок гимнастерки должен быть застегнут на все пуговицы.