Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник) - Элис Манро (Мунро)

В понедельник утром к директору на стол легла петиция, и она же одновременно была доставлена в редакцию городской газеты. Подписи под нею поставили не только родители тех детей, что бастовали в школе, но и члены церковных общин, которых было достаточно в городе и его окрестностях. Большинство принадлежало прихожанам фундаменталистских церквей, но были и подписи прихожан «объединенной», англиканской и пресвитерианской церкви.

О том, чтобы кому-нибудь гореть в аду, в петиции не говорилось. Не было там и упоминаний Сатаны и Антихриста. Все, что требовалось, это отвести на изучение библейской версии Сотворения мира равное время и предоставить учащемуся возможность выбора.

«Мы, нижеподписавшиеся, полагаем, что Господь Бог слишком долго оставался выброшенным за рамки современной картины мира».

– Но это же чепуха какая-то, – сказал Льюис. – Ни черта они не верят ни в равное время, ни в возможность выбора. Абсолютисты они, вот они кто. Фашисты.

Однажды Пол Гиббингс зашел к Льюису и Нине домой. Он не хотел обсуждать эту тему там, где его могли подслушивать шпионы. (Одна из его секретарш была членом «мегацеркви» под названием Байбл-Чейпл.) Достучаться до Льюиса директор школы не надеялся, но решил все же попробовать.

– Они меня буквально, черт бы их драл, приперли к стенке, – сказал он.

– А вы меня увольте, – предложил Льюис. – И наймите какого-нибудь тупого ублюдка креациониста.

Однако! Наш сукин сын всем этим еще и наслаждается, подумал Пол. Но сдержался. Последнее время он вообще только тем и занимался, что сдерживался.

– Я пришел не затем, чтобы это обсуждать. Я к тому, что требования, которые они выдвигают, многим могут показаться вполне разумными. Многим! В том числе и в школьном управлении.

– Ну так сделайте им в кайф. Увольте меня. И пригласите Адама и Еву.

Нина принесла им кофе. Пол поблагодарил ее и попытался перехватить ее взгляд, чтобы понять, как ко всему этому относится она. Нет, бесполезно.

– Ну да, конечно, – сказал он. – Я не могу этого сделать, даже если бы и хотел. А я не хочу. Профсоюз из меня котлету сделает. Вся провинция на рога встанет, дело может дойти до забастовки, а надо ведь и о детях помнить.

Можно подумать, Льюиса этим проймешь: помнить о детях! Но тот и вообще, как всегда, реял в своих собственных эмпиреях.

– Пригласите Адама и Еву. С этими их фиговыми листочками. Или без них.

– Единственное, чего я прошу, это чтобы вы произнесли маленькую речь, в которой объявили бы, что это разные подходы, что одни люди верят в одно, а другие в другое. Уделите теме Книги Бытия минут пятнадцать-двадцать. Зачитайте вслух. Только сделайте это уважительно. Вы же понимаете, в чем тут дело, правда? Люди чувствуют пренебрежение. Людям просто не нравится, когда их держат за дураков.

Льюис так долго сидел молча, что затеплилась надежда – у Пола, а может быть, и у Нины, кто знает? – однако оказалось, что эта долгая пауза служила всего лишь тому, чтобы всем еще яснее стала нелепость и злокозненность предложенного.

– Ну так как? – осторожно прервал молчание Пол.

– Да я, если хотите, им всю Книгу Бытия вслух прочитаю, а потом объявлю, что это сборная солянка из мании величия родоплеменных вождей и теологических воззрений, главным образом заимствованных у других, куда более высокоразвитых культур…

– Это мифы, – сказала Нина. – А миф, как бы то ни было, – это не просто выдумка, это же…

Пол не видел особого смысла в том, чтобы обращать на нее внимание. Льюис-то не обращал.

Льюис написал письмо в газету. Первая его часть была сдержанной и академичной, в ней он описывал движение континентов, образование и исчезновение морей и всю ту, в общем-то, зловещую обстановку, в которой зарождалась жизнь. Первобытные микробы, океаны без рыбы и небеса без птиц. Расцвет и исчезновение, доминирование амфибий, рептилий, динозавров; изменения климата, появление первых плюгавеньких млекопитающих. Пробы и ошибки, приматы, довольно поздно вышедшие на авансцену; и вот уже человекообразные встают на задние ноги, осознают полезность огня, заостряют камни, ограждают территорию и наконец, в совсем недавнем раже, кидаются строить корабли, пирамиды и бомбы, изобретать новые языки и выдумывать себе богов, в честь которых приносят жертвы и убивают друг друга. Воюют по поводу того, звать бога Иеговой или Кришной (тут язык письма начинает становиться раздраженным) и разрешено ли людям жрать свинину, бухнувшись на колени для того, чтобы возопить к какому-то седобородому маразматику на небесах, которому больше делать нечего, как только обеспечивать кому-то победу на войне или футбольном поле. И наконец, – удивительное дело! – кое-что выяснив и положив начало знанию о том, кто они такие и каково их положение в только что осознанной ими Вселенной, они вдруг решают, что им будет лучше, если они выкинут это с таким трудом обретенное знание на помойку, вытащат из темного чулана седобородого маразматика и всех заставят снова, бухнувшись на колени, зубрить и, главное, верить в ту же заплесневелую лабуду… Так почему бы не пойти дальше, давайте учить детей тому, что Земля плоская, раз уж на то пошло!

Искренне Ваш, Льюис Спайерс.

Редактор газеты был в городе человек новый и лишь недавно закончил факультет журналистики. Обрадовавшись поднявшейся шумихе, он публиковал все новые и новые отклики (от «Бога невозможно осмеять» – за подписями всех членов общины «Байбл-Чейпл» до «Автор вульгаризирует полемику» – исполненного терпимости, но огорченного священника Объединенной церкви, которого оскорбили слова «заплесневелая лабуда» и «маразматик»), пока директор издательской сети не дал ему знать, что такого рода грызня и перепалка – штука старомодная, неуместная, а главное, отпугивает рекламодателей. Хватит, прикрывай, распорядился он.

Льюис написал еще одно письмо, на сей раз о своей отставке. Отставку с сожалением (о котором тоже сообщалось в газете) Пол Гиббингс принял, объявив ее причиной состояние здоровья учителя.

И это не было неправдой, хотя и не было той причиной, которую сам Льюис хотел бы объявлять публично. Уже несколько недель он чувствовал слабость в ногах. В те самые моменты, когда ему бывало позарез нужно встать во весь рост и начать туда и сюда перед учащимися прохаживаться, он вдруг ощущал дрожь и необходимость присесть. Он ни разу не сдался, но иногда бывал вынужден опереться на спинку стула, нажатиями на нее как бы подчеркивая сказанное. Помимо этого, он то и дело ловил себя на том, что не чувствует, где его ноги. Если на полу ковер, он мог споткнуться о малейшую морщинку, мог споткнуться и в классе, где ковра не было, – о карандаш, оброненный кусок мела, – и это означало бы катастрофу.

Болезнь приводила Льюиса в ярость, ее причиной он считал психосоматику. В классе, при учениках, да и вообще прилюдно он не нервничал никогда. Услышав в кабинете невролога истинный диагноз, первое, что он почувствовал (так он сказал Нине), – это, как ни странно, облегчение.

– Больше всего я боялся, что стал невротиком, – сказал он, и они вместе рассмеялись. – Я боялся, что стал невротиком, а у меня всего лишь амиотрофический латеральный склероз!

Смеясь, они с запинками брели по тихому, устланному ковровым покрытием коридору; соседи по лифту смотрели на них с удивлением: смех все же не совсем обычен для такого рода учреждений.

Дом ритуальных услуг «Лейкшор» представляет собой громадное новое здание из золотистого кирпича; в том году оно было настолько новым, что на окружающем его пространстве еще не успели разбить зеленые лужайки с островками кустарника. Если бы не вывеска, его можно было бы принять за больницу или какое-нибудь административно-правительственное здание. Названием «Лейкшор», то есть «Приозерный», дом ритуальных услуг обязан не тому, что он будто бы стоит на берегу озера, – нет, просто с некоторых пор в название вошло упоминание об озере, сопряженное с фамилией хозяина, Брюса Шора. Кому-то это, может быть, представляется безвкусным. Когда центральный офис компании, принадлежавшей в то время отцу Брюса, располагался в одном из огромных викторианских зданий в центре города, название было проще: дом ритуальных услуг Шора. И тогда это действительно был их дом, в котором на просторах второго и третьего этажей жил сам Эд Шор, его жена Китти и их пятеро детей.

В новом здании не жил никто, хотя там и была одна жилая комната с кухней и душем – на тот случай, когда Брюсу Шору удобнее переночевать на работе, вместо того чтобы гнать машину пятнадцать миль к загородной ферме, где они с женой занимаются коневодством.

Прошлая ночь была как раз такая – по причине автокатастрофы на шоссе, ведущем к северу от города. Полный подростков автомобиль врезался в опору моста. Такого рода вещи – водитель, только что сдавший на права или вообще без прав, и все в машине мертвецки пьяные – обычно случаются весной, в период окончания экзаменационной сессии, либо в сентябре, в угаре первых недель студенческой жизни. А с наступлением зимы, как сейчас, опасности подвергаются скорее понаехавшие: санитарки и сиделки, меньше года назад прибывшие с Филиппин: их автомобиль перестает слушаться руля на первом и совершенно для них неведомом снегу.