Рыцари былого и грядущего. Том 3 - Сергей Катканов

Де Ливрон провёл рукой по своей одежде и непонятно откуда быстро извлёк грязную тряпицу внутри которой оказался маленький кожаный мешочек, из которого он достал небольшой плотно свёрнутый пергамент, протянув его старику. Брат Жан прочёл, и лицо его озарилось счастливой улыбкой.

— Можно прочесть это всем? — радостно спросил брат Жан.

— Да, теперь уже можно.

— «Предъявитель сих полномочий действует от моего имени и на благо Ордена. Каждый тамплиер должен подчиняться ему во всём. Гийом де Боже». И личная печать де Боже, — Жан посмотрел на братьев, — Почерк и печать подлинные, в этом сомнений нет. А ведь Гийом не подписался «великий магистр», значит предполагал, что эти полномочия будут предъявлены, когда великим магистром в Ордене будет уже другой человек. Он писал это для тех, кто лично знал его и верил ему. И полномочия особые, неотторжимые, их пределы никак не обозначены, — старик продолжал сиять и, казалось, говорил всё это самому себе. — Ах, старый Гийом, и через 15 лет после смерти он отдаёт мне приказы… Только он способен на такое… Братья, наш командор облечён особым доверием великого де Боже, такие полномочия не иссякают.

— Итак, вы со мной? — почему–то сухо и грустно спросил Арман.

— Извини, дорогой Арман, но есть ещё вопросы, — поумерив свою радость, продолжил брат Жан. — Кто из высших иерархов предал Орден?

— Жак де Моле, великий магистр, Гуго де Пейро, досмотрщик Франции, Жоффруа де Шарне, магистр Нормандии, Жоффруа де Гонневиль, магистр Аквитании и Пуату.

— Подлецы… Но ведь остались же верные иерархи?

— Конечно. Мы безусловно можем доверять маршалу Ордена Эме д’Озелье, магистру Ломбардии Оливье де Пени, магистру Франции Жерару де Вилье, магистру Прованса Бернару де Ла Рошу, магистру Оверни Энберу Бланку. Как видите, это действительно раскол. Орден раскололся на верных Христу и предавших Христа. Предатели погибнут, верных мы можем спасти. Мне не нужна власть ни над вами, ни над кем бы то ни было, но вы можете спастись лишь беспрекословно выполняя все мои приказы. Я очень ценю нашу команду, здесь все до единого доказали свою верность Христу. И мне очень хотелось бы сохранить вас, как команду. Орден не должен умереть, вы должны стать одной из опор его возрождения, — Арман говорил совершенно без пафоса, всё так же сухо и печально.

— Конечно, Арман, конечно, — закивал брат Жан. — Но не торопи нас. И не дави на нас. Решение каждого из братьев должно быть личным, свободным и взвешенным. У нас ведь есть время?

— Ещё двои сутки.

— Думаю, что мы дадим тебе ответ через сутки. Надо обменяться мнениями и, уж извини, без твоего присутствия.

— Последнее, — заключил Арман. — Все вы знаете рыцаря Анри де Монтобана. Довожу до вашего сведения, что он мой лейтенант. Это чтобы вы не удивлялись, что он удалится вместе со мной и не примет участия в обсуждении.

Арман и Анри прошли в маленькую тесную каюту. Арман сразу же молча лёг в койку и закрыл глаза. Его лицо, казалось, окаменело, оставаясь, впрочем, совершенно спокойным. Сейчас он более всего походил на надгробие тамплиера. Но Анри и не думал оберегать его покой. Выдержав для приличия паузу, новоиспечённый лейтенант командора секретной службы безжалостно спросил своего начальника:

— Мессир, вы обиделись на братьев за то, что они не торопятся признать ваше руководство?

— Не говори глупостей, Анри, — раздражённо буркнул командор. — Я бы на их месте послал подальше любого, кто обратился бы ко мне с таким заявлением, да ещё с требованием беспрекословного подчинения в обход всех официальных орденских структур. Что ни говори, а от моих требований откровенно разило заурядным властолюбием. Так что братья по своей спокойной рассудительности превзошли мои самые лучшие ожидания, а уж старика Жана мне просто Бог послал.

— И всё–таки, мессир, вы явно расстроились.

— Очень уж поганую роль пришлось играть, да и непривычно к тому же. Я — двадцать лет в секретной службе, а эта работа сильно меняет человека. Привыкаешь всё знать и ничего не говорить. Владеешь информацией, достаточной чтобы перевернуть мир, но не покушаешься даже на крупицу власти. Всё делаешь в сумерках, никогда не действуешь открыто. Эта работа совершенно отучает человека от публичности, от заявлений и выступлений. Секретчик всем управляет тайно и ничем не руководит явно. И вот сегодня пришлось — явно. Пришло время дать ход той информации, которую мы тайно собирали 20 лет. Не думал, что эта роль окажется настолько тягостной.

— Но вы прекрасно справились с задачей, мессир.

— Конечно, справился. Попробовал бы не справиться. Но устал смертельно.

— Значит, вы были правой рукой великого магистра Гийома де Боже?

— Нет, для этого я был тогда слишком молод. Конечно, я был хорошо знаком с де Боже, очень любил его, и он меня тоже. Но правой рукой де Боже был Ронселен де Фо, а я был лейтенантом Ронселена.

— Никогда не слышал про этого человека.

— Он был не из тех, про кого много говорят, всегда держался в тени. Но это был рыцарь, обладавший блестящими достоинствами. Храбрый, как лев, образованный, как мало кто из учёных, религиозный до глубины души, прекрасный дипломат и вообще очень тонкий человек. Именно Ронселен де Фо по приказу Гийома де Боже создал секретную службу Ордена в её законченном варианте. Ну а я, его лейтенант, имел к этому некоторое отношение. Ронселен оставался руководителем секретной службы и после смерти де Боже, но последующие магистры, Годен и Моле, об этом уже не знали. У Ронселена были все основания не доверять ни тому, ни другому. Так секретная служба обособилась от высшего руководства Ордена, само её существование было для них секретом.

— А брат Жан знал про секретную службу.

— Жан — один из последних соратников де Боже, ему было позволено знать больше, чем другим. Но и он, конечно, не знал кто руководит секретной службой. Ронселен де Фо в последние годы своей жизни для всех был магистром Прованса, он совмещал две должности. После смерти Ронселена магистром Прованса стал де Ла Рош, а командором секретной службы — твой покорный слуга.

— Значит, наша служба возникла ещё в Акре?

— Да, в Акре, в 1286 году.

— Мессир, расскажите, как всё было.

Арман начал неторопливо вспоминать, Анри так ярко представил себе те далёкие события, как будто всё это происходило с ним самим.

Если светлые волосы европейца обрамляют смуглое лицо араба — это палестинский франк–пулен, к этому необычному сочетанию в Святой Земле уже все привыкли. Но если длинные волнистые кудри ложатся на тамплиерский плащ — это нечто неслыханное, потому что противоречит старинному обычаю храмовников носить короткие волосы. Это тамплиер Ронселен де Фо, пожалуй ему единственному в Ордене Храма позволено носить длинные волосы. Лицо вытянутое, пожалуй даже слишком вытянутое, черты тонкие, кожа темнее, чем у араба и эти волнистые длинные светлые волосы — женщины сходили с ума от его внешности, а он, тридцатилетний красавец Ронселен де Фо, не смотрел на них совершенно, хотя часто блистал при дворах — и в Каире, и в Париже, и в Дамаске, и в Лондоне. Впрочем, чаще всего его можно было видеть идущим по ступеням Тампля Акры, вот и сейчас он шёл по ним, как всегда улыбчивый и невозмутимый. Великий магистр Храма Гийом де Боже срочно вызвал его к себе, приказав бросить все дела.

Ронселен знал, каким бывает де Боже, когда ситуация требует незамедлительного решения — немногословным, порывистым, жёстким. Но сегодня старик Гийом, напротив, выглядел задумчивым, меланхоличным, а улыбался очень грустно, но чрезвычайно тихо. Он не торопясь налил два кубка хорошего красного вина и спросил:

— Ты любишь поэзию, Ронселен?

— Да, конечно, я очень люблю поэзию. И сам немного сочиняю, впрочем, так… безделицы.

— Принеси мне как–нибудь свои безделицы. Хочу почитать. Ведь возвышенная поэзия занимает ни с чем не сравнимое место в жизни каждого благородного рыцаря. Мне недавно принесли одну поэму, хочу прочесть тебе, — магистр взял со стола пергамент и начал читать с упругой монотонностью, словно подражая набегающим морским волнам: «Гнев и боль осели в моём сердце до такой степени, что я едва смею оставаться в живых… Ни Крест, ни Закон не значат больше ничего для нас, не защищают нас от вероломных турок… Чудится, что в нашей гибели Богу угодно поддерживать…».

Де Боже запнулся, сделал паузу, кажется, ему стало тяжело дышать, и тогда неожиданно де Фо продолжил чтение на память, с лицом вдруг окаменевшим, словно устремив духовный взор вглубь своей души:

— Из монастыря Святой Марии сделают мечеть, а так как её Сын, который должен был бы испытывать боль за это, доволен сим грабежом, мы тоже вынуждены находить в этом удовольствие… безумен тот, кто хочет бороться против турок, поскольку Иисус Христос больше ничего у них не оспаривает… Бог, некогда бдивший, спит, а Магомет блистает мощью и заставляет блистать египетского султана… — де Фо неожиданно умолк и стоял перед магистром, словно потрясённый до глубины души, не смея поднять глаза.